Солдаты бросились грабить городок, а майор слез со своего коня и вошел в кабачок в сопровождении своего штаба — трех отъявленных головорезов.

— Где здесь собрат по оружию, хозяин этого заведения? — спросил майор. — Я хочу пожать ему руку, коли он в самом деле верный федералист, как я об нем думаю, и пускай он велит откупорить бутылочку бренди за свой счет, чтоб, мы выпили за победу наших славных войск.

— Я к вашим услугам, — ответила Мануэла, смело и открыто глядя в лицо офицеру.

— Как! Такая красавица?! А я-то полагал, что мой сотоварищ принадлежит к безобразному полу, а выходит, он такая распрекрасная пампушечка!

Мануэлито побледнел от гнева, а мать его строго заметила Мойяно:

— Побольше уважения, майор. Вы разговариваете с женщиной, которая умеет постоять за себя, хотя она и прислуживает за стойкой.

И, повернувшись к сыну, которому еще до прихода солдат велела молчать, что бы он от них ни услышал, сказала:

— Помни, о чем я тебя предупреждала.

Между тем майор примирительно продолжал:

— Ладно. Уж коли я не умею разговаривать с женским полом, позови-ка тогда своего мужа, я с ним потолкую по-свойски.

— Я вдова, — сухо ответила Мануэла. — Поэтому-то я прислуживаю у стойки.

— А-а! А этот паренек, что рядом с вами?

— Это мой старший сын.

— Вот уж не скажешь. Он скорее похож на вашего брата — такая вы молодая и красивая. Ну и парень, он прямо готов съесть меня глазами.

И, повернувшись к своим адъютантам, добавил:

— Правда, ребята, не плохой из него вышел бы барабанщик? Малость не дорос до того, которого у нас недавно убили, но…

Мануэла откупорила бутылку, которую попросил майор, и, расставив рюмки, сказала:

— Вот ваше вино. Ну, а что до моего сына, то вы и не мечтайте увести его с собой.

Мойяно подмигнул своим офицерам и, подняв рюмку, сказал:

— Labor omnia vincit honeste vivere[54], как гласит латынь, которой меня обучил один учитель в Гуардатинахас и перевод с которой значит: «Я остаюсь при своих пожитках».

Осушив рюмку, он обратился к Мануэле:

— А если мальчонка нужен для нашего общего дела?

— Я уж сказала вам — и не мечтайте об этом. Вы его уведете только через мой труп.

— Карамба! — лукаво вскричал майор. — Коли я не видал бы своими глазами, что предо мной хорошенькая бабенка, я бы подумал, что со мной разговаривает вырядившийся в юбку настоящий мужчина.

Адъютанты весело расхохотались, а Мануэла, увидев, как исказилось от гнева лицо сына, как у него выступили слезы на глазах, сказала:

— Иди в дом.

— Нет, — возразил ей сын, — позволь мне остаться здесь.

А Мойяно между тем продолжал:

— Муженек ваш, который мог бы пойти со мной, лежит в сырой земле. Он, как говорится, оставил вас со всей вашей красой на милость прочих людей, у которых еще найдется силенка…

— Думайте, что вы говорите, — крикнула храбрая женщина, открывая ящик кассы и выхватывая оттуда заряженный пистолет, который она хранила там на всякий случай.

Быстрым кошачьим движением Мойяно схватил Мануэлу за руку и ударом ноги опрокинул стойку.

Мануэлито кинулся к лежавшему поодаль мачете, но солдаты схватили его и тут же обезоружили. Плача от бессильной ярости, он напрасно старался вырваться из рук хохотавших солдат; бандиты при мальчике надругались над его матерью.

В эту минуту раздался далекий сигнал горна, затем он прозвучал ближе — это была хитрая уловка, к которой прибегнул один из жителей разграбленного городка, чтобы напугать федералистов приближением правительственных войск. Грабители наутек бросились из городка, не успев предать его огню.

Городок был спасен от бесчинствующей солдатни, но жизнь Мануэлито была загублена. Сердце его разрывалось на части при виде поруганной матери.

В тот же день Мануэла нашла своего сына в конюшне — он повесился на стропилах.

Обычное ранчо в саваннах под Гуарико, рядом пальмовая роща. Стоит засуха, и на раскаленном небосклоне то и дело вспыхивают и дрожат миражи. Вдалеке показалось облако пыли.

— Глянь, мама, — говорит с порога ранчо мальчуган лет тринадцати. — Похоже, что сюда кто-то идет.

Мать мальчугана выглядывает в приоткрытую дверь. Это еще довольно молодая женщина, но лицо ее высохло и почернело от палящих солнечных лучей. Она всматривается в клубы пыли и бормочет:

— Да, это идут солдаты.

— Наверно, правительственные? — спрашивает мальчуган.

Женщина, вглядевшись, отвечает:

— Нет, это федералисты. И, кажется, если не ошибаюсь, это люди моего свояка Рамона Ноласко.

— Хорошо, хоть свои, — бормочет мальчик.

— То, что у нас осталось, могло бы достаться и врагам. Дохляк поросенок да старый осел.

— И связка сушеной юкки, — дополняет сын.

Мать и сын, застыв на пороге, молча ждут, что принесет им пыльная туча на дороге. Солнце палит нестерпимо, немолчно стрекочут цикады.

И верно, это идут федералисты, и возглавляет их свояк женщины Рамон Ноласко.

— Доброго здоровья, кума, — спешиваясь, здоровается федералист.

— Доброго здоровья, кум, — отвечает женщина.

Мальчик подходит к федералисту и, опустившись перед ним на колени, просит:

— Благослови меня, крестный!

— Да благословит тебя господь, сынок!

И, обернувшись к женщине, спрашивает:

— Чем нас угостишь, кума?

— Водой, кум. И то скажи спасибо, а то колодец почти весь высох.

— Слышите, ребята? — обращается Рамон Ноласко к отряду. — Попейте воды, а что до прочего — об том господь позаботится в другом месте. Идите к колодцу, а я пока потолкую с кумой Хустой.

И, усевшись на предложенный крестьянкой стул, продолжал:

— Мы идем скорым маршем, чтоб соединиться с отрядом, который ведет бой под Калабосо.

— А откуда вы идете?

— От самого Валье-де-ла-Паскуа.

— А вы не встречали там войска генерала Сотильо?

— Нет, он теперь в льяносах Чамариапы и идет сражаться к Арагуа-де-Барселона, где у готов скопились большие силы.

— У него служат два моих сыночка. Живы ли они еще, сердешные?

— Не беспокойся, кума. Господь бог на нашей стороне, на стороне борцов за народное дело.

— Так все говорят, а вот еще никто ни разу не поинтересовался, как я живу.

— Да, плохо, видно, кума.

— А вы сами представьте себе, кум. Муж погиб на войне, двух старших сыновей постигла та же участь, а я тут вот маюсь одна с вашим крестником да с внучкой-сироткой, что осталась после тетки Асунсьон, да будет ей пухом земля. Девчонка небось сейчас пошла искать дикие сливы — уж больно голод мучит.

Повстанец повернулся к мальчику, который внимательно разглядывал саблю, лежавшую на табурете, и сказал:

— А крестник мой уж совсем большой парень, он вам и помогать может, кума.

— Охоты у него хоть отбавляй, да вот все война… И когда она кончится?..

— Это еще не скоро. Сейчас пока и думать об этом нечего. Победа в конце концов будет за нами, потому как правое дело всегда побеждает, но враг пока еще силен. Не убей у нас генерала Самору, мы бы уж давно были бы в Каракасе. Но, как говорится, всегда на бога надейся, а сам не плошай.

Мальчик пристально разглядывал саблю, вынув ее из кожаных ножен. Он трогал пальцем острое жало клинка и с восхищением вертел его в руках, разыскивая на блестящей поверхности следы засохшей вражеской крови. В восхищении мальчика не было ни грана мстительного чувства — просто детская душа была очарована блеском стали, олицетворявшей в его сознании образ войны. На войну уходили храбрые, отважные люди, которых она превращала в легендарных героев, овеянных немеркнущей славой, в предводителей, за которыми шли несметные толпы вооруженных людей… Война была красивым зрелищем с блестящими медными трубами, грохочущими барабанами, развевающимися знаменами и сверкающими на солнце шпагами. Настоящее мужское дело!