Негр вздрогнул всем телом и, крепко зажав в руке ладанку с чудодейственным кусочком собственной пуповины, которая должна была защитить его от всех наветов и напастей, пробормотал слова заклятия: «Святая матерь упокоенная, и я с тобою единый тем, что ты носила и кормила меня во чреве своем. Поддержи и не дай мне упасть, ниспошли твою веру в господа бога на дурном пути и в недобрый час».

И Лихой негр снова решительно направился через залитое призрачно-трепетным светом заколдованное место, где плясали тени, то вырастая до невероятных размеров, то снова становясь маленькими. Теперь он уже не мог повернуть вспять, ибо прекрасно сознавал, что, несмотря на чудодейственное заклятие, отступи он хоть шаг назад, сердцем его завладеет неодолимый страх.

Лихой негр даже не мог определить, откуда доносилось гудение барабана, он знал лишь одно — где-то били в барабан. И он мучительно убеждал себя, что это ему не чудится.

— А сейчас будто снова гудит в Эль-Ситио. Похоже, ветер носит звуки с места на место. Надо ж такое! А ведь ветра-то и в помине нет, глянь, ни один листочек не колыхнется… Надо ж! Не иначе как там лиса! Глазищи так и горят, прямо как уголья. Лиса это или нет? Кажись, будто кто-то хохотнул там в гуще? Вот напасть какая.

И он все сильнее сжимал спасительный амулет, упорно твердя:

— Ага! Вон опять слышна мина. Ишь что выделывает. А теперь так ясно! Ну и здорово же гудит курвета! Вот это праздник так праздник! Где же они так ублажаются? В Эль-Ситио не может быть, и в Ла-Фундасьон-де-Арриба не должно бы, надо шагать вперед да вперед, не вертеть головой, а спрашивать дорогу у дороги, и тогда, как говорит пословица, язык до Рима доведет. А это как раз насупротив преисподней… Ух! Опять кто-то хохотнул. Не иначе как Миндонга крадется следом за мной, хоронясь за деревьями. Миндонга… Мандинга… Вот будто кто повторяет: «Миндонга». Ну, где это видано, чтоб у христианина было такое имя! Да этот злыдень вовсе никакой и не христианин, он нехристь поганый! Гм! Э, да брось притворяться, Лихой негр! При чем тут Миндонга, сегодня ты поклялся, что будешь плясать под барабан, а потому должен выполнить свой зарок. Кто сказал, что ты трусишь? Пресвятая троица небесная и богородица Кармелитская, матерь всех людей через пуп Иисуса Христа! А ну-ка поглядим, как исполню я свое слово! Где бы то ни было, а этой ночью я спляшу под барабан. Теперь, кажись, слышится где-то внизу, и все будто дальше и дальше.

Он решительно зашагал вперед, оставив позади злополучную плантацию какао, где натерпелся столько страху, и вышел на широкую прямую просеку, окаймленную ровными рядами могучих каоб, вершины которых уходили ввысь, сплетаясь стрельчатыми сводами, и, казалось, уже был близко от цели, как вдруг остановился, пораженный.

— Как это я тут очутился? Ведь это дорога к Большому дому, а я только теперь сообразил!

В самом деле, посреди отвоеванной у леса широкой площадки, окруженной цветниками, возвышался огромный господский дом. На гладких цинковых крышах и на колоннах, поддерживающих галерею дома, сверкала луна, погружая все окрест в глубокое безмолвие ночи.

— Там живут белые, они небось сладко спят на своих кроватях с семью перинами и на пуховых подушках, — пробормотал Лихой негр. — Я могу спокойно пройти мимо, раз уж я сюда забрел.

Но тут же спохватился:

— Стой, негр! Что это такое там шевелится на галерее? Какая-то белая тень бродит… Уж не хозяин ли? Ух! Теперь стоит на месте и, кажется, смотрит сюда. Увидит меня оттуда или нет? Как бы меня не выдала моя белая рубаха! Погоди! Да это, видно, вовсе не живая душа. Глянь, как она растет. Может, она идет ко мне? Да нет, будто стоит спокойно… Пресвятая дева Мария! Вот страсти-то какие! Погоди, погоди. Сейчас сотворю молитву.

Объятый ужасом, Лихой негр весь задрожал. Страшная тень все росла и росла, поднимаясь над крышей дома, потом вдруг сделалась маленькой и совсем неприметна для негра очутилась на тропинке под высокими сводами вековых каоб и тут же, как по волшебству, появилась в нескольких шагах от Лихого негра.

— Мамочка моя! — прошептал он, дрожа всем телом и судорожно сжимая в руке амулет, убежденный, что пред ним стоял самый жуткий из когда-либо виденных на земле призраков.

— Во имя господа бога молю тебя пропустить меня!

Тень вскрикнула и упала на землю. Лихой негр, затаив дыхание, замер на месте. Потом глухо пробормотал:

— Глянь-ка, хнычет. Что твоя живая душа…

Как завороженный, он шагнул вперед. Таинственный барабан стучал и гудел в его висках.

Бум, бум, бум…

Негр, пораженный, остановился.

— Да это же «Белянка».

Да, это была Анна Юлия. Тайком она оставила свою постель, на которой металась всю ночь от удушья и тоски, теснившей ее грудь в предчувствии страшной лихорадки. Долго бродила она, подобно призраку, по галереям, погруженным в безмолвную тишину глубокой ночи, как вдруг ее потянуло в черный глухой лес, плотной стеной окружавший дом. На миг она остановилась на площадке лестницы, ведущей в верхний этаж дома, чтобы еще раз окинуть взором черную громаду леса. И, уже не помня себя, быстро сбежала вниз, пересекла сад и вступила на узкую тропинку под своды гигантских каоб. Там она снова приостановилась, увидев белую тень, которая, подобно ей, вот-вот была готова броситься наутек; но тут Анна Юлия как подкошенная рухнула наземь, сраженная своим страшным недугом, и теперь, бездыханная, лежала на дороге, по которой пробирался трясущийся от страха негр. На нежном, белом лице девушки, озаренном светом колдовской ночи, лежала печать неизбывной тоски и неподдельного глубокого страдания…

Негр узрел чудо, а в такие минуты в душе человека происходят величайшие перемены. Лихой негр был околдован.

Он проснулся на вершине холма, этот зачарованный мечтатель, лежа навзничь в изодранной колючками и промокшей от ночной росы одежде; в душе его было смятение, а губы все еще шептали последнее слово, которое он произнес, сраженный волшебными чарами:

— Белянка!

Это было подобно мутному потоку, низвергающемуся с горы, — попав в долину, он мало-помалу утихает и становится ясным и прозрачным, отражая в своих водах безоблачное, чистое небо. Или это походило на нетленную зарю вечного дня, снизошедшего в мрачную пещеру. Какое прекрасное и неведомое событие свершилось в его жизни, какое божественное чудо свершилось с ним? Куда завела его судьба в эту славную ночь?! Что за нежная бархатистая трава устилала его путь, если, подойдя к заветной цели, он утратил всякую усталость?.. Весь без остатка, всем своим существом отдавался он лучезарным воспоминаниям и, однако, не мог вспомнить ничего определенного. Словно все произошло во сне, и сон этот видел не он сам, а кто-то другой.

Луна скользила по небосклону, словно стараясь получше осветить дорогу, по которой он брел неверными шагами, а тучи величаво расступались перед ней на умиротворенном небе, открывая впереди залитую лазурным светом тропинку, усыпанную мириадами ласковых, звезд.

Когда негр неожиданно для самого себя перепрыгнул через бездонную пропасть, у него словно выросли крылья, и теперь он уже больше не шел по бугристой земле сквозь колючие заросли, а летел, парил в воздухе. Так он и вошел в рассвет, сверкающий расплавленным золотом и яркими, блестящими шелками.

Глубокой ночью внизу, на отрогах горы, горели факелы и гудели барабаны, весело и торжественно, словно возвращались домой победоносные войска, возглавляемые генералами…

Из чистого шелка был его мундир, из золота эполеты, белый скакун цокал серебряными подковами, и сверкала на солнце обнаженная шпага… Там, вдалеке, море искрилось и мерцало, а по горам разносился грохот барабанов. С высочайшей в свете вершины творец, улыбаясь, созерцал свои владения — нашу грешную землю, простиравшуюся перед его затуманенным взором. То был человек, просто человек, не негр и не раб.