Так происходит круговорот ценных бумаг, и государству нет нужды тратиться всякий раз на печатание новых. Достаточно приучить держателей облигаций бережно к ним относиться, хранить в надлежащем надежном месте.

Мы, например, все свои облигации храним в сейфе у товарища Варвары. А когда кому-нибудь вдруг взбредет в голову полюбоваться на свои капиталы, мать Варвара отпирает сейф и показывает. И снова замыкает на ключ.

Мы режемся в азартную игру самозабвенно, хотя это и не приветствуется, мы бы, наверное, вместе с наличностью оставляли в заведении и противогазы, но противогазы и прочее имущество заведение не берет.

Мы кричим, спорим, ругаемся, иногда немножко деремся. Игра как игра. А воспитатель, который нас привел, сколько раз подмечал, сидит в уголке и смотрит на нас с завистью. Им, воспитателям, разрешается играть только со своей ровней и только в специально отведенное время. А когда насыщаемся культурой мы, им даже к столу, где тараканы бегают, нельзя подойти, нельзя выказать интерес к недостойному будто бы для гражданина первой категории занятию.

А еще я уже много раз подмечал, что наши тараканчики с каждым разом бегают все хуже. Все угрюмее становятся, печальнее. Словно вымирать собрались.

Болтают, будто тараканы появились на Земле раньше человека. Будто, когда человечество погибнет, тараканы станут властелинами планеты и даже обретут разум. Этим байкам я верить не могу. Разве может какая-нибудь тварь пережить человека? Но если и может, на хрена ей разум? Разве не лучше без него?

Я обычно ставлю на рыженького. Он раньше часто побеждал в забегах. Потом стал — реже. Теперь совсем испортился. В дальнейшем буду ставить на черненького с подпалинами.

Мы входим в раж, но именно в этот момент наступает черед получить свою пайку культуры другому подразделению. И оно громко топчется возле шлюза, выполняя ходьбу на месте с высоким подниманием бедра, топают, давая нам понять, чтобы мы поскорее выметались. Всегда вот так действуют на нервы.

И мы снова на холоде. И уже другие азартные люди склоняются над залитым светом тараканьим стадионом. А тараканы — те же. И у каждого игрока свой любимый спортсмен. Так что у каждого поклонников не счесть. Зачем вымирать?

Потом мы оказываемся на втором объекте культуры — выставке достижений. Экспонаты огромны, и этим здорово впечатляют. Самая огромная в мире домна для выплавки самого серого в мире чугуна. Самый большой в мире танк. Самая длинная в мире поточная линия по переработке бесполезного в полезное и наоборот: автоклавы, транспортеры, сушильные камеры, экстракторы, деструкторы, гидролизеры, ректификационные колонны, вакуум-фильтры. И все в натуральную величину, все действует. С одной стороны загружают еще живого оппортуниста — с другой вылазит что-нибудь незаменимое в народном хозяйстве.

Все на выставке самое большое в мире, подстать нашей самой большой стране. Ходим, смотрим, задираем головы, и еще ни разу не надоело гордиться могуществом Родины, своей причастностью и сопричастностью. Сколько было культпоходов — ни разу.

— Коллекти-и-ив!

Мы переходим на строевой шаг.

— Р-р-рнение на-пр-р-раво!

Я думал, что какая-нибудь шишка едет навстречу в танке или броневичке, но оказалось, Варвара увидела иной объект, достойный нашей стариковской почести.

Ага, вот и он, объект, появляется из-за кучи отбросов. Это движется навстречу нам по той же дороге какое-то подразделение. Оно — без флажков. Не в город — из города. Не заслужило, наверное, принять участие.

— Женщины! — проходит меж нас жестяной шорох.

— Бабы! — изумленно и глухо бахает, перекатываясь от шеренги к шеренге.

Вот мы и поравнялись. В самом деле — они. Хоть и нелегко в этих обтянутых резиной фигурах сквозь маски противогазов распознать что бы то ни было. Видимо — личный состав какого-нибудь женского приюта.

Конечно, нянечки и воспитательницы тоже женщины. Но они какие-то не такие. Примелькались? Есть маленько. Но в основном — чужая категория. Почти что другой биологический вид.

— М-м-мужички! — доносится нечто изумленное.

Ох, и здорово мы насобачились слышать сквозь маски!

— Дядечки!

— Шкодные!

— Симпатичные!

И эхом с нашей стороны:

— Мягонькие!

— Рыбоньки!

— Р-р-разговорчики в строю! — рявкают командиры дуэтом.

Мы послушно умолкаем, вновь переходим на внутренние монологи: „Э-э-эх!..“

— P-раз, два, три! P-раз, два, три! P-раз, р-раз, р-раз!..

Расстояние между коллективами увеличивается, мы удаляемся от них, они удаляются от нас, мы уже вот-вот завернем за кучу отбросов.

— Старые вешалки, — угрюмо бурчит кто-то.

— Бабы-Яги, — поддерживает непредусмотренный никакими инструкциями разговор мой Леха.

— Клячи, — соглашаюсь я.

— Крысы...

И нам кажется, будто доносится до нас, словно с другой планеты:

— Импотенты...

В чем заключается горькая, но, увы, истина.

И вдруг мы замечаем, что идем одни, без Варвары. Остановиться, конечно, не смеем, но один за другим оборачиваемся и видим, что женский коллектив тоже шагает сам по себе, а мужик ихний с нашей Варварой стоят и, видать по всему, о чем-то мило воркуют. Понятно, каждому из них до чертиков надоели рожи своих воспитанников и воспитанниц.

„Останови нас, поверни кругом! — мысленно уговариваю Варвару. — Мы тоже общаться хотим".

Видимо, на сей раз я не одинок в моих телепатических усилиях. Сигнал доходит. Варвара спохватывается. И одновременно спохватывается тот, другой.

— Коллекти-и-ив, на месте — стой! — командует он своим.

— Коллекти-и-ив! — орет на нас Варвара. — Левое плечо вперед, кр-р-ругом, ма-а-арш! Р-раз, два, три! Р-раз, два, три!

Мы с невозможным шиком и блеском разворачиваемся и пристраиваемся за женской колонной, так что наши направляющие, в принципе, могут потрогать ихних замыкающих, но, само собой, никто не пытается и впрямь сделать это. Не потому что командирша заругается, а так как-то...

— На месте стой! На ле-е-ху!

Мы немеем, оказавшись рядом с женщинами. Еще бы, столько лет никаких контактов. Стоим, затаив дух. Вся смелость и развязность мигом деваются куда-то, чего не скажешь про женщин. Они то и дело бросают на нас быстрые насмешливо тоскующие взгляды, впрочем, взгляды сквозь противогазную маску всегда тоскующие, довольно громко хихикают. Видать, у них начальник мягкотелый. Идет на поводу. Потакает.

А мы будто ломы проглотили.

— Внимание, товарищи ветераны, мужчины и женщины! — обращается к обоим личным составам мужик первой категории, — в нашем приюте сегодня состоялся товарищеский суд по делу о прелюбодеянии. Он приговорил преступницу к забитию камнями, признал ее недостойной переработки. И сейчас мы следуем к месту исполнения приговора. Может быть, мужчины, пока у них есть запас времени, желают принять участие в мероприятии?

— Я, конечно, могла бы вам приказать, — дополняет его товарищ Варвара, — но, надеюсь, вы сами проявите интерес. Мне, например, очень любопытно. Так как?

Вот, оказывается, о чем они ворковали, голубки. И тот, кому пришел черед проявлять активность, выходит из строя и говорит за всех нас:

— Нам тоже очень интересно, товарищ Варвара! Мы очень хотим принять участие в поучительном мероприятии!

— Я в вас не сомневалась.

И мы двумя колоннами движемся в одну сторону, сворачиваем с дороги и видим небольшую, но глубокую яму, отрытую заблаговременно. Так же заблаговременно припасена куча камней.

Гнусную блудницу — выбрала же момент для своего блуда, курва, это даже не блуд получается, а политический демарш в такой момент — с нее срывают защитную одежду, противогаз, остальное, правда, не срывают. И сталкивают в яму.

Потом все по очереди начинают бросать камни. В свой черед бросаю и я. Командиры наблюдают, у кого какая меткость. Будто мы на стрельбище.

Я неточно бросил. Как бы не влетело за перевод боеприпасов. А впрочем, бедняжка к тому моменту уже не живая. Ее почти не видно под грудой камней.