В итоге к единому мнению они так и не пришли, боясь порушить замысел Божий. Про эффект бабочки они, конечно, не слыхали, но религиозные догматы плюс толика здравого смысла подсказывала, что, если всё вот так вот уже подтвердилось, но любое сознательное воздействие на уже ранее произошедшие в будущем (прям абсурд какой-то) события могут прогневать Господа и остаётся только пока наблюдать и фиксировать. И мешать тем, кто пытается им помешать и изменить Божий замысел.
И Илья стал для них тем гончим псом, загоняющим добычу и проверяющим ценность новых пациентов Орденской лечебницы.
А потом он познакомился с Натальей. Точнее, ему позволили с ней познакомиться.
Магистр решил, что от контакта и совместной работы от них будет больше пользы Ордену.
И у Ильи появилась новая цель в жизни. В этой второй, пугающей и страшной, но жизни. Появилась надежда.
…
До усадьбы боярина Татищева троица добралась ещё засветло. Потерявший всё-таки много крови Стёпа еле сидел в седле, чудом, что не упал по дороге. Тело Макара Васька положил поперёк седла его же коня. Сам парень ехал рядом со Стёпой, придерживая того рукой, и постоянно мониторил округу на предмет новых неприятностей, наученный горьким опытом местных реалий. Так и доехали.
Как только добрались до околицы села, Пелагея поскакала вперёд к усадьбе, чтобы позвать помощь.
Степана перенесли в комнату прислуги и уложили на топчан. Пелагею в усадьбе помнили, но, когда Васька решил принять командование на себя в лечении раненого, его попытались мягко поставить на место. Седой управляющий Димитрий уставился на него недобрым взглядом.
- Ты чего расшумелся-то, милок? Ты кто таков будешь-то?
- Василий Фёдорович Головин, - парень надул грудь колесом. – Новый учитель и правая рука Якова Андреича. Вот, боярыня подтвердит, - он кивнул на Пелагею.
Пелагея слегка удивилась «правой руке», но всё ж подтверждающее кивнула управляющему. Отчество и фамилию парня она сама слышала впервые. Надо же, Головин? Не боярина ли Фёдора Алексеевича родственник?
- Могу теперь пройти?
Дождавшись утвердительного кивка от старика, Васька принялся активно распоряжаться слугами, как будто всегда только этим и занимался.
- Воду кипячёную, водки, тряпок каких чистых, хорошо бы тоже прокипячённых в воде, нитку суровую с иголкой. Боярыня, - обернулся он к стоящей рядом и офигевшей окончательно от его активности Пелагее, - не поможете? Рану почистить бы, да и зашивать придётся. Сабелька та явно не первой свежести была, грязная да ржавая вся. Боюсь, как бы сепсис не начался у парня. Быстрее надо рану обработать.
Стёпка был хоть и в сознании, но еле дышал и глаза закатывал периодически.
- Лекаря-то позвали уже, - обернулась Пелагея к управляющему.
- Так нету лекаря-то, матушка, из Переяславля, если только. Так пару дён ехать будет. Туда. И обратно почитай столько же.
Слушавший всё это Васька вновь посмотрел на боярыню.
- И? – Он головой кивнул на больного.
- Дайте ему всё, что просит, и побыстрее. – Пелагея стала развязывать свою сумку с зельями. Других вариантов всё равно не было. А парень вон выглядит достаточно уверенным в себе. Может и есть шанс у Степана ещё.
…
Владимир шёл по улицам и тупо глазел по сторонам. Ни электрических столбов, ни тротуаров. В центре только кое-где камнем мощёные мостовые. Дошёл до Красной площади. Стены кремля были белыми. Мавзолея не было. Даааа….
На паперти возле собора Василия Блаженного какой-то калека громко и жалобно пел:
- Не для меня придёоот Пасха, за стол родня вся соберёоотся!
Рядом несколько нищих пытались ему подпевать.
Майор остановился и заслушался. Это чё, народная песня? Уже тогда пели?
Вышедшая их храма явно небогато, но опрятно одетая женщина кинула калеке монетку.
Тот низко поклонился, благодаря, но явно при этом рассматривая номинал подношения, и подняв голову начал креститься и запел ещё жалостливее и громче:
- Христос Воскрес из уст польёоотся в Пасхааальный день не для меня!
Рядом с Владимиром откуда-то снизу раздался хриплый голос.
- Во надрывается Аким. Опять ведь голос сорвёт, поганец.
В паре метров от него на небольшой грубо оструганной деревянной доске сидел безногий лохматый старик.
- А что за песня такая? – Майор решил, что может и мерещится ему всё.
- Ты откель такой? – Старик хмуро посмотрел на Владимира. – Песню он не знает.
- Из лазарета только сегодня выпустили. – Бывалый разведчик уже вживался в роль. - С памятью вот что-то. Тут помню. Тут не помню. - Показал он рукой на голову.
- Из лазарету? – Старик оживился. – Так это дело отметить надо! Ты как, не пропил ещё царёв подарочек-то? – явно намекая на пять рублей наградных денег от царевны Софьи. Местные нищие раньше вычисляли таких на раз, но уже как месяца три не встречали. Давно перестали выходить из местных лечебниц выздоровевшие солдатики с премией. Кто мог уже вышел. Остальных или закопали, или скоро закопают. Безнадёга в основном осталась на этом свете ещё.
Оглядев ещё раз мужичка с обрубков ног до головы, Владимир счёл его вполне подходящим источником сведений о местной жизни. За отсутствием карманов завёрнутые в тряпки вокруг ног четыре рубля он решил не светить, от греха подальше. Не зная местных цен, он резонно предположил, что его тут сходу всё равно попытаются надуть, так лучше уж взять вот этого безногого и, угостив его, чем тут принято, поспрошать аккуратно. Без ног не убежит.
- Ну так отметим? – майор покрутил в руке рубль. – Где тут ближайшее… - он слегка сбился, чтобы не сказать «кафе». Чёрт его знает, как тут питейное заведение называют. -... место, где можно хорошо поесть и горло промочить?
- От это правильно! – старик прям на глазах становился веселее. – Щас ребяток кликну и пойдём. У Никифора в клубе тут на Кузнецком мосту знатные щи дают под водочку. С какой-то подливой заморской. Сам-то я не пробовал, но с тобой за компанию, раз угощаешь, повод-то какой, грех не поесть. За чудесное твоё излечение! – добавил он в конце. И негромко свистнул.
От стайки нищих отделилось два парня лет по пятнадцати. Подбежав к мужичку, они выслушали его указание, подняли и поставили калеку в низкую деревянную тележку на четырёх небольших колёсиках и потянули за верёвку.
- Пошли чтоль, служивый. – И упряжка покатилась вверх по улице. – Недалече тут.
Владимир слегка заколебался, пытаясь оценить статус нищего, распоряжения которого местные так шустро бегут выполнять.
- Да не боись, не обидим. Я и сам полгода как вышел из лазарету. Ножки-то на Перекопе оставил. Еле довезли тогда меня до первопрестольной-то. Спасибо браткам моим. И Господь сохранил. – Калека положил короткую палку, которой отталкивался от мостовой как лыжник, в левую руку и перекрестился.
Майор тоже перекрестился. Сомнения от слов доброго мужичка никуда не делись, но в разведке звания так просто не раздают, потому и по сторонам он следить не перестал.
Дошли до трактира минут за двадцать. Мальцы ловко катили тележку с калекой, объезжая все рытвины и грязь. Пропустили по дороге три явно питейные заведения и упорно двигались дальше. Что же это тут за клуб-то такой? Какая-то местная обдираловка для лохов?
На пороге немаленького такого каменного здания с надписью «Первый Московский клуб» их встретили два амбала.
…
К лету 1688 года заведение Филимона и Никифора заметно расширилось и стало респектабельнее. Будучи в числе первых мест столицы, где стали давать представления «Московские музыканты», трактир быстро стал одним их самых популярных мест отдыха для местной «золотой» молодёжи. Требования к уровню сервиса заметно выросли, и Филимон что называется «поймал волну», и ещё четыре года назад вложился в масштабную перестройку здания. По совету Сашки Меншикова выделил отдельно высокий помост для музыкантов, отделив его от танцпола. Сделал несколько ярусов для столов, обустроил ложи для особо почётных гостей. Расширил зал, на втором этаже добавил приватные комнаты. Пристроил летнюю веранду. Для продажи входных билетов на концерты выделил отдельную пристройку. Пришлось прикупить даже пустырь за трактиром, благо после пожара пятилетней давности и последующих за ним лет смут и боярских войн после восшествия царевны Софьи, то место так никто и не занял. И слава Богу! Не театр, конечно, но и не трактир уже. С подачи того же Сашки, год назад они с братом переименовали «Трактир у Филимона и Никифора» на «Первый Московский клуб». И ценник на стряпню у них там был, пожалуй, самый высокий по Москве. Имидж, как никак!
