Так что одним нежарким вечером следователь второго ранга снова сидел в засаде. И на этот раз, как он надеялся, небесплодно.

Один из мелких городских Sperling’ов (Воробей (нем.). Здесь — информатор, «стукач»), «чирикавший» как для городской стражи, так и для их естественных оппонентов, на днях видел «клиента» в захудалом трактире неподалеку — естественно, без доспехов и не в черном. Это складывалось с показаниями прочих информантов, согласно которым чуть ли не каждый вечер сей новый objectum показывался где-то в округе. Видимо, неподалеку у него имелась, что называется, «лежка». И Мартин надеялся ее отследить.

Но верно говорят: «Будьте осторожны со своими желаниями — они имеют свойство сбываться». Сидя на чердаке еще одного из пустующих домов, возле окна, удачно выходящего на глухой проулок, Мартин отвернулся буквально на мгновение: почесать нос, в который забралась вездесущая пыль. Чихнуть ненароком было бы крайне не к месту. Когда же взгляд вернулся к окну — в тени под дальней стеной уже стояла знакомая по описаниям фигура. Вся в черном и с белым черепом на груди.

Мысли понеслись споро, но стройно: «Уйдет. Пусть уходит, проверю дом, вызову зондергруппу. Одежда! Череп! В прошлый раз были трупы. Ритуал? Снова кого-то убьет? Нельзя допустить. Риск! Дело важнее! Если арестую — ценный свидетель, информация. Если. Справлюсь? Справлюсь. Должен, значит, смогу». На последней фразе, даже опережая ее, тело взорвалось движением и рыбкой нырнуло меж распахнутых ставень.

Умению падать с большой высоты, группироваться, тут же вскакивать на ноги и атаковать противника Хауэр обучал на совесть. Впрочем, как и всему иному. Но, похоже, человек с черепом прошел через не менее суровую бойцовскую школу.

От пары арбалетных болтов, клюнувших землю почти одновременно, Мартин ушел новым перекатом. Следующий выстрел противник сделать не успел: метательный нож инквизитора, выбравшего для засады не традиционный фельдрок, а удобную облегающую куртку из темного сукна, вынырнул из рукава и вышиб самострел из державших его пальцев. Человек зарычал, выхватил из-за пояса клинок, напоминавший изогнутую сардинскую леппу (Lepida (греч.) — клинок ножа. Традиционное сардинское оружие, схожее с кавказской шашкой), и рубанул вниз направо, тут же переступив и финтом крутанув снизу вверх, целя в локоть. Мартин едва успел отшатнуться прогибом, тоже меняя опорную ногу и контратакуя кордом. Сталь зазвенела. Соперники отшатнулись друг от друга и замерли.

Только теперь инквизитор почувствовал, что грудь все-таки холодит и обжигает одновременно: леппа прорезала куртку и достала кожу. Человек с черепом быстро покосился на свое запястье — видимо, нож тоже оставил царапину. Бойцы стоили друг друга.

Жар в груди начал расползаться, но Мартин забыл о нем через мгновение, потому что черный человек уже стоял перед ним. Это было невозможно, но это было. Смерть, сам Смерть — сухой, грозный, с отведенной для удара рукой…

Мартин бросился на него, вложив в этот бросок все силы. Мимо! И страшный удар в затылок — кажется, эфесом леппы. Мир накренился, чуть не упал, но не упал все-таки, а Смерть снова перед глазами, снова лицо, похожее на череп, и череп на груди, и пристальные черные глаза, и рука, отведенная для удара…

Стоп, остановись, он промахнется. Ага!.. Куда это он смотрит?.. Ну, нас на это не купишь… Человек с застывшим лицом уставился куда-то ниже ключиц Мартина, и Мартин бросился снова — и на этот раз попал, ступней в пах, не оставив планов на живого пленника. Страшный черный человек согнулся пополам и медленно повалился на землю.

Сначала следователь второго ранга не понял, что пытается простонать лежащий перед ним противник — таким густым был акцент:

— Dumkopf! Rotznase!

Потом смысл искаженных произношением слов просочился во встряхнутые ударом мозги. Тяжело дыша и осторожно касаясь рассеченной на затылке кожи, Мартин прислушался:

— Дурак… Сопляк…

Это было настолько неожиданно, что инквизитор чуть не сел рядом с корчащимся от боли телом. Но не сел. Тело выпростало руку — безоружную, демонстративно медленно — и ткнуло пальцем.

— Сигнум. Знак. Хрена ли ты молчал, придурок? Вы там в Конгрегации вашей совсем мышей не ловите?

Мартин молчал ровно секунду. Потом вздохнул, заправил выпавший во время боя медальон обратно под куртку, еще раз потрогал затылок и протянул свою руку навстречу чужой.

***

— Меня прозвали Il Punitore (Каратель (итал.)). Глупо, пафосно, как будто я палач какой. Но палач получает законную плату за свою работу. И казнит тех, на кого укажет магистрат, или владетель, или ваши… А я убиваю тех сволочей, которые творят безнаказанное зло. Потому что должен. Потому что могу. И денег больше ни с кого не беру.

Это долгая история, я уже рассказывал кому-то из Инквизиции. Тебе не раскрыли? М-да. Любите вы, псы Господни, тайны и секреты. Даже от своих.

Когда-то я был счастлив. Родился и жил в Пьемонте (Регион на северо-западе Италии), жена, дети… Растить виноград или клепать обода для бочек никогда не привлекало. Вот начистить кому-нибудь рыло или отходить дрыном — это да. В одной такой драке я почти достал кондотьера Филиппо Сколари. Мужик ехал на родину из венгерской Буды (Западная часть Будапешта на правом берегу Дуная, бывшая изначально отдельным городом), ну и решил развлечься, погонять деревенских увальней. А встретил меня; так и познакомились.

В кондотте Сколари меня многому научили. Там я стал настоящим soldado, наемником. Жена, конечно, была против, но я всегда возвращался живой и всегда привозил деньги. Много денег. Когда Филиппо осел на службе у короля Сигизмунда, я было подумал: а не перевезти ли и мне своих в Венгрию? Не зажить ли спокойной, сытой и в целом праведной жизнью?

Но дьявол, как водится, подсуетился. Один из де Лузиньянов снова решил отвоевать «свою» Сидонию (Сидон, один из древнейших городов Финикии) у мамелюков. Кто-то из венецианцев вложил в его поход большие деньги, авансы раздавались щедрой рукой, а я, кажется, тогда подумал: вернусь и куплю титул. И детям что-то после меня останется, и Мария не станет ворчать… Так, забудь это имя. Хотя… Ладно, пустое.

В общем, повоевали мы тогда хорошо. Война вообще дело затратное, но прибыльное. Правда, Сидонию отбили чисто формально: от города остались одни руины, а земли вокруг… Я даже не очень понимал на тот момент, как это мы умудрились принести столько разрушений. Вопросы, как водится, возникли позже, но об этом потом.

Тогда мы возвращались с богатой добычей. Я въехал в наш городишко на собственном коне, с пристяжным мулом, навьюченным сумками. Сын успел подрасти, а дочка плакала, и Мария смотрела на меня… Эх, не видел ты, как она смотрела. Как в первый раз женщина смотрит, и ты не знаешь, то ли провалиться сквозь землю, то ли сорвать с нее платье и поволочь в постель.

Так что первый месяц был сплошным праздником. Я строил планы, договаривался вернуться к Сколари, подал Сигизмунду прошение о титуле — для убедительности снабдив его увесистым мешочком дукатов… А потом встретил одного из наших. Из тех, кто плавал в Сидонию.

На парня было страшно смотреть. Он отощал, оброс, завшивел. Постоянно озирался и вздрагивал от каждого шороха. Мария не выгнала его из дома, только потому что я ее уговорил. Мы своих никогда не бросаем, так ей и сказал. Ворчала, конечно…

Но знай я, как оно все обернется — наверное, сам подстрелил бы сукина сына еще на пути в Пьемонт. Сел бы на дороге и прямо между глаз… Вру, конечно. Но к семье бы не подпустил ни на милю.

Он, когда оклемался, начал говорить страшные вещи. Что де Лузиньян поссорился с кем-то из спонсоров, и это видели несколько наемников. Что потом этих ребят нашли мертвыми — каждого вроде бы по отдельности, за пределами лагеря, где пошаливали местные… Но тела выглядели странно, словно перед смертью парни не сопротивлялись. И что он сам тоже слышал часть разговора, из которого запомнил три обрывка: «Thanit», «pene Baal» и «кровь детей» (Финикийская богиня Танит, именуемая «лицом Баала». Есть мнение, что ей приносили в жертву детей). Парень был простой, ни малышню, ни баб никогда не трогал — у нас вообще было не принято. Собрал свои манатки и дал деру.