— Я владею замком, а это означает, что и замок, в определенной степени, владеет мной, — ответил Ив де Керморван. — К тому же, на родине у меня осталось важное дело.

— Не смею задерживать, — вздохнул граф Уорвик. — Впрочем, мой совет был от сердца, да и сам по себе он весьма неплох.

— Охотно верю. — И сир Ив расцеловался с графом совершенно по-родственному, после чего отправился в обратный путь.

Он без труда нашел переправу через Сомму и дождался отлива. Странно было Иву идти опять через эту реку, на сей раз в одиночку, в полном безмолвии. Он сам себе казался призраком, погруженным в царство мертвых. Но чем дальше заходил он в реку, тем ощутимее становилась для Ива та преграда, что ложилась сейчас между ним и Креси, и он знал: ступив на противоположный берег, он войдет в царство живых. Там, на берегу Креси, остались Эрри, и слепой король Богемии, и тысячи французских конников, и англичан, и простолюдинов. Где-то там, на безмолвных полях среди бледных цветов, бродит и гнедой конь, оставшийся без седока.

А Ив и Единорог скоро войдут в повседневный мир, населенный обычными живыми людьми, и отыщут дорогу к дому — в Бретань.

На середине реки лес и заболоченная равнина показались Иву особенно пустынными. Должно быть, именно здесь таилось отчаяние, гибельное для слабой души. Эта пустота затягивала, как трясина, и душа сдавалась и погибала в ней раньше, чем смерть пресекала дыхание.

Брод был растоптан, так что в самых глубоких местах Единорог принимался плыть, к счастью, недолго. Затем начал приближаться берег живых, и к Иву вернулась надежда.

Он проделал в этот день около тридцати миль, прежде чем позволил себе отдохнуть. Ему хотелось оставить Сомму как можно дальше позади.

Припасы и деньги подходили к концу, и Ив всерьез начал задумываться над тем, чтобы начать охоту, когда до него донесся колокольный трезвон и громкое призывное пенье труб.

— Ради Бога, — сказал Ив, — ты слышишь это, Эрри? Похоже, где-то поблизости есть город, а в том городе — праздник.

Он обернулся, чтобы увидеть, как улыбнется тот, к кому он обращался, и услышать, как он ответит что-нибудь невпопад, вроде: «Должно быть, выпивкой там угощают на всех перекрестках».

Но за его плечом была пустота, потому что Эрри остался на берегу Креси. И тогда, впервые за все это время (а прошло уже несколько дней), Ив заплакал по Эрри по-настоящему.

Название городка Ив так и не узнал; понял только, что немного сбился с пути и идет обратно в Бретань не берегом моря, как прежде, а южнее. Это обстоятельство обладало одним важным преимуществом: реки, которых множество было на пути Ива, в верхнем течении гораздо более узки.

Праздник, призвавший Ива, бурлил не в самом городке, а у его стен, на просторной равнине, которая в случае осады покрывалась шатрами врагов, и тяжелые осадные машины, точно великаны, топтались по этой мягкой почве.

Теперь же ничего подобного не было и в помине. Палатки, правда, точно имелись: разноцветные, шелковые и холщовые, раскрашенные, с множеством флагов и вымпелов, украшенные цветочными гирляндами, в которые были вплетены едва созревшие яблочки и виноградные листья.

Повсюду важно расхаживали герольды, воплощенные гербы, в туниках, разрисованных всевозможными зверями и символами. Трубы ревели со всех сторон и на всякие голоса, так что сигналы тонули в общем шуме.

Ближе к городку была огорожена турнирная площадка. В небесах над нею было пестро от развевающихся флагов. Все ветра вселенной налетели сюда в гости и весело надували щеки.

На небольшом помосте восседали важные господа и несколько нарядных дам. Вся поляна была полна народу: зеваки, торговцы, озабоченные оруженосцы, карманники с грязными лицами и застывшими глазами, ссорящиеся влюбленные и очень пьяный музыкант, пытающийся играть на дудке для десятка танцующих.

Ив медленно ехал сквозь толпу. После битвы он нашел и свой флажок, и длинное рыцарское копье, которое ему так и не пригодилось, и теперь привязал флажок к копью и напустил на себя высокомерный вид.

Глашатай выкрикнул имена, и внезапно общее внимание обратилось на площадку. Оттуда донесся топот и грохот, а затем — дружные вопли. Ив молча смотрел, плохо, впрочем, различая происходящее — он находился слишком далеко от ристалища.

Несколько человек, из числа сидевших на помосте, вскочили, и одна дама вдруг принялась отчаянно размахивать руками — вышивка на ее рукавах ослепительно вспыхивала на солнце.

Затем очень близко от Ива протащили окровавленного человека в измятом доспехе. Человек сыпал ругательствами и плевался кровью.

Ив услышал, как он кричит:

— Будь он проклят, этот ребенок! Чтоб ему в аду гореть!

Ив сделал знак злым и красным от усилий оруженосцам положить их господина на траву, спешился и учтиво обратился к раненому:

— Могу я спросить вас, сир, какому ребенку вы шлете столь страшные пожелания?

— А вы кто такой, черт бы вас побрал, сир? — захрипел раненый. — И по какому праву вы останавливаете моих оруженосцев? Холера вам в потроха! У меня весь бок пробит, клянусь кишками Людовика Святого!

— Моя жизнь и мое тело, включая также потроха, — в руках Господа, ни разу не солгавшего, — сказал Ив. — Равно как и Людовика Святого, чьей милости охотно себя вверяю. Мое имя — Ив де Керморван из Бретани, и я хотел бы знать, что здесь происходит, так что если вы мне растолкуете, сир…

— Здешняя правительница — ненавижу баб! — графиня Годиерна, старая курица, затеяла все это, — прохрипел раненый рыцарь и сплюнул. — У нее замок в пяти милях отсюда, и этот городишко — тоже ее. Нашла бы себе мужа и успокоилась, но куда там! Любит охоту. А? Могла бы вместе с мужем охотиться.

— Следовательно, графиня Годиерна отправилась на охоту, — подытожил Ив. — Но продолжайте, ради Бога, любящего святых, сир, потому что я сгораю от нетерпения узнать, что же случилось с нею на охоте.

— А вы быстро улавливаете, что к чему, — хмыкнул раненый рыцарь и поморщился от боли. — Итак, наша госпожа пустила стрелу, но, разумеется, неудачно, ибо женщины не могут хорошо стрелять — глаза у них устроены иначе, нежели у мужчин.

— Разве? — удивился Ив. — Никогда не замечал. Впрочем, — прибавил он, желая быть вполне искренним, — я никогда не имел случая рассматривать женские глаза с достаточным вниманием.

— Оно и видно! — Рыцарь вздохнул. — Ох, сир, не найдется ли у вас выпивки?

— Сказать по правде, — признался Ив, — я и сам прибыл сюда, по наущению моего покойного оруженосца, дабы разжиться даровой выпивкой, а если повезет — то и другим угощением.

— Видать, вы просты, как крестьянский башмак, и столь же бедны, — проговорил рыцарь, — одно слово — бретонец.

— Чистая правда, сир, ибо я — истинный бретонец. Но продолжайте ваш рассказ.

— Разумеется, графиня отправила двоих своих людей, чтобы те залезли на дерево и забрали ее стрелу. Вскарабкавшись на дерево, они увидели, что поблизости, на скале, находится гнездо орла, а в гнезде, среди птенцов, сидит человеческий ребенок — годовалый или около того. Однако не столько само дитя привлекло их внимание, сколько то, что было надето у него на шее.

— И что это было? — спросил Ив.

— Длинное ожерелье из рубинов, — сказал рыцарь. — И будь я проклят, если там не было сорока превосходнейших рубинов глубокого винного цвета! Ради этих рубинов они и забрали ребенка из орлиного гнезда.

Ив сказал оруженосцам, которые топтались рядом и обтирали рукавами потные лица:

— Несите вашего господина в шатер, да будьте осторожней; а я пойду рядом и, когда все будет устроено, выслушаю историю до конца.

И они вместе двинулись к полотняному шатру, на котором были намалеваны разъяренные леопарды. Рыцаря уложили на покрывала и начали освобождать от доспехов. Мятая рубаха, обнажившаяся после того, как доспехи были сняты и пропитанный кровью колет тоже, была совершенно красна, а тело под нею покрыто синяками и разрезано между ребрами.