Патриарха чуть удар не хватил. Как у народа вызывать чувство покаяния, смирения, страха суда Божьего, если царь после святого дня Пасхи будет танцами с песнями народ баламутить?
Но без иноземцев? Без их париков бесовских?
А может тогда и пожертвования на церковь святую там организуем?
Ну тогда ладно! После великого поста можно народишке и разговеться немного.
…
Пётр стоял на коленях в Коломенской церкви и был глубоко задумчив. И голова была полна разными мыслями, а вовсе не молитвой.
Откуда Ибрагим знал, что поход на Крым будет таким недолгим и провальным? Ещё в начале марта ведь говорил, мол, не расстраивайся государь, ненадолго чай уходят. К началу лета уже все обратно вернутся. Глазом моргнуть не успеешь. Откуда?
Или всё же гадает как-то? Но ведь православный. Крестится вон и в церковь ходит. Патриарх вон с ним не раз беседы вёл, проверяя на бесовство и сатанинские козни. Не выявил. Хотя очень пытался.
Ну, допустим, умеет он хорошо слушать и анализировать. Опять же языки разные знает. Зело грамотен. И песен, и стихов знает много. В шахматы играет.
А может всё-таки он подсыл османский? Отдать его Ромодановскому на правёж? Нет, больно много пользы от него. Да и верю ему. Не о себе, о России думает. Вон как денег сумел собрать на фестивале том. И говорит такое, что впору поверить в чтение мыслей. Сам Пётр лучше и не сформулировал бы свои мысли потаённые, а у Ибрагишки вишь как ловко получается. И всё ведь по делу. И ведь не старец какой, умудрённый сединами. Всего-то года на три-четыре самого Петра старше. Может это по крови как-то передаётся? Кто у него отец, интересно? Или арапы все такие умные с рождения?
Углядев, что царь перестал шевелить губами, видать закончил молиться, к нему медленно подошёл Фёдор Апраксин.
- Государь, прошептал он, Татищев уже в Москве объявился.
Царь поднялся с колен, перекрестился трижды и пошёл к дверям. На выходе из церкви повернулся в сторону надвратных образов, перекрестился в остатний раз и надел шапку.
- Говори.
- Ранен в ногу, но вроде легко. В Воинском приказе был. Говорят, сильно шумел там. Морду даже кому-то разбил в кровь. У него всего четверо воинов осталось от двухсот. Отход, говорят, прикрывать его Голицын послал. Почитай на верную смерть. – Фёдор еле успевал идти за царём. К восемнадцати годам Пётр уже был ростом под сорок пять вершков. Шаги у царя были и так не маленькими, а тут он почти бежал уже.
- Вот ведь, сукин сын! – Петр зло сплюнул. – Как сам-то выжил?
- Так евойные холопы вытащили из-под коня. Но, так-то цел остался. Нога только.
- Вели послать в усадьбу к нему лекаря. Пусть посмотрит. Он же к себе чай поедет сперва? А не к царю на рассказ?
- Ну государь! – Федор даже остановился. - Чай не знал он, что ты в Коломенское-то поедешь. Да и в приказе Воинском появиться должен был.
- Да это я так. Чаю, если сразу не приехал сюда, значит причины были на то. Яков Андреич зазря обычно не делает ничего. Но с гонцом передай, что жду, мол, его у себя с докладом, как оправится от раны и сможет прибыть. Хотя он и так небось это знает.
…
Яков Андреич приехал в свою усадьбу уже под вечер. Слез с коня и, хромая, сразу бросился к встречающей его Пелагее.
- Как ты? Не ранена ли? – осмотрел всю с ног до головы и обнял племянницу.
- Со мной всё обошлось. Макара убили. А Степана ранили сильно. – боярыня, всё время сдерживавшая себя на людях, тут разревелась навзрыд. – Тебя долго так не было, я думала и с тобой что случится могло! – размазывая слёзы о дядькин кафтан, она уткнулась ему в плечо.
Пошли проведали Степку. Холоп уже пытался вставать и выглядел куда как лучше, чем месяц назад. То, что операцию ему на ноге проводил Василий, изрядно удивило боярина, но ещё больше утвердило его в мысли на счёт этого парня. Не спроста он им встретился. Ой, не спроста! Не иначе сам Господь им путь указывает!
За ужином помянули Макарку. Всёж-таки десять лет верно и справно служил боярину. Хороший был мужик.
А потом у них был серьёзный разговор.
…
В Москве Яков Андреич едва не вызвал на поединок этого скользкого зажравшегося боярина Скопина из Воинского приказа, который, прочитав походный отчёт о потерях в отряде Татищева при прикрытии отхода основного войска, видать сдуру ляпнул вслух:
- Небось сам-то схоронился где, а хромает-то, как в бою раненый.
Хрясь!
Татищев ударил молча и не особо замахиваясь. Только в глазах плескалась неуёмная ярость. Ты ж тварь тыловая! Рожу вон себе отъел на государевых деньгах! Пороху не нюхал, а рот разевает!
Скопин, едва отойдя от шока и размазывая выступившую из разбитого носа кровь, заверещал как баба. С трудом Татищева от него оттащить смогли. Убил бы, наверное. За всю ту боль и страдания, что пережил боярин и его люди. Просто сорвался. Потом пробовал на поединок вызвать этого болтуна, но тот уже укатил из приказа домой, резонно опасаясь, что одним носом он потом не отделается.
Прибежавшие на крики дьяки, как могли, успокоили Якова Андреича. Зато потом быстро порешали все бумажные вопросы. И велели оставаться в Москве до вызова в кремль.
А через три недели он таки попал на приём к Софье Алексеевне. Прождав в кремле часа три, столкнулся на входе в Переднюю палату с Василием Голицыным. Тот посмотрел на боярина, как на пустое место, то ли не узнав, то ли просто игнорируя. Сука.
Приём в кремле 19-го июля по случаю завершения похода был весьма скромным. Заявлять всенародно, что этот поход был, мягко говоря, неудачным, Софья не желала. Время её регентства подходило к концу, и ей нужны были сильные козыри, чтобы удержать власть в своих руках. Но вместо ожидаемого патриотического подъёма и всеобщей признательности за подвиги ратные во славу отечества, царевна получила ровно обратный эффект. И воинство, сильно поредевшее, было настроено далеко не так, как ей того хотелось бы.
У неё ещё оставалась попытка как-то умаслить офицеров, в том числе иноземных, не получивших ни славы, ни трофеев в этом походе. На приём в кремль она пригласила самых отчаянных и недовольных из них, дабы попытаться ещё раз склонить их на свою сторону.
В сопровождении царя Ивана и патриарха Иоакима она вышла к собравшимся и, пытаясь придать взгляду торжественности и царского величия, оглядела толпу приглашённых.
Как и ожидала, собравшиеся воинские люди разделились ровно на три лагеря, между которыми в палате как будто провели незримую черту. Рядом с Василием Голицыным стояли князья да бояре, уже сделавшие ставку в предстоящей драке за престол на Софью. Справа стояла не меньшая по количеству участников группа, которая явно придерживалась Петра. А по центру была небольшая кучка пока неопределившихся. Все всё понимали. Про царя Ивана, как про лицо, не заинтересованное в государственном управлении, никто не думал. Битва у неё предстоит с младшеньким.
Пока думный дьяк Василий Григорьевич Семенов произносил торжественную речь и зачитывал списки пожалований, царевна всматривалась в лица сторонников братца, пытаясь углядеть в них хоть малейший признак колебаний. Денег в казне было давно кот наплакал, и потому награждали сегодня всё больше землями, драгоценностями из царской сокровищницы да мехами. Но даже после объявления наград в глазах бояр и офицеров как-то слабо проявлялось удовлетворение. И это начинало уже сильно бесить Софью. Что им надо-то ещё? Ужели и этого мало?
Татищев вон похромал, сжимая в руке дарственную на новое поместье, а как зыркнул на Голицына. И сопит вон как громко. Того и гляди в драку полезет. Не хватало ещё прям тут баталию меж сторонами устроить. Тогда уж точно всему конец.
Она вручала наградной золотой медальон Василию Голицыну, как главнокомандующему, завершая список пожалований, всё время поглядывая на Татищева, не сорвётся ли, чёрт хромоногий. И только после окончания молитвы за убиенных воинов, которую прочитал патриарх, выдохнула спокойно. Разошлись миром. Ну, и слава Богу! А что не удалось подарками задобрить сторонников Петра – так на то воля Божья! Но Софья всех их запомнила. Попомнят и они ужо, как время-то придёт!
