Это было так непонятно, так вызывающе, что выслав для устрашения половину солдатиков вон, сержант еще прочнее утвердился на нарах:

— В армии служил?

Серега преувеличенно расстроенно потряс головой. Вот не случилось, вот как-то не получилось у него. Мечтал, конечно, но чертов университет... Но он, Серега, аккуратно посещает военную кафедру.

— Этого мало, — вошел в положение Серега сержант. — Что ты там изучаешь?

Серега преувеличенно четко, по-военному отрубил:

— Языки!

Даже я удивился.

Ну ладно, геология, рельеф, цирк, климат, местные брачные обычаи... Но языки-то зачем?

И Кислюк удивился:

— Зачем?

— А вот смотри... — Серега порылся в своем рюкзаке и действительно извлек из рюкзака толстую книгу. — Это военная английская книга. Я ее от корки до корки прочел. И еще читать буду. Английский язык, не нидерландский там.

— Ну? — не поверил Кислюк.

— Точно.

Серега даже твердо кивнул. Он снова был хозяином положения. Вот прочел военную книгу, потом еще одну у военкома возьмет.

Говорил теперь Серега чуть снисходительно, но четко. Он явно хотел, чтобы каждое слово дошло до сердца сержанта. А сержант, подержав книгу в огромных лопатообразных ладонях, вдруг, даже, наверное, для себя неожиданно, раскрыл ее.

— На-сти... — прочел он по складам. — Это что?

Серега по-военному четко отрубил:

— Дерьмо!

— Ну? — удивился Кислюк. — А во-кал?..

— Дерьмо!

— Ну? — еще пуще удивился Кислюк. — А кон-фин?..

— Дерьмо!

— А кип? А драг? А кланг-ге?..

— Дерьмо! Дерьмо! Дерьмо! — Серега только руку не прикладывал к головному убору. Он был сама вежливость и четкость. И он не забывал наполнять стаканы кессоновкой.

— Однообразный язык, — заключил Кислюк.

— Напрасно, сержант. Никогда не говорите так, сержант. — Серега чувствовал на себе восхищенные взгляды солдатиков и выпестышей и держался ровно, с достоинством. — Каким бы ни был язык, пусть в нем всего тридцать слов, все равно на нем говорят с богом.

— С богом? — малость отпустил тормоза Кислюк.

— Конечно.

Доказать или опровергнуть подобное утверждение всегда трудно, но этого и не понадобилось. Преодолев страх, вернулись изгнанные сержантом солдатики. Им было скучно вне барака. От скуки, из чувства протеста они соорудили в самом конце взлетной полосы скромную земляную могилку, крест над которой, сработанный из двух метел, украсили фанерной дощечкой: „Тут похоронен сержант Кислюк, героически погибший за Родину, потому что он не любил рядовых, говнюк!“

Новейшая форма эмоциональной информации.

Но этим дело не кончилось.

В дверь постучали.

Собственно ждать уже было некого, кто мог прийти, давно уже пришел, ну, может, кроме какого-нибудь совсем уж запуганного сержантом солдатика, но Серега гостеприимно рявкнул:

— Антре!

Дверь со скрипом растворилась.

Мы оторопели.

На пороге стояли две тоненькие стюардессы. Наверное, с приземлившегося „ИЛ“-а. Они стояли на пороге как два' солнечных голубых луча. Они походили на ангелиц. Белокурая ангелица и русая ангелица. На стройных ногах красовались голубые туфельки, на груди топырились голубые жакеты, короткие голубые юбочки не скрывали ничего такого, что так сильно подчеркивает ангельскую суть. В темном углу один из солдатиков потрясенно шепнул: „Теперь я знаю, чем мужчина отличается от женщины!" Он, наверное, имел в виду нашу грубость, нашу самонадеянность, наши опухшие голоса, но другой солдатик так же потрясенно пискнул: „Покажи!" И упал в обморок.

Не отрывая вспыхнувшего взгляда от ангелиц, Серега одним толчком спихнул сержанта Кислюка с нар:

— Хай, дарлинг гейстс! Камин! Ка-амин! Лет ми интродьюс май олд френдз, дарлинг гейстс...

Дарлинг гейстс захлопали мохнатыми ресницами.

Они с испугом, но и с восторгом вгляделись в дымящееся чрево барака.

Они увидели полутьму, пыль, пласты сигаретного дыма, опасно провисшие потолки. Они увидели сверкающие в полутьме глаза солдатиков, онемевших выпестышей и сидящего на полу сержанта Кислюка. Он, кстати, не был в обиде на Серегу, С пола он видел ноги стюардесс гораздо выше, чем могли видеть мы.

— Советские воины-технари, члены ведущего авиаотряда, — ткнул Серега пальцем в солдатиков. — Сержант Кислюк, отличник боевой и политической подготовки, тоже член авиаотряда. Выпестыши Коля и Миша, члены Курильского геологического отряда номер восемь.

Стюардессы серебрянно рассмеялись.

Они были тонкие, как тростинки.

Русая, тряхнув красивой косой, лежащей на ее спине как гребень игуаны, волшебно взмахнула ресницами:

— А это что за член?

Она указывала на меня.

— О, это действительный член Географического общества, — уважительно заверил Серега.

— А мы бортмеханика ищем, — серебрянно засмеялась белокурая ангелица, подбирая под себя голубую юбку.

— Его еще нет, но он придет, — понимающе кивнул Серега. — Не может не прийти. К нам все приходят.

Упавший в обморок солдатик очнулся.

Наверное, он был атеист. Он не поверил в явление ангелиц. Он даже отмахнулся от них рукой и быстро-быстро залопотал:

— Ну, это... Солдатик на верхней полке... Ну, едет в купе, полка верхняя. Ноги свесил, смеется: как вы, дескать, интеллигентная дама внизу?.. Ну, дама тоже смеется: носки-то ты меняешь, солдатик? Меняю, меняю! Только на водку...

Отлепетав свое, несчастный вновь отключился.

— Долбан, — грубо сказал Кислюк.

— А где ты так язык изучил? — серебрянным голоском спросила русая стюардесса.

— Упорный труд... — голубые глаза Сереги вспыхнули опасным огнем. — Дальние путешествия, неожиданные встречи... — Он путал слова русские и английские. — Языки, они как окна в мир. Окна, понятно, бывают широкие, а бывают узкие. — Серега дышал на стюардесс голубым пламенем. — Английский язык это широкое окно в мир. А вот селькупский — узкое. Зная селькупский язык можно чувствовать себя человеком, но в Нигерии или в Англии тебя могут не понять. Я так скажу, — закончил Серега. — Человек без языка, как правило, придурок.

Гипокризия.

Все взглянули на Кислюка и сержант автоматически тронул рукой специальные выводы большой интеллектуальной машины.

Стрелка вольтметра не дрогнула.

В настежь распахнутое окно, широкое, как русский или английский язык, вливались запахи душного курильского лета. Над желто-зелеными фумарольными полями пылал закат, в нем дымилось кудрявое облачко, нежное, как овечка.

Удачный закат.

Поразительно удачный закат.

Ничего лучшего придумать было нельзя. Я физически ощущал, как оттаивают сердца. И выпестыши это ощущали, и стюардессы, потому что белокурая ангелица спросила: „А это что?" и легонько постучала пальчиком по стеклу вольтметра.

Стрелку зашкалило.

— Вот видишь, — объяснил Серега и укорил: — Тебе непременно надо языками заняться. У тебя невероятные возможности.

И добавил несколько неожиданно:

— С твоими ногами любой язык по зубам.

Русая ангелица тоже коснулась пальчиком выходов и стрелка вольтметра чуть не подбросила сержанта, сидящего на полу. Он походил на гуся, которому только что не удалось спасти Рим. И еще его тревожило то, что в присутствии стюардесс тихие солдатики осмелели.

— Если по правде, — задумчиво заметил Серега, — языки удобнее изучать во сне.

Это заявление заинтересовало всех: солдатиков (солдат спит, служба идет), выпестышей (поспать им всегда хотелось), стюардесс (не знаю, о чем они подумали), даже сержанта Кислюка, глаза которого странно сверкнули.

— Как это во сне?

— А вот так, — строго, как профессор, объяснил Серега, пыхнув на ангелиц голубым пламенем. — Надеваешь наушники, включаешь магнитофон и заваливаешься спать. Пленка крутится, ты отдыхаешь, а мозг работает, впитывает каждое слово. Три-четыре ночи, — покосился он на стюардесс,— ну, хорошо, даже две, и разговаривай хоть всю жизнь. Главное, язык не перепутать. Один мой приятель, я о нем говорил, он в ГУМе заведует отделом „Одеяла", умудрился перепутать кассеты. Пришел минимум сдавать, его понять не могут. Сам три года не знал, на каком язык говорит. Потом по телевизору случайно услышал чукчей...