— Что? — нетерпеливо перебил свидетельницу Курт, пока она не пустилась в досужие рассуждения, — что ты слышала?

— Вроде господин Ульрих с кем-то говорил. Слов-то я не разобрала, просто слышала голос. Вернее, два голоса. Один-то точно господин Ульрих был, а вот второй... — золотошвейка замолчала.

— Кто был второй? Ты узнала его?

Спустя мгновение она медленно кивнула. У Курта засвербело под лопаткой — кажется, он догадался о личности этого второго.

— Я ведь могла ошибиться, правда? — шепотом спросила женщина. — Ведь я же своими глазами не видела, а голос… ну, вдруг обманулась, обозналась? Ведь не мог же он собственного брата…

Курт мысленно выругался. Конечно, такие показания оспорить было — раз плюнуть, мало ли о чем барон мог зайти поговорить с братом, но почему он сам тогда умолчал об этом?

— Что было после?

— Ничего, майстер Гессе, то есть, они тихо говорить стали, а я подумала, что не след господские разговоры подслушивать, даже так, да ставни закрыла.

— И ничего более не слыхала?

— Ничего.

Отправив женщину восвояси, Курт задумался. Идти к барону и обвинить его в лжесвидетельстве, а там и, кто знает, в убийстве pro minimum одного брата? Но прямых доказательств по-прежнему нет, и глупо было бы предполагать, что если убийца действительно сам барон, он тут же сознается и отдаст себя в руки правосудия. Но если он убийца — зачем ему понадобилось вызывать инквизицию? Отвести от себя возможные подозрения? Проклятье, как все запутано.

Барона Курт нашел в оружейной.

— Господин барон, я только что узнал один прелюбопытный факт: некий свидетель утверждает, что последним с вашим братом Ульрихом в ночь его смерти виделись вы. Вы заходили к нему в комнаты и говорили.

— Что за вздор вы несете, господин инквизитор! — ноздри барона гневно раздулись. — Я заходил к Ульриху? Да зачем бы?

— Мой свидетель утверждает, что слышал ваши с братом голоса.

— Ваш свидетель лжет! Либо он сумасшедший! Я никуда не отлучался из своих покоев после ужина, можете спросить об этом моего сына, он был рядом со мной.

— Вы могли подождать, пока ваш сын заснет, и выйти.

— На что это вы намекаете, а господин лучший следователь? — барон склонил голову и грозно двинулся навстречу Курту.

— Пока я всего лишь хотел узнать, подтверждаете ли вы слова свидетеля о том, что были в ту ночь в комнате брата, но вижу, что не подтверждаете.

— Кто этот ваш свидетель, я ему быстро вправлю мозги!

— Сожалею, господин барон, но имя его я не стану называть… ради его безопасности. Держите себя в руках, иначе мне придется заключить вас под стражу.

— Что? — расхохотался Георг фон Рох. — Ты? Меня? Под стражу? В моем замке?

— Поверьте, у меня хватит для этого полномочий, — холодно процедил Курт. — И мои действия будут оправданы. Если вы утверждаете, что показания моего свидетеля лживы, дайте мне возможность самому в этом разобраться. Ваше рвение может вам лишь навредить.

Фон Рох с трудом сдерживал ярость, сверля ненавидящим взглядом наглого инквизиторишку.

— Я даю вам два дня, майстер Гессе. Два дня, чтобы вы, с вашим хваленым умом, разобрались во всей этой чертовщине. Если до послезавтра вы не найдете убийцу, настоящего убийцу!— вы вылетите отсюда с треском, а я уж постараюсь ославить вас на всю Империю как бездельника и шарлатана!

— Я найду, не беспокойтесь, — сквозь сжатые зубы проговорил Курт. — Только не обессудьте, если вдруг выяснится — и доказательства найдутся, что убийца — вы сами.

Не дожидаясь, пока барон обрушит на него очередной приступ своего гнева, Курт вышел из оружейной и машинально зашагал вперед, не особенно задумываясь, куда несут его ноги. Внутри все кипело. Проклятье, неужели та женщина солгала? Или впрямь обозналась? Пожалуй, необходимо поговорить с ней еще раз.

В покоях баронессы золотошвейки не оказалось, а служанка Вильгельмины сообщила раздраженному майстеру инквизитору, что Эрма Шульц, должно быть, шьет в своей комнатке, и указала направление, в коем сию комнатку надлежало искать. На стук Курту никто не ответил, и он уже собрался было уйти, но вдруг подумал, что не стоит упускать подходящую возможность заглянуть в гости, когда хозяев нет дома. Дверь, снаружи, видимо, никак не запиравшаяся, открылась от легкого толчка. Комнатка была и впрямь маленькой, в ней с трудом умещались узкое ложе, пара безыскусных деревянных сундуков и на удивление красивый резной вышивальный столик, вероятно, перекочевавший сюда из господских покоев. Бегло осмотрев комнату, Курт заглянул в один из сундуков (второй оказался закрыт) и не нашел там ничего, кроме разных кусков материи, предназначенных, очевидно, для будущих вышивок. Осмотр ложа также ничего не дал, под соломенным матрасом Эрма Шульц не прятала ни восковых кукол, ни иголок, ничего, что могло бы навести Курта хоть на какие-то подозрения в намеренной лжи означенной Эрмы Шульц следователю инквизиции.

На вышивальном столике, среди аккуратных мотков ниток, игл и нескольких недовышитых воротников, Курт обнаружил небольшой мешочек из довольно грубой, но уже порядком потрепанной ткани. Он, без сомнения, мог принадлежать самой Эрме, но никак не ее госпоже. В таких мешочках некоторые хозяйки могли хранить высушенные и измельченные травы… и если в нем действительно трава… кто знает, не ее ли добавили в то злополучное вино, которое пожелал выпить Ульрих фон Рох в ночь своей смерти. Курт аккуратно развязал мешочек, поднес его к носу и немедленно отшатнулся — пахло не травой, а пеплом. Что за дьявольщина? Зачем Эрма Шульц хранит это среди своих вещей?

Курт осторожно достал щепотку пепла и растер его между пальцев. Странно… надо бы немедленно найти эту женщину и выяснить у нее, что все это значит. Слуха коснулся чей-то шепот, и Курт обернулся: нет, он по-прежнему был в комнате золотошвейки один, но при этом все отчетливее слышал чьи-то голоса. Да что такое? Откуда это? Неужели их действительно слышно из господских покоев этажом ниже? Из комнаты Ульриха фон Роха? Но кто может там разговаривать, если хозяин мертв, а комната заперта на засов, он это точно помнил. В растерянности он потер рукой лоб — как же здесь жарко… он весь в поту и дышать нечем совершенно, как будто… как будто комната полна дыма! В безотчетном ужасе Курт дернулся прочь, но дверь оказалась закрыта. Но ведь он четко запомнил, что дверь не запиралась снаружи! Жар в комнате все нарастал, и Курт панически боялся обернуться, зная, что увидит за своей спиной. Какая-то часть разума твердила ему, что происходящее невозможно, что в закрытой комнате без очага неоткуда разгореться пожару, но он не прислушивался к разуму, целиком отдавшись ужасу перед тем, что он снова остался с огнем один на один. Прекратив попытки открыть дверь, Курт бросился к ставням, надеясь открыть хотя бы их, но споткнулся обо что-то и рухнул, увлекая за собой столик с рукоделием. Он сжался в комок, чувствуя, как пламя вновь лижет его руки, на которых не было почему-то уже перчаток, как трещит горящая на нем одежда, как закипает в венах кровь и лопаются глазные яблоки… и сквозь гудение пламени он слышал чьи-то сумасшедшие крики, мольбы о помощи, проклятия… и он уже не понимал, где он — в горящем ли замке Курценхальма, брошенный Каспаром умирать в огне, или в каком-то другом месте… Запах паленой плоти, его собственной плоти заполнил ноздри, и Курт закашлялся, но вместо слюны выплевывал полусгоревшие куски своих легких… Потом наступила темнота.

— Ох, да что же вы, майстер Гессе, — услышал он над собой чьи-то причитания. — Ох, как нехорошо вышло… не надо было это на видном месте оставлять, так ведь я же не знала… ну, слышала разное, но кто ж мог подумать, что правда… что знаменитый Курт Гессе огня боится…

На лицо ему пролилась вода.

— Ну же, очнитесь, давайте… — он с трудом разлепил веки и увидел перед собой чье-то лицо. Когда зрение прояснилось, он понял, что над ним склонилась Эрма Шульц и вытирает его мокрое лицо и волосы полотенцем. — Ну вот, очнулись, и слава Создателю. Я уж испугалась, что и вас заберут… им ведь все равно, кого… а вы еще и огня боитесь… а вам я не собиралась ничего дурного делать, вот честное слово, майстер Гессе. Вы-то тут ни при чем.