— Когда дойдет до третьего дара, у тебя уже не останется сил, чтобы навредить мне, — уверенно обещал ей сир Вран.

Гвенн вынула кулак изо рта — как только он там умещался! — и произнесла погромче:

— Ты здесь не хозяин, сир Вран. Господин Керморвана — сир Ив, и я буду ждать его.

Сир Вран засмеялся.

— Ив никогда сюда не вернется, можешь мне поверить, корриган!

Гвенн снова сунула кулак за щеку, странно и безобразно растянув свое лицо, и больше не проронила ни слова.

Ив находился в пути два дня, и образ сира де Лассайе начал тускнеть в его памяти: великодушный рыцарь постепенно превращался из плоти и крови в озаренную светом плоскую витражную фигуру.

За время путешествия Ива из Бретани к Сомме плоды земные успели созреть, налиться краской и спелыми соками. Крестьяне снимали урожай, отчего полностью изменился, казалось, самый воздух, разлитый над Францией: прежде здесь царили тревога, неуверенность; теперь же, несмотря на весть о разгроме цвета французского рыцарства, крестьянский мир выглядел довольным и сытым.

«Как будто это два разных народа, — думал сир Ив. — Да и в самом деле, какое дело мужланам до того, как назовется тот господин, что придет на их землю — забрать себе часть выращенного ими урожая? Но из таких рассуждений сам собою делается весьма неутешительный вывод: если крестьяне и рыцари принадлежат как бы к разным народам, то, следовательно, рыцари принадлежат к единому народу и, убивая французских баронов в лесу Креси, мы убивали собственных братьев… Хуже того: мы отдали собственных братьев на растерзание чужакам, ибо кто такие эти английские лучники, как не чужаки? Впрочем, — прибавил он, желая оправдаться в своих глазах хотя бы немного, — король Эдуард считает иначе».

Будь рядом Эсперанс, Ив хорошенько потолковал бы с ним об этом; они разложили бы рассуждение Ива на множество частей и рассмотрели бы каждую из них, а затем соединяли бы в произвольном порядке, то так, то эдак, и в конце концов мироздание обрело бы окончательную гармонию. Но Эсперанс исчез, и сколько Ив ни взывал к нему в своих мыслях, ответа не последовало. Пришлось Иву довольствоваться несколькими несвязными умственными построениями — и на том оборвать раздумья.

Дорога уводила Ива южнее; он уклонялся от побережья ради переправ через реки и ради мостов. Деревни глядели весело, а широкие леса, отделяющие один обитаемый мир от другого, — спокойно, точно величавые, благодушествующие сеньоры.

И вот на широкой дороге через лес Ив увидел толпу пестро одетых людей. Кого здесь только не было! Нищие бежали сбоку, выскакивая перед путниками, которые выглядели получше одетыми, и назойливо тянули к ним тощие руки. Калеки ковыляли, сосредоточенно созерцая землю, которая так нехотя ложилась им под ноги: за каждый шаг приходилось с нею спорить, а если уж встречались камень или ухабы, то и выдерживать целое сражение. На лошадях ехали задумчивые дамы, сопровождаемые свитой из хорошо одетой прислуги. Шагали бодрые монахи в исключительно грязных рясах; на поясе у них тряслись кошели с некоторым количеством позвякивающей меди. Один господин, в темной одежде из хорошего сукна, при животике и двойном подбородке, также брел среди прочих, и вид у него был донельзя изумленный.

То были паломники к Святой Женевьеве Парижской. Ив понял это, когда заметил среди прочих крестницу сира Лассайе. Эта девица, в добротном дорожном плаще, шла пешком, и на ее хорошеньком личике застыло выражение глубочайшего неудовольствия: ни одного знатного господина поблизости! Все знатные господа — штырь им под ребра и зверя им в селезенку! — отправились на войну и сложили головы, а кто жив, те сейчас зализывают раны, как лисицы, сумевшие вырваться из собачьих челюстей. Паломничают лишь женщины, да всякие нищеброды, да еще вон тот купчина с глупой рожей.

Впрочем, если Женевьева и унывала, то лишь самую малость. В каждом городе, в каждом селении к благочестивому шествию добавлялось все больше народу. А на ночлег они останавливались либо в монастырях, либо у местных сеньоров.

Если не повезет по пути, то повезет в самом Париже; в большом-то городе встретить свое счастье — проще простого, стоит только пойти к мессе в Соборе Парижской Богоматери. Так рассуждала Женевьева.

Поневоле сир Ив присоединился к паломникам. Он пропустил мимо себя почти всю колонну, но все-таки, как он ни старался остаться кое для кого незамеченным, девица Женевьева зорким оком мгновенно узрела его и сама приблизилась к Единорогу.

То, что случилось ночью в замке, продолжало смущать Ива, но Женевьева искусно притворялось, будто ничего неловкого между ними не происходило, и постепенно сир Ив перестал испытывать неловкость.

— Стало быть, вы тоже захотели поклониться Святой Женевьеве? — с улыбкой осведомилась крестница сира де Лассайе.

— По правде сказать, я просто очутился у вас на дороге, — ответил сир Ив. — Не знаю, как это вышло; должно быть, стечение обстоятельств. Все, к чему я стремлюсь, — это добраться до дома.

— Что ж, — сказала Женевьева, — давайте странствовать вместе, пока нам по пути; а потом расстанемся без горечи и обид.

Ив был благодарен ей за простой, ласковый тон. Он даже не заметил, что Женевьева ничего так не хочет, как забраться на Единорога и поехать в седле впереди рыцаря.

Он братски пожал ее руки и выехал на коне вперед колонны. Она проводила его злыми глазами, задыхаясь от собственного бессилия.

Чем дольше длилось путешествие, тем больше одолевали сира Ива сомнения. Ему казалось, что паломники забирают слишком далеко к югу и что ему следовало бы отыскать другую дорогу. Иначе он обречен странствовать по Франции до конца дней своих и никогда больше не увидеть родную Бретань, а этого бы сир Ив не вынес.

Он решил отыскать среди паломников человека, знакомого со всеми здешними дорогами, и довольно здраво рассудил, что это может быть один из бодрых монахов: бравые бродяги во имя Господа исходили страну вдоль и поперек.

Подъехав к одному из них, Ив вежливо поклонился:

— Хотел бы я получить ваше благословение, святой отец.

— Хо, хо! — был ответ. — Святой отец в Ватикане, а я-то уж всяко не святой, да и не отец тебе, дитя мое. Впрочем, охотно дам тебе благословение, коль скоро ты его просишь.

Ив протянул ему серебряную монетку.

— Возьми и это на украшение твоей обители.

— Моя обитель — весь мир, но я охотно возьму монетку, дабы подольше украшать этот мир своей персоной. Как тебя зовут, дитя мое, и чего ты хочешь, помимо моего благословения?

— Меня зовут сир Ив, а больше всего на свете я хотел бы попасть в Бретань.

— В Бретань? — Лохматые желтые брови монаха, ярко выделяющиеся на загорелом лице, поползли вверх. — Вот уж никогда не думал, что доживу до таких лет, когда встречу человека, стремящегося во что бы то ни стало попасть в Бретань! Да что тебе в этой Бретани? Там ведь водятся ведьмы и колдуны, а деревья там так стары, что научились понимать человеческую речь и по ночам переговариваются, да так страшно! Там целые города за свои грехи были опущены Господом под воду…

— Благодаря заступничеству святого Гвеноле дела этих городов не столь безнадежны, — возразил сир Ив. — И не сойти мне с этого места, если я не был тому подлинным самовидцем!

— О! — Монах уставился на Ива выцветшими голубыми глазами. — Так ты видел мессу святого Гвеноле? Ты и впрямь удивительное дитя! Но коли ты уже побывал в этой Бретани, то для чего тебе туда возвращаться? Я стараюсь жить так, чтобы не приходить в одно и то же место дважды — по крайней мере, до тех пор, пока не пройдет хотя бы пять лет со времени моего последнего посещения.

— Ради Бога, отец мой, — сказал сир Ив, — должно быть, здорово вы умеете досадить местным жителям, коль скоро не решаетесь после в течение пяти лет казать носу в те края, где вас запомнили!

Монах посмеялся, после чего сказал: