Первое, что увидел Ив, были обглоданные кости. По всей видимости, разбойники подстрелили вчера в лесу оленя и съели его целиком, потому что костей было очень много. Затем он услышал храп и стук игральных костей. Закричав и высоко подняв меч, Ив направил Единорога прямо в середину лагеря и учинил там немалый переполох. Брат Эртель, топоча и пыхтя, бежал следом.

Разбойники даже не пробудились: они храпели с таким же мучительным усердием, с каким добродетельные люди идут за плугом. Лишь несколько человек вскочили, ошеломленно тряся лохматыми головами, и только один, по всей видимости, действительно в состоянии был дать отпор — предводитель шайки.

Ив взмахнул мечом над его головой, и тут откуда-то из-за дерева прилетела стрела. Впрочем, она не попала в цель и вонзилась в землю. Разбойник засмеялся.

Но Ив видел в Креси, как стреляют английские лучники, и потому сейчас даже не вздрогнул.

— Вы, французы, совершенно не умеете стрелять! — бросил он презрительно.

— Ха! — сказал разбойник, однако отступил на шаг и только плюнул.

Ив сказал ему:

— Я пришел за той девицей, которую вы захватили вчера.

Разбойник облизал губы, раздумывая. После бессонной ночи, похмельному, драться ему не хотелось. Бретонец напирал на него верхом на лошади и угрожающе держался за меч.

— Приведите девицу! — крикнул разбойник. — Тащите ее, дьяволы! Все равно от девки больше никакого проку.

Из замызганной палатки с рваным пологом выволокли упирающуюся Женевьеву. Она была растрепанной, в порванной одежде, а на лице ее красовался большой синяк.

— О! — выговорил Ив, вкладывая в этот возглас все противоречивые чувства, что охватили его при этом зрелище.

Женевьева уставилась на него, широко раскрыв глаза и зажимая себе рот обеими ладонями.

Сир Ив обратился к предводителю разбойников:

— Я забираю эту девицу. Не смейте чинить мне препятствия, иначе я перебью ваших людей. И не смейте также угрожать мне вашим пьяным лучником, — прибавил он.

Разбойник толкнул Женевьеву в спину. Она споткнулась и, всхлипывая, бросилась к сиру Иву. Он протянул ей руку, чтобы помочь забраться в седло. Женевьева с такой силой вцепилась в него, что Ив поморщился: боль была одуряющей, и в глазах потемнело.

Предводитель разбойников, внимательно следивший за ним, ухмыльнулся. Он знал, что бретонец ранен, и готов был немедленно воспользоваться его слабостью. Но брат Эртель набросился на разбойника сзади и обхватил за плечи.

И тут лучник решил действовать на свой страх и риск и выпустил еще одну стрелу. На сей раз он оказался более метким и непременно попал бы Иву в грудь, но — вот беда — как раз в этот самый миг брат Эртель, облапив, развернул своего противника таким образом, что тот оказался на пути летящей стрелы. И стрела, вместо того, чтобы поразить Ива, засела прямо в глазу у главаря шайки.

Брат Эртель не понял сперва, что произошло, поскольку находился позади бандита и не видел, как у того лицо проросло древком и перьями. А Женевьева — та сразу все увидела и громко завизжала. И поскольку она сидела в седле позади Ива, визг ее раздался у того прямо в мозгу — и на несколько мгновений сир Ив потерял сознание.

Женевьева ударила коня пятками и принялась отчаянно хлопать по гладкому крупу Единорога ладошкой. Брат Эртель оттолкнул от мертвеца и побежал следом за полуобморочным Ивом и визжащей девицей.

Так они покинули лагерь разбойников, наполовину спящий, наполовину переполошенный.

Некоторое время они мчались по лесу, затем Женевьева немного успокоилась и перестала колотить коня, а у Ива в глазах немного прояснилось. Брат Эртель догнал всадника. По красному лицу монаха катились крупные капли пота.

— Передохнем, ради Господа, который никогда не бегал! — воскликнул он, с трудом переводя дыхание. — Погони за нами нет. В отличие от нас, эти грабители не станут рисковать ради какой-то глупой девицы, особенно после того, как не осталось ни единой новости, какую она могла бы им преподнести.

— Что вы имеете в виду, святой отец, когда говорите о «новостях»? — осведомилась Женевьева, поднимая брови.

Монах пожал массивными плечами.

— У каждой женщины есть заветная новость и, преподнеся ее одному мужчине, она не может поделиться ею с другим…

Женевьева вспыхнула:

— Уж не воображаете ли вы, что я рассталась с невинностью по доброй воле? Да будь вы женщиной, вы знали бы, какие страдания может претерпеть девица!

— Господь создал меня таким, каков я есть, то есть тучным мужчиной, — сказал брат Эртель. — И, святой Герман мне свидетель, ничем иным я не хотел бы быть, ибо желать обратного означало бы гневить Господа. Тебя же он создал привлекательной женщиной. Что до легкомысленного нрава, то его ты взлелеяла в себе сама. Чему тут удивляться, если сочетание привлекательности и легкомыслия привело тебя на дурную стезю? Не к тому ли ты стремилась, отправляясь в паломничество?

— Я желала отыскать себе честного мужа, и при том одного-единственного, а не целую шайку разбойников! — сказала Женевьева. — Впрочем, я и теперь не оставляю своих надежд, ибо немало найдется знатных и состоятельных вдовцов, которые давным-давно забыли, как должна выглядеть девственная невеста.

— Видишь, — обратился к сиру Иву брат Эртель, — говорил же я тебе: не стоит расточать силы ради этой особы. Она и без твоего вмешательства превосходно устроится в жизни.

Сир Ив, покачиваясь, безмолвно смотрел на обоих. Голоса отдавались в его бедной голове ударами гонга, а в ушах звенело. Больше всего он боялся, что обстоятельства вынудят его опять пошевелить левой рукой, потому что в таком случае рана его откроется, а открывшись — загноится, после чего рука отвалится, и придется ему поневоле вступить в доминиканский орден… Ни о чем другом он думать не мог.

Эти же двое, девица и монах, постоянно обращались к нему и явно ожидали от него какого-то ответа.

Сир Ив сказал наугад, надеясь удовлетворить сразу обоих:

— Да.

Но коротенькое и покорное это слово почему-то вызвало у них приступ недовольства и породило новые словесные водопады. Тогда сир Ив попробовал еще раз. На этот раз он сказал:

— Замолчите!

— Да он же ранен! — вскричала девица Женевьева. — Проклятый толстяк, о чем ты только думал, когда потащил его в лагерь разбойников! Уж я-то знаю, что тебя манило туда: ты рассчитывал поживиться там жареной олениной. Поздно — они все сожрали и обсосали каждую косточку, такие они были пьяные и голодные. А между тем сир Ив, кажется, вот-вот умрет от своих ужасных ран, и все по твоей вине.

— Если этот несчастный и умрет, то исключительно по собственной вине, и ни по чьей более! — заорал на нее монах. — И ты, вертихвостка, не заставишь меня краснеть! Снимай-ка лучше юбки и помоги мне сделать новую перевязку, ибо свое исподнее я уже пожертвовал, и оно все пропитано кровью и гноем и выглядит хуже некуда, так что теперь эти лоскуты ни на что больше не годятся!

Так они кричали и препирались, а сир Ив все водил и водил в глазницах пустыми глазами, пока не повалился головой в гриву Единорога. Тут оба спорщика разом замолчали и бросились снимать Ива с седла, укладывать его на траву и заботиться о его увечье. Они так вертели и дергали его, что он ненадолго пришел в себя и пробормотал:

— Уйдите… Оставьте же меня в покое…

Этой жалкой мольбе, впрочем, не внял ни один из них. Брат Эртель, воспользовавшись тем, что был сильнее, оттеснил Женевьеву, содрал с нее нижнюю юбку и отправил за водой, пока сам он разрывал полотно на полосы и готовил новые перевязки. Ив был совершенно беспомощен, а когда он, собрав остаток сил, все-таки попытался удрать, брат Эртель угостил его ударом кулака по макушке, и сир Ив вынужден был смириться.

Следующие два дня Ив провел в обществе своих двух непрестанно ссорящихся благодетелей. Если Женевьева поила сира Ива водой, то через несколько минут к нему приближался брат Эртель и тоже поил его водой. Если Женевьева впихивала ему в рот размягченные крошки хлеба или разорванную на тончайшие полоски солонину, то спустя самое малое полчаса над раненым нависал брат Эртель и проделывал то же самое.