Пока мы готовили защиту, молодая пара восхваляла радость, вернувшуюся в их сердца.

Маргарита чувствовала себя легко, в хорошем настроении, она благодарила Вечного за это «чудо», которое коснулось её. Её супруг выражал тысячу обещаний духовной работы в восторге новичка, опьяневшего от возвышенной надежды.

Но с нашей стороны ответственность стала возрастать.

Подчиняясь распоряжениям Губио, Сальданья направился вглубь дома и привёл, под своим опосредованным влиянием, воплощённую старую служанку, которая почистила мебель, протёрла несколько деталей украшений и открыла окна, давая проход широким потокам свежего воздуха.

Здание, казалось, примирилось с гармонией.

Уборка дома шла полным ходом, когда со стороны общественной дороги раздались хриплые голоса.

Члены фаланги Грегорио вызывали Сальданьо, который в растерянности и слегка погрустневший пошёл им навстречу. Наш Инструктор по-отечески посоветовал ему:

— Иди, друг мой, и покажи им новый путь. Мужайся и сопротивляйся ядовитым флюидам гнева. Используй безмятежность и деликатность.

На физиономии Сальданьи появилось выражение признательности, и он пошёл к вновь прибывшим.

Одна из сущностей с ужасным лицом, уперев руки в боки, непочтительно обратилась к нему:

— Ну, и что здесь произошло? Ты уже предал команду?

Сальданья, которого последние успехи полностью преобразили, скромно, но твёрдо ответил:

— Перед своей собственной совестью я выполнил все обязательства и думаю, что имею право выбирать свой путь.

— А! — саркастически сказал второй. — Теперь ты имеешь право… это мы ещё посмотрим…

И пытаясь напрямую проникнуть в дом, потребовал:

— Дай мне войти!

— Не могу, — объяснил бывший преследователь, — у дома теперь другое направление.

Собеседник бросил на него возмущённый взгляд и спросил трубным голосом:

— Где твоя голова?

— На своём месте.

— А ты не боишься последствий своего необдуманного жеста?

— Я ни в чём не раскаиваюсь.

Посетитель скорчил гримасу крайнего раздражения и сказал:

— Грегорио обо всём узнает.

И в сопровождении остальных удалился.

Несколькими мгновениями позже другие сущности появились у входа, пугливые и наглые, с повторением той же ситуации.

Затем начали разворачиваться другие, отличные от предыдущих, сцены.

Губио установил световые сигналы на окнах, обозначая новую позицию этого домашнего приюта, противоположную мрачным задачам, исходившим извне; и, конечно же, привлечённые этими сигналами, в большом количестве стали появляться страждущие, но благожелательные Духи.

Первой подошла сущность-дама, преклонившая колени у входа в мольбе:

— Возвышенные благодетели, собравшиеся в этом доме в служении свету, освободите меня от скорби!… Сжальтесь! Сжальтесь!…

Наш ориентер сразу же ответил ей, позволив пройти в дом. И во внутреннем дворике она, плача, рассказала, что уже долгое время находится в ближайшем здании, осаждённом равнодушными палачами, которые используют её бывшую болезненную склонность к пороку. Но она устала от страха и надеется на благотворное изменение. Она раскаивалась. Она хотела другой жизни, другого пути, моля о приюте и помощи.

Благожелательный ориентер утешил её и пообещал долгожданной поддержки.

Немногим позже появились два старика, прося пристанища. Они оба умерли в крайней бедности в больнице. Они были одержимы сильным страхом и не могли смириться со смертью. Они страшились неизвестности и просили просветить их. Они страдали от настоящего безумия.

У входа появилась довольно любопытная дама и потребовала, чтобы были приняты меры в отношении извращённых Духов- мучителей, которые, собравшись в большую группу, не позволяли ей приблизиться к своему сыну, склоняя его к пьянству.

Ещё одна сущность пришла просить помощи против плохих мыслей Духа-мстителя, который не разрешал ей молиться.

Но на этом цепь просьб не остановилась.

Мне пришла мысль, что миссия Губио вдруг превратилась в какое-то продвинутое учреждение духовной скорой помощи.

Десятки развоплощённых созданий, содержащихся в режиме тюрьмы в низших кругах, теперь выстроилась вдоль дома Габриэля, под руководством Губио, который просил всех подождать ночи, когда начнётся служение и общая молитва.

Но до того, как день склонился к вечеру, стали появляться множество сущностей фаланги Грегорио, заявляя о своей готовности к обновлению своего пути.

Они приходили из той колонии, которую мы посетили, и один из них, к моему великому удивлению, довольно ясно изложил намерения, которыми он был вдохновлён.

— Спасите меня от жестоких судей! — молил он, растрогав нас тоном своего голоса. — Я больше не могу! Я больше не вынесу тех ужасов, которые вынужден практиковать. Я узнал, что сам Сальданья преобразился. Я не могу больше упорствовать в страж! Я боюсь преследований Грегорио, но если надо противостоять более сильной боли, я охотно соглашусь, предпочитая их своему обратному пути к злу. Помогите мне! Я надеюсь на новый путь к добру.

Подобные призывы звучали множество раз.

Поставив в очередь страждущих и надеющихся на благородные и правильные намерения, шедших в дом, где мы располагались, Инструктор посоветовал нам с Элои оставаться в их распоряжении, терпеливо выслушивая их и предоставляя любую возможную помощь, чтобы они ментально готовились к ночным молитвам.

Поверьте, я почувствовал облегчение.

Мы разделились на две чётких сектора. Я организовывал братьев, которых мне предстояло видеть на собрании; но так как страждущие всё прибывали и прибывали, то надо было готовить новые места в большой группе слушателей.

Снаружи множество расстроенных сущностей требовали доступа внутрь дома с трогательными просьбами; но ориентер посоветовал нам впускать только Духов, которые осознают свои собственные потребности.

Я давно знал, что большая боль всегда утешает малую, и ограничивался произнесением коротких фраз, чтобы несчастные, находящиеся здесь, один за другим встречали утешение без моего обращения к духовному просвещению.

Ведя себя таким образом, я попросил у одной из присутствовавших сестёр, у которых перисприт был в жалком состоянии, объяснить нам свой опыт, объектом которого она стала.

Несчастная привлекла внимание всех своими большими ранами, которые пересекали её лицо, теперь поднятое нам навстречу.

— Бедная я, бедная! — с трудом начала она, — страсть ослепила и поразила меня, доведя до самоубийства. Мать двух детей, я не вынесла одиночества, которое мир наложил на меня со смертью моего туберкулёзного мужа. Я отвратила глаза от своих обязательств, приглашавших меня к пониманию, и подавила в себе размышления о приближающемся будущем. Я забыла о семейном очаге, о детях, о принятых на себя обязательствах, и бросилась в глубокую долину невысказанных страданий. Уже ровно пятнадцать лет, как я блуждаю, не имея точки привязанности, словно неразумная птица, разрушившая своё гнездо… Какой я была неосмотрительной! Когда я увидела, что я одна и, как мне казалось, всеми брошена, я доверила своих бедных детей приёмным родителям и, безумная, выпила яду, который разрушил презираемое мной тело. Я воображала, что найду своего любимого супруга или паду в бездну небытия; но ни одной из этих ситуаций не испытала моя душа. Я пробудилась густом тумане грязи и пепла. И напрасно я взывала к помощи от удушающих меня страданий. Покрытая ранами, как если бы смертельный яд достиг самых тонких тканей моей души, я кричала наугад!

В этот момент я вмешался, так как эмоции перехватили ей горло. Я спросил, словно сам хотел получить урок:

— И вам не удалось вернуться к семейному алтарь?

— А, да! Я была там, — сказала нам она, пытаясь взять себя в руки, — но только добавила себе тревоги, так как близость моей нежности к горячо любимым детям, которых я доверила близким родственникам, вызывала у них скорбь и печаль. Излучения моей боли достигали их нежных тел, отравляя их нежную кожу своим дыханием. Когда я поняла, что моё присутствие передаёт им ужасный «флюидический вирус», я в страхе бежала от них. Лучше уж я буду сносить наказание своей собственной заблудшей совести, чем накладывать на них страдание без причины! Я испытала страх и ужас от самой себя. С тех пор, я брожу безутешно и бесцельно. И потому я пришла сюда, моля об облегчении и безопасности. Я так устала…