И едва Галка решила спросить у пассажира, зачем эти предметы на заводе, едва оторвалась от окна и посмотрела на будущего возможного собеседника, как... Да, он как будто ждал, когда она оторвется от окна и обратит свой сонный взор на него, потому что сразу встрепенулся и спросил:

— Нравится? — кивая на индустрию за окном.

— Очень! — резко ответила Галка. — Особенно дымы...

— И не говорите! Воспеты всеми заводскими поэтами... — насмешливо сказал мужичок, повернувшись к Галке окончательно и рассматривая маленькими цепкими глазками ее лицо.

„Черт с ним, пусть смотрит", — подумала Галка, представляя свое невыспавшееся, ненакрашенное лицо, мрачное и сонное.

Но тут мужичка окликнул проходивший парень; они поговорили о каком-то собрании и еще о чем-то деловом, при этом парень называл мужичка хоть и свойски, но уважительно: „Васильич", а сам косился на Галку — кажется, специально затягивал разговор.

Почему-то после ухода парня Галке стало легче вообще и от соседства Васильича — в частности. Наверное, этот быстрый мужской разговор напомнил ей, что-у людей есть дела — нечто другое, не связанное с нею, с прошедшей ночью и с ее теперешней отвратностью. Но Васильич сам и напомнил ей о том, что она так хотела отринуть.

— Че, очень скверно? — спросил он достаточно сочувственно, едва парень отошел.

Галка оторопело посмотрела на Васильича, но потом вспомнила о своей невыспавшейся, ненакрашенной физиономий и ужаснулась: „Ну и видок у меня,- значит! “

— Да нет, ничего, — сказала она рассеянно-бодро. — Жить можно...

— Ну молодец, если так... — похвалил Васильич, и глаза его повеселели. — Я думал, будет совсем скверно...

— Что скверно? Вы о чем?

Галка покраснела. Может, голова ее стала прозрачной, и этому Васильичу обнаружились враз все ее страдальческие воспоминания?

— Я вас вчера видел, — пояснил Васильич, очень просто, без всякого нажима. — Мы ехали вчера... тоже в одном вагоне... как сейчас...

— А-а-а...

Галка покраснела еще больше, ужасно покраснела, представив, что всю дорогу целовалась с Космачевым - в полутемной электричке, не обращая внимания на людей вокруг, вообще никого и ничего не замечая и испытывая счастье уже только от этого, — да, она была счастлива еще вчера вечером, и потом, когда ей в лицо светил фонарь, — ей так хотелось быть счастливой... так хотелось! А фонарь это был или луна — она так и не разобралась, что там светило в лицо сквозь штору... и все стало ужасно... ужасно...

— А-а-а... — сказала она рассеянно, вся в стыду, — вчера... да, я ехала...

— Вот я и подумал... может... утром... вам понадобится... моя помощь?

— Что?! — почти крикнула Галка, тараща на него глаза. — Помощь?.. Понадобится?.. Что?!

Бледное лицо Васильича порозовело.

— Бывает... — сказал он и отвел глаза. — Чего там... ну, бывает...

„Что он хочет этим сказать? Ну, видел нас. Да, целовались. Но какая помощь? Почему понадобится его помощь? Что — „бывает"? У всех бывает такая ночь? На что он намекает, какое ему вообще дело?!“

Галка упорно разглядывала разводья от веника на серо-коричневом полу вагона, не поднимала глаз. Как ей хотелось быть сейчас у себя в комнате, под одеялом, носом в подушку! Спать или плакать, все равно, лишь бы никого не видеть и не слышать, ни перед кем не держать ответ о скверной прошедшей ночи, не думать об этом бесконечном утре, которое еще неизвестно когда уйдет и забудется.

— У кого нет билетов — покупайте здесь! — с растяжкой, громко прокричал из-за спины женский голос.

Галка вздрогнула от неожиданности и оглянулась: по проходу шла маленькая невзрачная проводница.

„Ого! — невольно отвлекаясь от своего, подумала Галка. — Вот это голосина!"

Проводница пробегала взглядом по лицам пассажиров — лениво и хватко, будто ощупывала их или тасовала, рассовывала по своим местам. Она придирчиво оглядела Галку и вдруг расцвела:

— Васильич! Здравствуй! Ты че это — подзадержался? Я-то все тебя повидать хотела... Этот-то сукин сын, чтоб ему... так ведь ничего и не сделал... обещал, водил-водил за нос, да и угрохал на курорт...

Она уже стояла перед Васильичем — несмотря на сердитый доклад, лицо ее было улыбчато и довольно.

— Не сделал, значит? — переспросил Васильич. — Ну, ладно, я Иванову позвоню, зампреду. А то скоро лето кончится, Марья Антоновна...

— Вот и я говорю: тянул сукин сын... Считай, два месяца обивала пороги. А тебя никак увидеть не могла — ты ране ездишь...

— Да, сегодня подзадержался... — сказал Васильич и многозначительно посмотрел, почти кивнул в сторону Галки.

Проводница уставилась на Галку, будто даже с благодарностью — за то, видно, что именно из-за нее встретила наконец своего долгожданного Васильича.

— Это что... твоя?.. — с паузами начала проводница и затормозилась совсем.

— Да, моя, — хладнокровно сказал Васильич, — сегодня вот как раз... сегодня мы с ней... везу вот...

— И-и-и-и!.. — взвизгнула Марья Антоновна неудержимо, на весь вагон. — Расписалися?.. Что ж вы молчите?! Расписалися!..

Тетки у противоположного окна развернулись — все как одна, уставились на Галку, на Васильича, дружно разулыбались, раскивались, раздобрели. ..

„О, что он мелет! Что они городят! В чем дело? Сумасшествие!.." — Галка глянула на Васильича — она еще не отошла от прежнего покраснения, а сейчас, чувствовала, — совсем разгорелась.

Темные глаза Васильича, особенно заметные на его бледном рыхловатом лице, глядели на Галку по-прежнему живо, почти весело. Галка собралась — вся подобралась... и промолчала. Может, она и не очень талантливая актриса, но естественности ей не занимать — в любых обстоятельствах, какие бы ни предложила ей сцена или жизнь. Все-таки она профессиональная актриса, это уж без сомнения. А профессиональная — значит, мгновенно включается в игру и уж, конечно, не теряется даже под огнем сотен глаз, не то что под взглядом одной проводницы Марьи Антоновны да пяти-шести теток.

Итак, Галка выдержала почти радостное дружелюбие темных быстрых глаз Васильича, подняла голову и посмотрела на стоящую перед нею проводницу — Марья Антоновна расплылась в улыбке, и Галка, согласно предлагаемым обстоятельствам, счастливо улыбнулась ей в ответ.

— Как же это, Васильич, радость-то! Поздравляю тебя, Васильич!.. И вас тоже... — Марья Антоновна еще погрела Галку своей нескрываемой радостью. — Звать-величать вас как?

— Галина, — сказала Галка.

— Талина, — тоже сказал Васильич и стал благодарить Марью Антоновну за поздравление.

— Ой, что ж это я! — воскликнула проводница. — Это ж и наши все ничего не знают! Васильич, ведь не знают наши?

— Не знают, — сказал Васильич. — Откуда ж им знать? Мы только что...

— Так надо ж связаться... надо ж сообщить... Я счас бригадиру скажу, а он...

— Да что вы, Марья Антоновна, — возразил Васильич и смешливо посмотрел на Галку.

— Ну. как же, Васильич! Как же! Наши обрадуются! Побегу к бригадиру... — Она еще раз окатила их своим счастливым взглядом и быстро пошла вперед.

— Теперь держись! — сказал смущенно Васильич. — Сейчас начнется...

Галка огляделась. Тетки у окна смотрели на них, кивали им, вслух, но не очень громко, а как-то вроде поспешно обсуждали эту необычную для обычного утра ситуацию. Галка улыбнулась теткам, расправила плечи... Нет, вся расправилась — всем своим измочаленным и несчастным в эту ночь телом!

— Цветов бы надо... полагается... — отозвалась сквозь общий абсурд ситуации одна тетка с пустой ягодной корзиной у ног. — Без цветов как же?..

— Клавка, кажись, не все распродала, везет домой обратно, в погреб...

— А че это она — с товаром домой?

— Внука не с кем оставить. Сноха уже на работу пошла.

— И че — взад-вперед возит товар?

— Ну, когда не успеет... не бросать же... Седне видела — не продала...

— Подешевше бы уступила, чем туда-сюда... — встряла еще одна тетка.

— Клавка в пятый села, пойду скажу новости... Присмотрите тут...