Но Перевалов, как видно, не собирался быстро уходить. Перестав хохотать, он начал говорить, и на его лице опять появилась та широкая улыбка, с какой он вошел в комнату. Говорил он звонко, отрывисто, рубя слова.

— Вот это письмо, — Перевалов стукнул рукой по нагрудному карману, — везу от мамаши Неустроева. Напористая такая старушка. Узнала, что еду в Читу, ну и принесла. Конечно, взял. Хотя в Чите я проездом. Завтра направляюсь, — он сделал многозначительную паузу, — направляюсь на целинные земли, документально. Слыхали небось об этом движении?

— Читали в газетах, — вежливо подтвердил Виктор Авдеевич.

— Да, едем поднимать целину! Тут у вас в Приаргунье образуется новая МТС. Ну и мы туда. Нас из Свердловска четверо, все четверо токари с Уралмаша. По путевке комсомола едем! А директором у нас будет Георгий Евстигнеевич Ступин. Ох, и сильный мужик! На Кубани он тоже МТС заворачивал. Герой Социалистического Труда. Лауреат. Теперь — сюда. Я с ним в управлении сельского хозяйства встретился. Виски уже седые, а глаза… Как глянул на меня — огонь! «Ну, Гриша, — говорит, — будем вместе целину поднимать?» Сильный мужик этот Ступин, документально…

Когда парень произнес фамилию Ступина в первый раз, Виктор Авдеевич не обратил на нее внимания. Но когда Ступин был назван вторично, память сработала, и брови у Виктора Авдеевича приподнялись. Варвара Михайловна этого не заметила. Тем более не видел этого Перевалов, который говорил увлеченно, не очень заботясь о том, слушают ли его:

— Даю слово: обязательно выучусь на комбайнера. В лепешку расшибусь, а выучусь! Документально! И вот представьте себе картину… Жаркий летний день. Волнами ходит пшеница. И по ней идет мой комбайн. Я стою на мостике и крепко сжимаю штурвал. А в лицо — степной ветер. Вдруг вижу: по дороге пылит «газик». Подъезжает. Из него вылезает Ступин, запыленный, усталый. «Здорово, Гриша!» — «Здравствуйте, Георгий Евстигнеевич». — «Ну, как дела?» — «Да вот дал две… нет, три нормы». Эх, сильно!

Перевалов проговорил еще минут десять, жидким тенорком, фальшивя, спел:

Наконец он надел кепочку и, все так же улыбаясь, ушел к Неустроевым, забыв попрощаться.

Виктор Авдеевич закрыл за ним дверь и, вернувшись, стал раздеваться.

— Какой невоспитанный юноша! Видит, что нам пора спать, а сидит, — сказала Варвара Михайловна, взбивая подушку. — Из этих, энтузиастов…

«Невоспитанный юноша» и «энтузиаст» звучали у нее одинаково неодобрительно. Виктор Авдеевич промолчал и лег на кровать.

Варвара Михайловна почти мгновенно засопела, а он никак не мог заснуть. Он глядел на неясные в ночной темноте очертания предметов и думал о Ступине. Неужели это тот самый Гошка Ступин, с которым они учились в сельскохозяйственном институте? Давно это было, лет двадцать назад. Он хорошо помнит Гошку: чернявый, тощий, крикливый, на всех собраниях выступал. Активист. Кончил институт и попросился на Кубань, в станицу.

А у Виктора Авдеевича судьба сложилась по-другому. На последнем курсе он женился на Варе, она была курсом младше его и училась в этом же институте. На третий день после того, как они стали женой и мужем, у них состоялся важный разговор. Они сидели в институтском парке и на виду у прохожих целовались. Что поделаешь, своей квартиры у них тогда не было.

Поцеловав мужа, Варя вдруг сказала деловым тоном:

— Нам нужно подумать о будущем.

У Виктора Авдеевича особых планов на будущее не было, и потому он опять потянулся с поцелуем, но жена остановила его:

— Подожди. Давай серьезно поговорим о нашем будущем… Я вот думаю, зачем тебе ехать после института куда-то в деревню, в дыру? Да и работа агронома не по тебе: все время в поле, под дождем или на солнцепеке. Нет, с твоим здоровьем это пагубно, я не допущу…

Виктор Авдеевич никогда не обижался на здоровье, но, слушая жену, благодарно кивал головой: конечно, надо беречься, ведь и мама ему постоянно об этом твердила.

— Да и сама я не намерена месить грязь на полях. Институт этот мне ни к чему. Я решила так: ты закончишь институт, и мы поедем в Читу, к моим родителям. У них там домик, хозяйство…

Виктор Авдеевич заметил: как бы не влетело за то, что не поедет по назначению. Жена решительно рассекла воздух ладонью: ничего не будет, он же беспартийный. И с улыбкой добавила, что свои агрономические знания они могут применить дома. Хозяйство большое — корова, свиньи, козы, птицы много, огород есть; а домик какой — красота!..

О хозяйстве и о красивом домике Виктор Авдеевич слушал с интересом. В этот вечер они долго и обстоятельно планировали предстоящую жизнь и больше уже не целовались.

Домик в Чите и вправду оказался милым: не очень просторный, но добротный, срубленный из лиственницы, под железной крышей. Выкрашенный в зеленый цвет, он терялся среди зелени тополей, в изобилии росших здесь, в нагорной части города. Двор был обширный: поближе кладовая, сарай, стойла и клетки для живности, подальше — огород, делянка с яблонями.

Чтобы власти не придрались, Виктор Авдеевич устроился экспедитором в одной конторе, оклад пустяковый. Главное — свое хозяйство. Он настоял на том, чтобы на огороде сажали не только картошку; в Чите выгоднее разводить огурцы, помидоры; коз — продать, лучше другую корову купить, а эту обменять: мало молока дает.

Старики, словно дождавшись молодой, энергичной хозяйской руки, вскоре отдали богу души, и в доме стало попросторнее.

Виктор Авдеевич и Варвара Михайловна жили в достатке: хозяйство шло хорошо, каждый день Варвара Михайловна приторговывала на рынке. На здоровье никому из них тоже жаловаться не приходилось.

А годы бежали — один за другим, и как-то незаметно Варвара Михайловна из стройной, по-спортивному подтянутой, с вьющимися белокурыми волосами превратилась в рыхлую полуседую женщину с одутловатым лицом. А он, Виктор Авдеевич, совсем сохранился, лишь немного располнел.

Детей у них не было, и это не огорчало обоих: дети требуют столько сил и здоровья…

Лежа в жаркой постели, Виктор Авдеевич вздыхал, ворочался и разбудил-таки Варвару Михайловну.

— Ты почему не спишь? — спросила она, позевывая. — Сердцебиение у тебя, может? На, проглоти…

Варвара Михайловна взяла с ночного столика таблетку и стакан воды.

До этого он не чувствовал никакого сердцебиения, но вот теперь, приняв лекарство, уловил, как сильно стучит сердце. Варвара Михайловна опять захрапела, а он стал разглядывать смутные очертания предметов.

И опять он думал о Ступине. Черт возьми, повезет же так человеку! Этот Ступин в институте не хватал звезд с неба. И вот на тебе — лауреат, Герой труда.

А он, Виктор Авдеевич, сдавал все предметы хорошо. А сумел бы и вообще на пятерки учиться, если б захотел. Конечно, он гораздо способнее этого Ступина, а вот поди ж ты…

Раньше, слушая или читая о знатных людях, Виктор Авдеевич никогда не испытывал зависти к их славе. Это были неизвестные ему люди, и он ничего не видел за их фамилиями. Сейчас же за фамилией Ступина, которую тут произнес этот незваный гость, говорливый сопляк, вставал знакомый человек. Человек, который учился в институте хуже Виктора Авдеевича, а однажды даже, помнится, списал у него реферат. И вот, пожалуйста, добился такой славы, почета.

Виктор Авдеевич попробовал убедить себя: а какое мне, собственно, дело до Ступина? И кто он вообще, этот Ступин? Не знаю я никакого Ступина…

Но это не удалось.

Острая, неведомая прежде зависть охватила Виктора Авдеевича. И злоба — на кого, он и сам не понимал. Он ворочался, тяжко вздыхал, и у него все время было такое чувство, будто его обворовали: то, что могло бы принадлежать ему, взял другой. И снова он не мог разобраться: кто же его обворовал?

Виктор Авдеевич не спал всю ночь. Утром он встал хмурый, с головной болью, румянец на щеках поблек. В комнате было светло, солнечно: Варвара Михайловна уже открыла ставни.