Неточное или неуместное употребление слов, как правило, попадается в напыщенных, трескучих, фразистых писаниях, у бойких, самоуверенных и неразборчивых писателей.

Если неосторожный оратор говорит: «У прежних профоргов не было символа для работы...»[75] — употребляя слово «символ» вместо «стимул», то его можно простить, хоть это и явный недостаток речевой культуры, а, значит, и всякой культуры. Ведь слушатели переглянулись, но все же поняли, что он хотел сказать.

Если колхозник пишет в ц/о «Правду»: «Раньше бедняк ездил на худой клячонке. Не конь, а копия. Ездил бедняк и все оглядывался назад...» — то и с этим можно примириться. Колхозник неправильно понимает или попросту не знает слова «копия»[76]. Редактору, очевидно, эта погрешность языка показалась приемлемой, так как могла сойти за смелую метафору, не лишенную остроты, пряности и, во всяком случае, колоритную в языке колхозника.

Но нельзя прощать опытным, квалифицированным литераторам, или ученым специалистам, или писателям небрежности и неверности словоупотребления.

В журнале «Проблемы экономики» (1934, № 6, с. 41) А. Герценштейн пишет (в статье «Освоение техники на советских предприятиях»): «По мере того как предприятие обрастает конструкторским бюро, ведущим и будирующим техническим мозгом производства...»[77].

Видимо, у нас все еще недостаточно популярна многократно перепечатанная и многократно цитированная заметка Ленина «Об очистке русского языка» (Соч., т. XXIV, с. 662),[78] где он язвительно называет неправильное употребление слова будировать в смысле «возбуждать», «будить», — а оно значит «сердиться, дуться», — «французско-нижегородским» словоупотреблением.

В этом последнем примере обнажается самая механика подобных ошибок. Можно бы сказать в приведенной выше фразе: «ведущим и возбуждающим...», но помнится какое-то более ученое книжное слово «будировать» — неопределенное и абстрактное по значению, — оно и принимается. У пишущих всегда готово прорваться инстинктивное отталкивание от обыденной разговорной речи не только там, где это нужно, но везде, где нет достаточной стилистической бдительности.

Мы рассмотрели несколько примеров ошибок против основного, прямого значения слов. Другого типа ошибка — диссонирующие сочетания, когда слово употреблено неверно только потому, что поставлено не к месту и порождает двусмысленность или вызывает вредящие (эстетически нестерпимые) побочные ассоциации.

В журнале «Торфяное дело», 1933, №5, стр. 7 читаем (в статье Г. Ф. Палачева «Производственное совещание в борьбе за промфинплан»): «Ряд вопросов общеучасткового и общеболотного значения не был обсужден на производственных совещаниях».

Все правильно в этой фразе, но слово «общеболотный» наводит на нежелательные, но неустранимые мысли о пародийном замысле, звучит как насмешка рядом с припоминаемыми тут же словами «общесоюзный», «общенациональный» и т. п. Опытный оратор говорит (ц/о «Правда», 29. IX, 1933): «Мне не хотелось набрасывать это темное облако на вашу прекрасную работу, на большие достижения, которых вы добились». Ему надо было сказать «набрасывать тень», хотелось сказать крепче, ярче, образнее, а получилась стилистическая клякса, нелепое сочетание — «набрасывать темное облако».

Хуже того бывает, когда ошибка ведет к прямому недоразумению или непониманию. Забавные случаи этого рода ошибок читатель найдет в интересном сборничке документов — «Копилка советских курьезов. Веселый архив». Сост. Б. Самсонов с предисл. Мих. Кольцова, Л., ЗИФ, 1927. Приведу оттуда один образчик (с. 16).

«Докладная записка

В партбюро 64-го ст. полка

Доношу до вашего сведения, что моя жена родила сына 27 марта 24 г. и я желаю сына публично крестить. Имя на усмотрение Парт Бюра почему я желаю Крестить Публично, потому что я женился по совецки. А во-вторых я хоть и Безпартейный но Желаю подержать Энтервенцию. Прошу неотказать...»

Нельзя думать, что подобные случаи очень редки в литературной практике. Кто следит за провинциальными газетами, тот мог бы привести десятки политических ошибок, вкравшихся в текст этих газет по неосторожному словоупотреблению. Их вскрывает время от времени ц/о «Правда» в своих обзорах...

Неологизмом называют новое, непривычное слово, вводимое писателем в литературный язык. Это «новое» слово часто бывает почерпнуто из очень старых источников и является собственно забытым словом. Иногда оно переносится из диалектов или из какого-нибудь специального языка. Реже оно действительно ново, то есть создается самим писателем. Неологизмом — новым словом — оно называется во всех этих случаях по впечатлению, производимому на литературных деятелей, оно воспринимается как свежее, неизвестное, творческое.

В разных исторических условиях отношение к неологизму менялось очень резко. В поэтике классиков он был гоним. Реалисты тоже отрицали его в той мере, в какой он не опирался на прочные социальные традиции в какой-либо узкой среде (например, в крестьянском или мещанском диалекте). Гоголь, Островский, Лесков ввели в литературный язык множество новых слов под видом «провинциализмов» или «вульгаризмов», но «средний» реалист этого избегал. Самыми жадными до неологизмов были школы символистов и футуристов. Андрей Белый и Хлебников поставили непревзойденные у нас рекорды по количеству и разнообразию новых, «кованых», творческих слов.

В противоположность этому увлечению — с закономерной необходимостью — советские писатели не культивируют выдуманных, собственных писательских неологизмов. Но в историческом аспекте они внесли уже большой вклад и продолжают вводить много новых слов в русский литературный язык, отражая обильное словотворчество масс в эпоху Революции, отражая тенденции к поглощению специальной лексики в общем литературном языке. Советский русский язык от дореволюционного отличается заметнее всего и больше всего именно в области лексики, состава словаря, значения слов. А если мы условимся под неологизмом понимать (как это и следует) не только новые по форме слова, но и новые по смыслу, то должны будем признать, что у каждого советского писателя много неологизмов. Понятно также, что борьба с неологизмами во всем объеме (то есть со всеми и всякими неологизмами) нелепа, реакционна, представляет одну из форм борьбы с советской идеологией. Можно и должно бороться с чрезмерным увлечением, с злоупотреблением новыми словами. Огульное принятие и защита неологизмов так же нелепы, как и поход против них. Рациональным видом борьбы против неологизмов нельзя не признать и кампанию против загромождения языка прессы иностранщиной (варваризмами), и против злоупотребления сокращенно-сложными словами, и против смазывания аргоизмов, и против отголосков футуристической «зауми». Все это были ненужные, излишние и объективно вредные неологизмы в нашем литературном языке. Как легко справились наши литераторы и писатели с этими перегибами, — мы все помним. Это наглядное подтверждение давно установленного положения о недолговечности большинства «неологизмов», которые всегда почти являются словами «на случай», словами моды. Последнее неологистическое наводнение у нас было из крестьянской лексики. Но и эта последняя волна уже спадает. «Поднятая целина» на среднего городского читателя производит своим языком (массой новых, малопонятных слов) не менее ошеломляющее впечатление, чем «Петербург» Андрея Белого.

Однако есть большая разница между неологизмами Шолохова и Белого. Один сочиняет слова, чтоб дальше отойти от общего бытового и традиционного литературного языка, чтоб адекватнее, лучше выразить свои идеалистические концепции действительности, пренебрегая жалобами простецкого, «непосвященного» читателя, — другой не сочиняет слов, а вводит из казачьих диалектов множество новых слов в традиционный литературный язык из стремления к реальному (а то и натуралистическому) изображению действительности, в известной мере идя навстречу массовой доходчивости языка.