Но, главное, своеобразные эмоциональные элементы лирики не имеют в ней доминирующего значения. Драма — в театральном выражении — несравненно более мощный эмоциональный возбудитель, чем лирика, и в ней это эмоциональное заражение составляет существенный и необходимый элемент нужного эффекта, чего никак нельзя сказать о лирике[32].
С другой стороны, знатоки поэзии много раз указывали на интеллектуальную по преимуществу работу («раздумье») как на сущность процесса восприятия стихов[33].
Неотъемлемые эмоции восприятия лирики — не те, какие могут индуцироваться, то есть могут возникнуть как аналогичные к ее тематике, — не воспоминания любви, грусти и т. д., а возбуждаемые ею переживания в области эстетики языка (любованье речевым искусством) и эмоции интеллектуальные. Ганс Ларсон говорит об этом так: «Каждый раз, когда мы испытываем эстетическую эмоцию, — анализ должен быть в состоянии открыть богатый синтез представлений, что предполагает большую интеллектуальную работу, преодолевающую в известном моменте границу, у которой останавливается обычно наша мысль, и овладевающую совершенно необычайным для нас комплексом смысла»[34].
Здесь дана характеристика всякого эстетического восприятия — для лирики специфическими будут, кроме того, эмоции творческой власти над языком. В этом только надо видеть тот важнейший признак, ту непреступимую черту, какая отделяет, например, футуристическую поэзию от патологической «зауми» (или сектантского и шаманского камланья). Лирические стихотворения по большей части не связаны с внеэстетическими эмоциями, то есть не вызывают никаких, кроме эмоций поэтической речи, по крайней мере никакие другие эмоции для них не требуются. Рассмотрим один пример:
Немь лукает
луком
немным
в
Закричальности
зари!
Ночь роняет душам
темным
Кличи старые: гори!
(В. Хлебников. Сб. «Требник троих». М., 1913, с. 18)[35]
Едва ли можно присвоить этому стихотворению патетическую интонацию. Наоборот, здесь, как очень часто в лирике, стилистические усилия поэта направлены к тому, чтобы обойтись без «повышенной эмоциональности». Игра поэтической речи поглощает внимание читателя и подводит к смысловому комплексу — незаурядному, трудному новой простотой. В исключительной лаконичности этого стихотворения — тема двух движений: от земли и от звездного неба к земле; она осложнена еще двумя антитезами (безмолвие вечера и звучанье заката, горенье ночи над темной землей). Лучше всего уясняет литературную действенность стихотворения сопоставление его с другими, аналогичными и более ясными, то есть более старыми, общепризнанными. Близкая лирическая тема осуществлена — в другом стиле — Вяч. Ивановым и А. Белым:
1.
Ожидание
Мгла тусклая легла по придорожью
И тишина.
Едва зарница вспыхнет беглой дрожью.
Едва видна
Нечастых звезд мерцающая россыпь.
Издалека
Свирелит жаба. Чья-то в поле поступь —
Легка, легка...
Немеет жизнь, затаена однажды;
И смутный луг,
И перелесок очурался каждый —
В волшебный круг.
Немеет в сердце, замкнутом однажды,
Любви тоска;
Но ждет тебя дыханья трепет каждый —
Издалека...
(Вячеслав Иванов. Cor Ardens, кн. I. М., 1911, с. 133)
2.
Звон вечерний гудит, уносясь
в вышину. Я молчу, я доволен.
Светозарные волны, искрясь,
зажигают кресты колоколен.
В тучу прячется солнечный диск.
Ярко блещет чуть видный остаток.
Над сверкнувшим крестом дружный визг
белогрудых счастливых касаток.
Пусть туманна огнистая даль —
посмотри, как все чисто над нами.
Пронизал голубую эмаль
огневеющий пурпур снопами.
О, что значат печали мои!
В чистом небе так ясно, так ясно...
Белоснежный кусок кисеи
загорелся мечтой винно-красной.
Там касатки кричат, уносясь.
Ах, полет их свободен и волен...
Светозарные волны, искрясь,
озаряют кресты колоколен.
(А. Белый. Золото в лазури. М., 1904, с. 24—25)
3.
Вечер
На небе прордели багрянцы.
Пропели, и — нежно немели;
Проглядные, ясные глянцы,
Стеклясь, зеленея, звездели.
Моргнули на туче летучей,
Текуче блеснув, бриллианты...
Попадая палицами в тучи,
Где-то прогоготали гиганты...
Шипучею пеной кипели
Певучие струи: в туманы...
Лохмотясь, лиловые ели
Кидались в лиловые страны.
В просторы сырых перепутий,
Ввиваясь бежали дороги,
Где тусклые сумерки мутей
Прорезывали... рогороги.
(А. Белый. Королевна и рыцари. Пб., 1919, с. 53-54)
Отличие стихотворения Хлебникова — напряженные неологизмы, постепенно убывающие. «Немь» (ср. «ночь», соответствующее ему ниже) — лексический подъем, — ударное, четкое, легкое слово, действеннее всех своих синонимов. «Лукает луком» — такое сочетание вернуло областному слову «лукает» (с обычным значением «бросает») его этимологическое значение, — и здесь снова лексический подъем по сравнению со «стреляет». «Закричальности» — отвлеченное слово в форме множественного числа, — подобное словоупотребление вошло в обычай русской лирической речи через Бальмонта и В. Брюсова, но у Хлебникова это новое отвлеченное слово, образованное будто бы так, как «запредельность» и подобные, однако не от прилагательного, а от глагола, и притом разговорного, что сообщает ему своеобразную конкретность и интимность, сравнимые разве только с эффектом речи ребенка.
Звуковой строй стихотворения, футуристически изысканный, приковывает к себе внимание. Этому должна содействовать и особая типографская расстановка слов (она была выше точно воспроизведена). Симметрия ударных гласных первого и третьего — второго и четвертого стихов —
1. Е — А — У — Е
3. О — А — У — О
2. (А) — А — И
4. И — А — И
— освежается контрастом каймовых звуков в первом и третьем стихах (Е — Е) — (О — О) и поддерживается скоплением подобных согласных предударных и непосредственно заударных — в тех же парах стихов, и опять-таки, с заметным контрастом первого и третьего стиха, — соответственно семантическому ходу, и в условиях синтаксического параллелизма их:
