Все эти рассуждения казались бы вполне разумными, если бы не одно… Как могли они так уверенно говорить о единстве островов, когда все, что я до сих пор прочла, свидетельствует о другом: острова отличаются друг от друга так же, как раковины, случайно подобранные на пляже, и яростно отстаивают свою независимость друг от друга с помощью суровых законов о гражданстве.

Здесь кроется тайна, и я твердо намерена проникнуть в нее до конца своего путешествия на Райские острова.

В тот день случилось очень много такого, что изменило меня. Эларн Джейдон, проснувшийся утром, был совсем не тем человеком, который сел в баркас вечером; он уже никогда не станет тем же… Горечь и гнев боролись во мне с болью и… решимостью, пожалуй. То, как со мной обошелся отец, разъярило меня и превратило в более сильную личность, а не ослабило. К несчастью, в результате вырос и еще один слой кожи, отделявший меня от мира.

Баркас – в тот вечер отправлялся всего один – отошел от причала в темноте; единственная луна пряталась за облаком. Кроме меня и еще одного пассажира, на борту были впередсмотрящий, фонарщик и шестеро гребцов, ну и, конечно, обычные грузы. Успех всего заплыва зависел от впередсмотрящего; он направлял судно длинным веслом и выкрикивал указания гребцам, непонятные любому человеку, кроме члена Гильдии, но для нас означающие все: «баста», «копай слева», «веселись»… «гребень!». Это была тяжелая и ответственная работа.

С другой стороны, чтобы сидеть на веслах, человеку требовались только сила и способность быстро выполнять команды. Еще, наверное, требовалось терпение: при благополучном заплыве большую часть времени гребец держал весло на коленях, всегда начеку, но редко действуя, – баркас, направляемый искусным впередсмотрящим, двигала волна, а не гребцы. Поскольку впередсмотрящий обеими руками орудовал рулем, требовался еще и фонарщик, в обязанности которого входило направлять луч фонаря, сделанного из панцирей морских луковиц, на русло впереди баркаса. Хороший фонарщик никогда не отрывал взгляд от воды. Безопасность судна, груза и людей на борту зависела от него не меньше, чем от впередсмотрящего.

Каждый гребец мечтает о том, чтобы стать впередсмотрящим, однако для этого нужно полных пять лет просидеть на веслах, а потом еще несколько лет проработать фонарщиком, прежде чем можно будет рассчитывать на повышение. Это и было одной из причин того, что я предпочел полоз. Этот способ передвижения был гораздо увлекательнее и требовал ничуть не меньших умений. Многим так и не удавалось получить сертификат.

Я снова бросил взгляд на причал. У меня было такое чувство, что отец пошлет когото удостовериться, что я отбыл и что свое каноэ с собой не взял, но в темноте я никого не мог разглядеть, кроме небольшой группы доброжелателей, пришедших проводить баркас. Я уже собрался прекратить поиски, когда мне пришла неожиданная мысль: раз уж все теперь знают, что я силв, зачем стараться это скрывать? Если на причале есть обладающие Взглядом, что ж поделаешь…

Я зажег волшебный огонек и послал его на берег как раз в тот момент, когда гребцы опустили весла на воду. Да, в тени зданий с каждой стороны причала обнаружились наблюдатели. Один из них был закутан в плащ, скрывавший его лицо, но по телосложению – высокой узкоплечей фигуре – я узнал отцовского секретаря Виллиоса. Другим оказался сирсоветник Тор Райдер. Он, конечно, мог видеть мой огонек.

Райдер слегка улыбнулся, когда огонек скользнул над ним, и поднял руку. Я не мог решить, был ли этот жест благословением или просто подтверждением того, что Райдер знает: я его видел.

Я поежился. В этом человеке было чтото темное и трагическое…

Выведя баркас на середину пролива, гребцы подняли весла. Фонарщик зажег масляный фонарь и направил луч света так, чтобы он освещал воду впереди. Я оглянулся на подсвеченный циферблат часов на башне Гильдии. До ожидаемой приливной волны еще двадцать минут… Той ночью прилив был муреной, названным так по его силе. Не самая легкая из волн даже в идеальных обстоятельствах, а ночные заплывы всегда были особенно трудными.

Я снял куртку и разулся.

– Сирвпередсмотрящий, – сказал я Ламасу, который в тот день вел баркас, – боюсь, мне придется с вами расстаться. Держись на волне! – Прежде чем он успел возразить, я выпрыгнул за борт. Холодная вода доходила мне до пояса.

– Эларн! Что ты затеял, молодой дурень?

– Увидишь, – ответил я ему. С этим загадочным обещанием я поплыл в темноту.

Только для менято темно не было. Я зажег волшебный огонек высоко над собой, и он освещал все вокруг, как маяк.

«Боже, – сказал я себе, – подумать только! Все эти годы я имел такую возможность и никогда ею не пользовался! Как может чтото столь безвредное идти против желаний Бога?»

Я легко разглядел то, что искал. Рядом с отмелью, разделявшей два фарватера в заливе, на своем полозе сидел Мартен. Он удерживал свой полоз на месте, воткнув в песок конец весла. И рядом с ним было мое каноэ со всеми принадлежностями.

Он не мог меня видеть, и когда я встал на песчаное дно рядом с ним, он подпрыгнул так высоко, что чуть не свалился с полоза.

– Черт тебя возьми, Эларн, – прошипел он, – изза тебя я чуть не раскусил свое сердце пополам!

– Прости. И спасибо за то, что явился, – я этого не забуду.

– Ну, я сделал, как ты просил, но поверь: это самая безумная из твоих затей. – Он запустил руку в углубление для багажа и вытащил два предмета. – Вот твой мех для воды и костюм.

Пока я стаскивал с себя мокрую одежду и натягивал промасленные рубашку и штаны пловца, он продолжал меня отчитывать.

– Ты что, не понимаешь, безмозглый идиот, что никто – абсолютно никто – никогда не проплывал весь пролив до Ступицы на каноэ? Тебе неизвестно, что рекордное расстояние для такого заплыва составляет какието пять миль? Что никто никогда не проделывал такой заплыв ночью на полозе, не говоря уже о каноэ? Что…

– А вот и нет, – прервал я его. Я взял у него мех с водой и надел ремешок на руку. – Я совершил такой заплыв всего несколько недель назад – используя волшебный огонек, как сделаю и сейчас. Мартен, перестань дергаться. Если я потеряю волну, мне нужно будет только дождаться следующей. Если мне потребуется несколько дней, чтобы добраться до Ступицы, – ничего страшного.

– А если ты наткнешься на бревно или еще чтонибудь? – мрачно спросил Мартен. – Днем и то было бы трудно. Затевать такое ночью – чистое самоубийство.

– Да не беспокойся ты. – Я сунул ему мою мокрую одежду и потянулся к каноэ. – Ты лучше быстренько греби к причалу, а то тебе придется бороться с приливом. Ну, отправляйся!

Он колебался еще секунду.

– Я зайду повидаться, когда окажусь в Ступице.

Я улыбнулся ему, хоть и сомневался, что он это увидит.

– Конечно. Спасибо, Мартен, за все.

– Держись на волне, ты, одаренная магией ставрида!

Мгновение я смотрел, как он гребет в сторону огней набережной. Там его должен был ждать Денни, чтобы помочь вытащить из воды и убрать на место полоз так, чтобы никто не увидел; по крайней мере я на это надеялся. Я направился туда, где имел лучший шанс поймать приливную волну. Ждать мне пришлось недолго: в ту ночь волна пришла на несколько минут раньше. Она ревела, словно обозленный морской дракон, хотя и не так яростно, как будет реветь дальше по заливу, где он сужался.

Из темноты надо мной вырос гребень волны; она пожирала отмели, оставленные отливом, как и полагалось мурене. Я встал на колено и принялся грести, словно стараясь спастись от опасности – набирал скорость, чтобы сравняться с настигающим меня чудовищем. И тут оно оказалось подо мной, могучее, готовое бросить меня вверх и вперед; я пригнулся, готовый вместе с волной перелетать через мели – стриж в порыве ветра, пловец на своем каноэ, укротивший силу волны. Лучшего ощущения в мире не существует.

Сначала я наслаждался одиночеством своего заплыва. Я выбрал западный фарватер, где волна обычно давала лучшие возможности полозу; примерно в миле к востоку я видел фонарь на носу баркаса, плывшего по более глубокому центральному фарватеру. Наши пути не должны были пересечься еще часа два. Пока же я мчался на волне совершенно один, и это рождало во мне замечательное чувство – словно я оставил позади не Тенкор, а все мои беды и отца в придачу, словно впереди меня ждало не неопределенное будущее, а надежда.