Затем к Иву приблизились и громко повелели:

— Снимите шлем, сир.

Ив поднял руки и снял шлем. Правая почти отказывала ему в повиновении, однако он справился.

Краски, солнечный свет, крики — все нахлынуло на Ива. Он с трудом удержался от болезненной гримасы. Морщинистый герольд с усталыми глазами сказал негромко, глухо:

— Вы можете спешиться, сир.

Подбежал Ян, помог Иву сойти с седла. С трудом передвигая ноги — на самом деле со стороны он выглядел весьма величественно, — сир Ив пошел следом за герольдом на середину поля. Вран лежал там. Ив выбил его из седла. Копья валялись рядом, одно было расщеплено.

— Вы попали ему прямо в забрало, копье скользнуло по «клюву» и угодило в зазор под воротником, — сказал герольд, не глядя на Ива. — Вы ранили его смертельно. Удар засчитан.

Ив молча наклонился над дядей. Вран смотрел на него ясными глазами, и в них стояла открытая ненависть.

— Глупец, — сказал племяннику Вран, выплевывая это слово вместе с кровью.

Затем он тихо захрипел и больше не дышал.

Ив выпрямился и увидел Жана де Монфора. Герцог стоял прямо перед ним, он вышел на поле в роскошной мантии, подбитой горностаями, и золотой лев рычал на его плаще. Стального цвета седина блестела в его волосах. На ярком солнце темно-серые глаза Монфора горели желтым огнем, как у зверя.

Зычным голосом, куда роскошнее герольдова, Монфор прокричал:

— Господь даровал победу Иву де Керморвану!

Затем поднялся всеобщий рев. Ива куда-то повлекли; Монфор скрылся из его глаз, исчез и конь, уведенный Яном, пропал архиепископ, который должен был благословить оружие соперников и засвидетельствовать Господню волю в этом поединке; сгинул и мертвый Вран де Керморван. Все затопила пестрая толпа, тянущиеся к победителю руки, какие-то чужие лица, мужские и женские, и любезные улыбки, и взгляды знатных дам, и пьяный смех. Цветов не было, поскольку стояла поздняя осень, их заменяли ленты, связанные причудливыми бантами.

Ив позволил себя увести в шатер, разбитый для него за полем, раздеть, обтереть влажной губкой (процедура, во время которой он покрылся тугими синеватыми мурашками), переоблачить во все сухое и свежее, украсить новым меховым плащом — подарком от герцога. Рубиновое ожерелье, которое было на шее Ива под одеждой, теперь сверкало на его груди, и все дружно восторгались превосходной вещью, однако о происхождении ее не спрашивали, полагая, что это — дар любви.

Ив по-прежнему молчал. Краем уха он слышал, как привели коня; это его успокоило. Опять поблизости возник Ян, и не в монашеском платье, а в обычном. Парень так и сиял, а на его поясе блистали красивые ножны.

Ив сказал ему:

— Какие красивые ножны.

Всхлипнув, Ян бросился к его ногам и расцеловал его руки.

— Что с тобой? — сказал ему сир Ив, наклонившись. — Ты, никак, боялся, что он может одолеть меня?

Ян покаянно кивнул.

— Ступай, — сказал сир Ив. — Меня, должно быть, зовут на пир в отель герцога — там меня и найдешь.

Ян вскочил и убежал.

В тот день Ив напился до бесчувствия, и еще задолго до того, как солнце сделалось красным, его унесли из-за пиршественного стола и уложили в самую лучшую постель, какая только нашлась в герцогском отеле.

Победа Ива и смерть Врана изменили все. В единое мгновение из безвестного юного пришельца Ив сделался сеньором Керморвана и получил это владение от самого Жана де Монфора.

Монфор совершенно по-другому начал держать себя с Ивом, сменив недоступную монументальность на приветливое, простое и даже веселое обращение. В первые дни Ива это немного смущало, а потом он привык. Он снова начал разговаривать, улыбаться, смотреть другим людям в глаза и даже прилюдно принимать пищу. И многие увидели, что он приветлив, скромен и добр. Но расспрашивать его об Озере Туманов никто не решался, хотя слухи об этом по-прежнему ходили самые замысловатые.

В обновленном обличье предстал и Эсперанс: расставшись с монашеской рясой (но отнюдь не с сапогами), Эсперанс обратился к воинственной эпохе своей жизни и, по наружности, повадкам и отчасти образу мыслей совершенно сделался капитаном наемников — правда, без отряда. Теперь он носил оружие, говорил и мыслил как солдат и даже разжился шлемом и кирасой, изрядно погнутыми, но вполне прочными.

Сир Ив немало подивился, узрев своего наставника преображенным; однако Эсперанс невозмутимо объяснил:

— Вам потребуется более серьезный защитник, нежели монах, вооруженный лишь здравым смыслом и набором наставлений; что до прочего, то быть вам добрым другом я могу в любой одежде, даже в этой.

Сир Ив только рукой махнул.

После разговора с Неемией Эсперанс несколько дней был, как казалось, сам не свой. Он ни на мгновение не усомнился в правдивости рассказа. При мысли о том, какому обращению подверглась его любезная возлюбленная-корриган, Эсперанс бледнел и принимался скрипеть зубами, так что Неемия пугался и впоследствии избегал встречаться с Эсперансом наедине.

За несколько дней до своего предполагаемого отъезда в Керморван сир Ив послал за Неемией, и тот явился. Поглядывал он на сира Ива с легкой настороженностью, как будто не вполне понимал, чего ожидать, однако Ив встретил его просто и сердечно.

— Скажи, — обратился к нему сир Ив, — ты мог бы продать для меня драгоценные камни?

— Его милость герцог считает, что я могу продать что угодно, — осторожно ответил Неемия. — Впрочем, со стороны его милости это небольшое преувеличение, хотя обычно он бывает прав. В любом случае, сперва мне нужно увидеть эти камни.

Сир Ив снял с шеи ожерелье и протянул ему.

— Посмотри.

Неемия быстро оглядел ожерелье, а затем снова поднял глаза на сира Ива.

— Но для чего вам расставаться с такой великолепной вещью, мой господин?

— По правде сказать, у меня сердце кровью обливается, — признался сир Ив. — С ожерельем связано одно воспоминание, которое мне не хотелось бы выпускать из рук; да ничего не поделаешь. Мне нужны деньги, чтобы закупить зерно: в Керморване третий год неурожай.

— Разумно, — сказал Неемия. По его виду было понятно, что он все еще сомневается: жаль ему было прекрасного ожерелья, жаль и воспоминания, дорогого сиру Иву; такие вещи Неемия угадывал сердцем.

И тут сир Ив несказанно удивил его, добавив:

— Стоимость четырех камней отложи отдельно. Эта сумма предназначается для Яна, чтобы он мог прожить в любом из избранных им городов год и один день и поступить в ученики к какому-нибудь мастеру.

Неемия насторожился.

А Ив продолжал:

— Для Яна красота и правда равноценны. Он никогда не выступит на той стороне, где не найдет ничего прекрасного по наружности; а это значит, что, будучи воином, он может совершить ошибку. Вот почему не следует ему заниматься солдатским ремеслом и лучше всего писать алтари и картины.

Странное выражение появилось в темных глазах Неемии, когда он тихо спросил:

— Как, по-вашему, мой господин: Ян ведь помог мне спастись лишь потому, что желал получить от меня красивые вещицы в подарок?

До этого мгновения сир Ив глубоко не задумывался о еврее и о том, что может лежать у него на душе; но теперь он посмотрел на Неемию и увидел его так, как видел многих других, — всего целиком, со всем, что тот пережил, чему поверил и в чем усомнился.

— Да ты и сам так не считаешь, Неемия, сколько бы ни утверждал обратное, — сказал сир Ив. — Ян любит все красивое бескорыстно. Будь ты уродлив, может быть, он и оставил бы тебя умирать, — кто знает? Но о подарках он заботится не больше, чем они заслуживают.

— Ян — весьма странный человек, — произнес Неемия, и сир Ив увидел, что его словно бы отпустило. — А это весьма необычно, ибо говоря о Яне, мы говорим о простолюдине.

— Хочешь сказать, среди простолюдинов не бывает странных людей?

— Скорее — что странности простолюдинов обычно менее изощренны, — пояснил Неемия.