— О, господин! — Дрожа от возбуждения, протянул гоблин, упал ниц и протянул ко мне ладони, — Это великая честь! Всё будет исполнено, и ни один трофей не будет... утрачен!

Когда он растворился в темноте тайного хода, я брезгливо тряхнул кистями. Ну что за дикари! Ладно, пока можно мириться с их существованием, тем более полезны.

***

Орсвейн преклонил колено перед алтарём, склонил голову, будто пряча лицо от золотых изваяний Святых. Взгляды безжизненных глаз пронзают его, лишённого Света. Поражение суть позор. Он должен был умереть тогда, на самом дне Крипты. Однако он жив и обесчещен, как побитая собака под дождём.

Впервые в жизни гигант чувствует себя слабым. Мерзкое чувство, хочется прыгнуть грудью на меч! Неужели люди живут вот так постоянно? Осознавая собственную ничтожность? Слова молитвы не идут на язык и гигант просто потрясает сцепленными ладонями, то и дело ударяя по лбу. Мысленно взывает к богам и Свету, просит благословения и силы, чтобы отомстить и вырвать ТЬМУ из самых основ этого мира.

Боги молчат, молчат Святые и сам Свет.

Никому нет дела до неудачников, не оправдавших доверия. НИКОМУ.

Орсвейн с лёгким ужасом осознал, что ему самому едва ли есть дело до себя. Он будто смотрит со стороны, не желая признаваться в проигрыше. Ведь он не мог проиграть.

За спиной распахнулись врата молельного зала, подошвы застучали по мраморному полу. Звук мечется меж колон, отражается от сводчатого потолка. Раньше никто бы не решился помешать ему молиться... раньше. Всё это было раньше. Шаги приближаются, наглые и раздражающие. Орсвейн зарычал, пусть он и проиграл, но сломать шею может любому человеку! Медленно повернулся, в груди зарождается вопль ярости, никто не смеет мешать его уединению!

Свет резанул по глазам, и гигант отпрянул, закрываясь рукой. К нему приближается мужчина в белых одеяниях, гладковыбритый и утончённый. Похожий на самого Геора в молодости. Глаза источают чистый, исполненный силы, Свет.

— Ах, ты не в духе, младший брат?

— З... зачем явился?!

— Ну, как же я мог оставить такое без внимания? Ведь старшие обязаны защищать младших, разве нет?

— Я и сам справлюсь!

— У тебя был шанс.

Свет вспыхнул ярче тысяч солнц, и Орсвейн рухнул на ступени перед алтарём. Старший брат наступает, и давление Силы вминает гиганта в мрамор, кожа на предплечьях краснеет и покрывается мелкими пузырями. За два шага до того, как Орсвейн вспыхнет, брат остановился и покачал головой. Сияние опало, став мягким и даже ласковым.

— Брат, ты пойдёшь вместе с Геором, это великая честь. А я разберусь с выскочкой из прошлого.

— Но зачем тогда я...

— Я прижигаю рану, а ты вырываешь Зло и Тьму. В этом ты лучше нас всех, прими свой долг и судьбу.

— Я хочу его убить! Я! ОН МОЙ!

Орсвейн поднялся и тут же рухнул на колени, ноги мелко дрожат, и слабость растекается по телу. Старший встал над ним и с нежностью взял за подбородок.

— Орс, ты и сам поднимешь, что это правильное решение. Умерь ярость, возьми контроль над собой. Ты проиграл только из-за отсутствия самодисциплины.

— Я...

Орсвейн уткнулся в грудь брата и... заплакал. Да, это всё только его вина, и он... исправится. Однако видят боги, сейчас он желает брату только смерти. Так хочется обнять его и сжать до хруста и красных брызг! Но ничто в этом мире не способно убить святого.

Два десятка пар ног едва касаются дощатого помоста. Ступни вытягиваются, но большие пальцы не способны выдержать весь вес. Петля неумолимо затягивается, и к серому небу поднимается хрип. Толпа вокруг радостно вопит, в повешенных летят огрызки яблок и тухлые яйца. Забавно, ещё неделю назад им кланялись в пол и были готовы целовать в задницы. Впрочем, ничего удивительного, люди ненавидят всех, кто выше них.

Впрочем, меня это не касается.

Я ступил на лестницу помоста, и толпа разом умолкла. Единое, многоглазое чудовище уставилось на меня, с жадностью ожидая речи.

Палач, стоявший у края, чтобы летящий мусор не задел, опустился на колено и склонил голову. По справедливости, он должен висеть рядом с бывшей знатью — ведь и сам благородного рода. Но он палач: лицо скрывает красный колпак, иначе прохожие плевали бы в глаза.

Здешняя знать не признавала род палачей равными . Чуть выше простого быдла — не более того. А я даровал ему и шанс на уважение. Работы прибавится, а как следствие и влияния. Возможно, только возможно, он и его потомки избавятся от необходимости носить колпак.

Знатные особы танцуют в петле, извиваются словно черви на крючке. Выпученные глаза следят за мной, идущим вдоль ряда, а с губ срываются хриплые проклятья. Музыка для моих ушей! В толпе выделяется Элиас, острые уши спрятал под капюшоном, но рост и стать не спрятать. Полуэльф стоит, сложив руки на груди, следит за толпой.

Палач, когда я остановился в центре помоста, подошёл с корзиной. Вновь опустился на колено и протянул мне:

— Ваше Сиятельство...

Внутри на пелёнке лежит младенец, улыбается мне беззубым ртом и сучит ножками. Ну конечно, младенца не повесить, слишком уж комично будет смотреться, да и народ не поймёт. Но и оставлять в живых нельзя.

Это азбука здравого смысла. Свергнутый род нужно вырывать с корнем. Милые младенцы и красивые девушки, на которых рука не поднимается, в будущем приведут к войне.

Это неизбежно.

Я взял младенца в руки и поднял, держа между собой и толпой. Многоликое чудовище разразилось шепотками, скрипом зубов и радостным рычанием. Да, они знают, что я должен сделать. Они этого хотят. Только ребёнок не понимает ничего. Оно и к лучшему.

Тельце ничего не весит, ручки и ножки короткие и толстые. Голова же огромная и покоится на тонкой шее. Просто тряхни, и всё будет, конечно, он даже боли не почувствует. Я посмотрел в серые глаза младенца, сжал сильнее.

ТРЯХНИ!

Внутренний голос требует уничтожить, как и всё хрупкое. Тот самый позыв разрушать без причины, знакомый каждому с детства. Которому так сладостно подчиниться! Сжечь траву, разбить муравейник...

Однако, убив младенца, я признаю́ за его родителями право на власть. А ведь они болтаются у меня за спиной в петлях, как простые разбойники.

Губы раздвинулись, обнажая белоснежные зубы. Я вернул младенца палачу и провозгласил толпе:

— Сегодня мы казним узурпаторов, осмелившихся посягнуть на священные земли империи. Земли моих и ваших предков! Никто из них не уйдёт без суда, но дитя не выбирало рождаться в их роду. Пусть же оно искупит преступления предков верным служением трону! Королевский палач! Отныне это твой верный ученик, а также мой названный племянник!

Зверь-толпа разразился криками, вверх полетели шапки и здравницы.

— Слава Элдриану Великолепному! Слава Милостивому! Справедливому!

Я бросил взгляд на младенца. Везучий гадёныш, его братьев и сестёр, успевших научиться, говорить, вырезали и закопали в лесу.

Я повернулся к толпе, поднял руку в знак прощания и направился к лестнице. Элиас последовал за мной, но едва мы скрылись за стражниками, полуэльф фыркнул и плюнул в сторону.

— Надо было казнить гадёныша. — Сказал он и скривился.

— Элиас Звёздный Ветер? — Выдохнул, повернувшись к заклятому другу. — Ты ли это?! Помнится, сто лет тому ты клялся убить меня и за кратно меньшее!

— Я повзрослел. — Фыркнул бывший паладин Света. — Лучше уж запачкать руки сейчас, чем потом захлебнуться кровью.

— Да, ты прав. — Я вздохнул и развёл руками. — Но простолюдинам нужно подыгрывать, дать этой черни повод любить меня.

— Просто отдай им запасы вина из дворца. Всё равно этой дрянью только свиней поить.

С момента захвата города прошла неделя с лишним. Я совсем потерял счёт времени, засыпая за картой и ворохом писем. Под глазами успели набухнуть тяжёлые мешки, похожие на синяки пропойцы. Но что поделать, государственная деятельность — это непросто плюхнуться на трон и вкушать яства с красивыми женщинами.