Напившись на ночь принесённого перепуганным монахом отвара, она наконец-то смогла в тот день заснуть без снов, пугающих её своим постоянством.
Через месяц у неё случился первый приступ. Она смутно помнила, как протягивала куда-то руки и как кричала, трясясь всем телом. Никаких особых голосов в голове или каких-то других подсказок на тему того, что с ней, чёрт возьми, происходит, Наталья так и не получила. А потом через неделю она случайно услышала, что на подворье принесли двух голых мужчин. Со слов монаха, приносившего ей ужин, она поняла, что их нашли где-то в городе. И что они тоже попаданцы. И что это связывают как-то с тем её приступом. И больше ей никто ничего про них не говорил. И монаха того она почему-то больше не видела.
Ужасы местной жизни, описываемые на протяжении многих месяцев её тюремщиками такими ласковыми и заботливыми голосами, она воспринимала уже как данность. Это не прошлое, это какое-то преддверие ада. Постоянные убийства на улицах. Толпы грязных беснующихся варваров. Это не Москва конца 17-го века, это какое-то чистилище с грешниками.
Приступы у неё происходили с завидной регулярностью, но совершенно непредсказуемо. Сперва братья монахи пытались установить постоянное наблюдение за ней, чтобы не пропустить прихода «божественного откровения». Но где-то через год она стала сама фиксировать всё в дневнике, который ей подарил брат Микаэль.
…
Несколько раз за эти годы Наталья не сообщала и не фиксировала в дневнике про кратковременные приступы. Но когда об этом узнал Магистр Ромель, то жутко разозлился и устроил ей форменный разнос. Глядя в воспалённые в гневе глаза монаха и видя его нервно подрагивающую руку, протянутую к ней, она вдруг почувствовала, что всё это не просто забота и помощь из христианского милосердия, как ей внушали все эти годы. Её же просто используют.
Так может и нет ничего страшного вокруг в мире. Может она просто в тюрьме. А где искать выход? Ей надо во что бы то ни стало найти других. Они ведь точно есть.
…
Про таких, как отец Ибрагима, говорили, что он был «дитём Олимпиады 80». Когда молодой красавец спринтер из Кении уезжал на родину, мать Ибрагима ещё не знала, что скоро станет матерью-одиночкой, и даже родственники будут смотреть на неё косо. Одна родная бабка приютила и помогала растить непохожего на всех смуглого мальчугана, пока его мать вкалывала на двух работах.
В конце девяностых уже сильно возмужавший парень начал выезжать с двумя друзьями в Турцию за товарами, занимаясь в основном одеждой и бытовой химией. И из четвёртой поездки неожиданно для матери привёз из Стамбула себе жену.
А в 1999-и родился Ибрагим. Имя для сына Лейла выбирала сама, в честь деда. Турецкая родня была многочисленная и почти все родичи работали в семейном бизнесе. Семья владела 4-мя отелями 5* на побережье в Анталии. Выбор Лейлы, средней дочери главы рода, семья по началу не оценила. Отец пришёл в ужас и грозился отказаться от дочери. Но через некоторое время все остыли. Поток туристов из России стал расти, и Лейла, как нельзя более удачно, вписалась в семейный бизнес, открыв туристическое агентство в Москве. Деньги на это, скрипя сердцем, отец ей дал. Бизнес есть бизнес. На том и помирились.
Ибрагим был внешне чуть темнее чем отец. Кенийские гены во втором поколении отыграли по-полной. С детства он часто ездил к деду в Анталию и турецкий знал как родной. В школе ещё учил французский и ходил дополнительно на курсы английского. Готовился пойти по семейным стопам в турецкий отельный бизнес.
Но неожиданно сам для себя в 2017-м поступил в школу-студию МХАТ. Именно на продюсерском факультете в этом вузе к нему приклеилось прозвище «арап Петра великого». Ну ведь арап же. Да ещё и Ибрагим. Раньше в школе его и не дразнили особо. Наоборот. Экзотическая внешность и незаурядный ум делали его душой любой компании. А от девушек прям отбоя не было.
Поэтому к прозвищу в среде творческой молодёжи он отнёсся вполне по-доброму. Даже в какой-то степени гордился этим. Пушкина он знал почти наизусть и детально изучал Петровскую эпоху. Ему нравилось сопоставлять себя с образом героического сподвижника Петра первого, многократно пытаясь представить себя на его месте.
Ну вот в августе 2020-го и допредставлялся.
Удар по затылку ржавой арматурой от пьяного скинхеда недалеко от своего подъезда Ибрагим даже не почувствовал. Смерть была быстрее боли.
…
Очнулся он голый в сугробе. Холод практически мгновенно сковал всё тело и когда его начало дико трясти и выворачивать наизнанку, замёрзшую челюсть свело спазмом, и он только мог мычать от боли. От шока через несколько минут его вывел истошный женский крик.
Вылезать из глубокого снега на почти негнущихся от холода конечностях Ибрагиму было тяжело. Приподнявшись над краем сугроба, он увидел жуткую картину. Рядом возле явно монастырской старой стены на снегу сидела похожая на монашку баба и истово крестясь орала, что та сирена, тыча левой рукой в его сторону.
Ничего не понимая, парень попробовал ей сказать, что с ним всё в порядке, чтобы она не волновалась так-то уж. Но челюсть никак не хотела разжиматься.
Мгновенный перенос голым из лета в снежную зиму, жуткий холод, голосящая баба и скованная в спазме челюсть. Мечта любого попаданца! А то, что Ибрагим реально попал, он понял достаточно быстро. И книжки читал, и фильмы смотрел. И вряд ли кто-то из его друзей мог так его разыграть. Уж больно антураж аутентичный. Да и вон мужики какие-то с кольями бегут, явно не поздороваться с ним хотят.
И не дожидаясь приветственных речей от местных бегунов с кольями, внук кенийского чемпиона по бегу с препятствиями втопил в обратную от нерадостно встречающих его мужичков сторону.
Увидев проезжающие мимо сани с каким-то нарядно одетым в шубу, не иначе как барином, он, не раздумывая, вскочил в них и, еле отдышавшись, опять попытался что-то сказать. Челюсть слегка разжалась и из несчастного голого попаданца рекой полились слова, явно малопонятные собеседнику, но очень эмоциональные.
Полковник Франц Лефорт, только сегодня, собственно, получил из рук самой царевны Софьи патент на чин полковника русского войска и шубу в награду за участие в походе. Вернувшись два месяца назад из крымского похода, в котором он в чине подполковника показывал чудеса доблести на поле боя, он всё ждал, что его наконец-то пригласят в кремль и наградят. Дождался. И весь такой гордый собой и в приятных мыслях о будущем, Франц еле успел отойти от удивления, вызванного вторжением чернявого незнакомца, но вполне по-военному рявкнул на кучера, натянувшего вожжи и раскрывшего рот в немом окрике. Щелчок кнутом прозвенел в морозном воздухе как выстрел, и сани лихо понесли.
Брать с собой каких-то диковинных пленников в русском войске было не принято. Пограбить там занятые поселения врага или с поля боя вынести трофеи – это пожалуйста. Трофеи – дело святое! Некоторые бояре делали себе весьма неплохой гешефт на продаже трофейного имущества после похода. Да и простые солдаты этим естественно не брезговали. Каждая копеечка в дело пойдёт. Да и про княжью и царскую долю трофеев не забывали.
Видимо недавние разговоры в немецкой слободе и между иностранными офицерами о скудности трофеев в последнем походе подвели Франца к мысли, что какой-то русский не побрезговал таким экзотическим трофеем. Потому как немного согревшись у него в доме, молодой и, как выяснилось, довольно приятной наружности темнокожий парень периодически переходил с русского языка на турецкий, пытаясь донести до Лефорта что-то из своей прошлой жизни.
Из смутного рассказа ещё дрожащего всем телом парня, полковнику стало понятно, что у его семьи есть гостиница где-то в Турции на берегу Средиземного моря, и что парень где-то учился и, когда шёл домой с учёбы, потерял сознание и очнулся только в сугробе.
Видимо, похитили парня и везли в беспамятстве на продажу крымскому хану. А его кто-то из русских отбил и, видя, что тот хоть и не шевелится, но живой, взял с собой в обоз.
