— Нет. До этого еще не дошло. Повторяю, вам, что я приехала не к пастырю душ, а к…

— …служителю свинцового кропила. Да, да. Ты уже говорила. Хе-хе-хе! И кто тебе только наговорил про такие вещи? Я уж даже сам давно позабыл про эти свои старые шутки. Дела давно минувших счастливых времен!!

— А разве не нынешних?

— Теперь дурное время, дочь моя! Очень дурное. Эта самая война грядет, чтобы разрушить все вокруг. Если господь не вмешается, не знаю, что с нами станет со всеми.

— Оставьте свое притворство, падре. Я догадываюсь, что за вами зорко следят, особенно с тех пор как тут появился мой чванливый кузен Антонио в своем майорском мундире. Но мне вы можете вполне доверять. Я приехала просить вас об одном большом одолжении, и, надеюсь, вы мне не откажете.

— А ну-ка! Чем я могу тебе услужить?

— Мне нужен один из этих указов, в которых присваивается воинское звание. Вы распределяете их среди своих друзей-либералов.

— О чем ты толкуешь, детка?

— Я говорю об указах, которые подписаны генералом Фальконом и раздаются для приобщения людей к великому делу федерации. Ну раз вы видите, падре, что все это мне доподлинно известно, к чему отпираться?

— Кхе-кхе-кхе! — добродушно, не таясь, захихикал падре. — Тебе, видно, рассказал об этом твой дядя-лиценциат? Ну и длинный же язык у этого бродяги! Кстати, уж давненько не видал я его в наших краях. Передай ему, чтобы он почаще наведывался ко мне; хоть он и большой вольнодумец и бог еще знает кто, мне приятно провести с ним часок-другой и набраться у него мудрости. Он всегда приходит сюда, когда…

— Простите, что я вас перебиваю, падре. Что вы мне ответите на мою просьбу?

Священник поскреб свою заросшую седой щетиной тонзуру и сказал:.

— Ты права, Луисана. Тебе я могу доверять. У меня есть целая связка этих чудесных бумаг, с помощью которых мы создадим наше доблестное воинство: в нем будет мало солдат, зато много офицеров. Пусть не ставят нам палки в колеса готы-консерваторы, пусть не ухищряются, чтобы лишить нас постов и должностей. Мы, либералы, как известно, свободолюбцы, и всякому, кто пожелает получить чин, мы даем его или продаем, что одно и то же. Если нам, венесуэльцам, так нравятся чины, зачем мы будем идти против естества, правда, Луисанита? Кхе-кхе-кхе! Я немного отвлекся и даже забыл спросить тебя о главном — для кого ты просишь этот чин? Уж, верно, не для себя самой?

— Для Педро Мигеля!

— А-аа! Понятно. Вот о чем шумела река, ворочая камни!

— Вы хотите сказать…

— Да, дочь моя! Не отрицаю. Даже до моих ушей дошли слухи, которых кругом пруд пруди. Все это сплетни ханжей богомолок, которые только на это и годны. Они даже договорились до того, что мне, мол, надлежит отправиться в Ла-Фундасьон и как следует проучить тебя. На это я им ответил: многие из вас хотели бы похвастаться теми добродетелями, какие украшают эту мантуаночку! А то, что она вот уже несколько лет не ходит в церковь, это не суть важно. Что-то я не припомню, чтобы Иисус Христос ходил в какую-либо церковь, не прихватив с собой погонялку. Сперва обязанности, а уже потом набожность, да и притом самая смиренная. Любовь, самоотвержение, милосердие!

— Довольно, падре, не то вы вовлечете меня в грех гордыни.

— Тебя? Пускай бы все грешили так, как ты, вот бы увидел апостол Петр, что ни один другой священник не привел на небо столько благочестивых душ, сколько Росендо Медиавилья, святой отец и вдобавок служитель свинцового кропила. Да, но вернемся к твоему делу. Итак, для Педро Мигеля! Чин полковника с быстрым производством в генералы дал бы я ему с великой радостью, но мы тут выше капитана не распоряжаемся.

— Этого вполне достаточно. Прочие чины, если у него сердце лежит к этому, пускай он сам завоевывает.

— Объясни мне, ради бога, Луисана, одну вещь, я что-то никак в толк не возьму. Правда, что Педро Мигель, как об этом трубят повсюду, твой жених?

— По крайней мере, я его люблю.

— И ты сама пришла, чтобы уготовить ему такой путь? Ведь это путь войны!

— Конечно.

— Ну, знаешь, я впервые вижу женщину, которая любила бы таким манером.

— Все очень просто, падре. В нашем положении может быть одно из двух: или Педро Мигель соглашается жить на доходы с моего имения, или я должна отказаться от всего и сказать ему: «Я готова разделить с тобой хлеб и воду». Но я не из тех, кто может сказать подобную вещь мужчине, и он не тот, кто, не имея гроша за душой, согласится жениться на богачке.

— Ты права. Он из тех, что любят добиваться всего своими силами. Я всегда считал его таким человеком. Но есть еще третий путь, Луисанита.

Какой? Трудиться? Сколотить своим трудом хотя бы такое состояние, которое у меня сейчас? Это всегда легче сказать, чем сделать, а теперь вообще этого невозможно добиться. Да к тому же сейчас Педро Мигель собирается на войну. Я поняла это, когда услышала слова Сесилио о том, что в этой войне люди обретут себя.

— Это совершенно справедливо. И ты решила, что коли он так или иначе пойдет на войну, то пусть хоть не простым солдатом. Правильно я тебя понял?

— Не только поэтому. Но прошу вас никому не говорить, что я вам открою.

— Тайна исповеди!

— Я хочу, чтобы Педро Мигель был хоть чем-нибудь мне обязан, если он пойдет по этому пути, а не по какому-нибудь другому, и еще хочу, чтобы ему всегда сопутствовала удача. Если же я этого не сделаю и все с самого начала будет зависеть только от него самого, кто знает, что с ним станется на этой войне!

— Истинные твои слова, деточка! Как вижу, ты все хорошенько обдумала заранее, разговаривать тут больше не о чем. Я тебе дам эту чудесную бумагу, подписанную самим генералом Хуаном Крисостомо Фальконом, первым: военачальником национального федералистского движения, как гласит его титул.

Священник открыл потайной ящик в письменном столе, где хранил бумаги, заполнил одну из них именем Педро Мигеля Гомареса и протянул ее Луисане со словами:

— Вот — твой любимый назначен капитаном федеральной армии. Генералу Фалькону и не додуматься, какой у него станет жать сапог! И пусть твой кузен, майор Сеспедес, пыжась от гордости, хлопочет себе на здоровье, сколачивая отряды. Хе-хе-хе! Вот я и сделал тебе одолжение, Луисанита! Скажи теперь после этого, что мы не настоящие либералы. Эги бумаги продаются за деньги, а тебе я даю бесплатно. Да благослови тебя господь в твоем благородном начинании, деточка!

Когда Луисана ушла, падре Медиавилья сказал себе:

— Ну и женщина! Говоря по правде, такие каленые орешки можно встретить только в среде консерваторов. Но эта-то уже наша!

Только тот, чья душа сформировалась под воздействием созидательных сил самой жизни, мог почувствовать то, что почувствовав Педро Мигель, когда понял вдруг, что влюблен в Луисану: только сердце, привыкшее к жгучей ненависти, могло содрогнуться до самых своих затаенных глубин, когда оно узнало, что им овладела любовь. Педро Мигель понял, что судьба желала избрать новую жертву, дабы претворить в жизнь начатое великое дело, и что его жизнь уже не принадлежала ему, ибо должна была стать составной частью неизбежного плана. И Педро Мигеля охватил страх при мысли, что это совершалось наряду с дотоле невиданным половодьем чувств, затопившим его сердце. Вот почему он и обратился в бегство, хотя это было так же бесполезно, как бежать от удара молнии.

Однако трагическая роль жертвы, которую взял на себя Педро Мигель, не была следствием утраты воли, ослаблением чувства. Он ринулся в пропасть, не строя себе никаких иллюзий. Ему надлежало идти вперед, в омут раскрывшейся перед ним драмы, ясно сознавая весь ужас ее и неизбежность. Теперь все зависело от него, и только от него.

Вот почему он тут же решил приступить к осуществлению задуманного плана: обратиться в бегство. Надо было, не медля ни одного дня, уходить… Но, как нарочно, асьенду покинули все пеоны, и Сесилио мог подумать, что это он их подговорил. Тогда Педро Мигель отложил отъезд на следующий день. Но на следующий день надо было спешить с уборкой какао на плантациях, иначе пропадал урожай.