В присутствии Сальданьи, бывшем при этой сцене, выказывая неописуемое блаженство, Хорхе и его дочь обменивались взглядами, полными радости и надежды.

В задумчивости магистрат глядел на них, и в его взгляде читалось желание задавать Инструктору новые вопросы. Но под давлением эмоций момента он умолк, смиренный и скромный.

Прочитав его мысли, Губио слегка коснулся обеими руками его лба и твёрдым голосом сказал:

— Ты хотел бы, чтобы я высказался по поводу виновности обвиняемого, чтобы твоя совесть судьи могла собрать некоторые точки зрения, уже изложенные в процессе, на который мы ссылаемся. В действительности, в том, что касается состава преступления, в котором его обвиняют, у Хорхе руки чисты. Человеческий опыт подобен ценной ткани, чьи смертные глаза видят лишь оборотную сторону. В сегодняшних страданиях мы рассчитываемся с долгами вчерашнего дня. Мы не хотим этим сказать, что наши ошибки, часто проистекающие из праздности или теперешней закоснелости, порождающие гибельные результаты и для нас самих, и для других — это чудесная помощь в оплате чужих долгов, потому как мы бы закрепили суверенную фатальность мира, когда в любой час мы создаём причины и следствия своих повседневных деяний. Сущности, рыдающие у твоей двери, плачут небеспричинно, и, рано или поздно, тога, которую ты временно носишь, оплатит счета всех, кто стонет вокруг неё. Но Хорхе, который ничего здесь не требует, приведённый нами для участия в благотворном разговоре, освободился от определённой части своего болезненного прошлого.

В этот момент Губио сделал долгую паузу в своих объяснениях. Он более пристально посмотрел на собеседника, а затем продолжил серьёзным тоном:

— Судья, личности и успех, которые влияют на наше сознание особым образом, не являются лишь простым предметом на обновительном пути жизни. Пока что ты несёшь дух, подчинённый биологическому шоку возвращения в плоть, и ты не смог бы следовать за нами в эксгумации недавнего прошлого. Но я уже прослушал твои ментальные архивы и вижу ситуации, которые время не может разрушить. В прошлом веке ты носил титул собственника большого участка земли и гордился своим положением хозяина десятков рабов, которые, в своём большинстве перевоплощённые, теперь входят в твою фалангу сотрудников в общих работах, к которым ты чувствуешь себя приговорённым функциональной машиной. Каждому ты должен оказать помощь и уделить внимание, проявить понимание. Но не все служители прошлого смешались в одном типе отношений с твоим духом. Некоторые появились с большей очевидностью в драме, которую ты прожил, и они крутятся возле твоего пути, оказывая воздействие на твоё сердце. Сегодняшний Хорхе был твоим вчерашним рабом, хоть и родился практически под той крышей, которая слышала твои первые младенческие крики. Он был твоим слугой по земному кодексу и твоим кровным братом по божественным законам, хоть его и вынашивала другая мать. Ты никогда не мог простить ему подобной близости, считая его присутствие в своём доме оскорблением семьи. Когда пришла миссия отцовства каждого из вас, твой вчерашний сын и сегодняшний совратил его дочь в прошлом и в настоящем. И когда эта подлость вышла на свет, ты предпринял предосудительные меры, включая насмешки над этим грустным и пленным домом, меры, кульминацией которых стало отчаяние Хорхе в те времена, когда он, сбитый с толку и полубезумный, украл жизнь не только у тела своего сына, захватившего семейный очаг, но и собственное существование, потому что он покончил с собой в драматических обстоятельствах. Но ни боль, ни смерть не заслонят скорби ответственности, которую сможет вылечить лишь возврат к возможности примирения. И ты находишься здесь, снова лицом к лицу с приговорённым, к которому ты всегда питал антипатию, и рядом с молодой девушкой, которую ты обещал защищать как свою любимую дочь. Трудись, друг мой!

Воспользуйся годами, потому что Аленкар и твоя протеже будут притянуты к благословению браком. Действуй, пока можешь. Всё то добро, которое ты совершишь, сделает тебя счастливым, потому что не существует иного пути, ведущего к Богу, вне созидательного понимания, вне активной доброты и искупительного прощения. Униженный и разочарованный, Хорхе положил конец жалкому бреду, испытав безымянную моральную жертву в течение этих нескольких лет неоправданных обвинений и тюрьмы, мучений, вдовства, увечий и ограничений разного рода.

Ориентер посмотрел на него с сочувствием во время образовавшейся паузы и затем заключил:

— А ты, в свою очередь, не расположен ли к спасительным свидетельствам?

Оздоровительная тревога, невидимая нам, должно быть, глубоко охватила разум магистрата, лицо у него чрезвычайно сильно изменилось. Он встал, шатаясь, в слезах. Магнетическая сила Инструктора достигала самых потаённых струн его души, глаза его казались освещёнными какой-то внезапной решимостью.

Он подошёл к Хорхе, протянул ему правую руку как символ братства, руку, которую сын Сальданьи, тоже в слезах, поцеловал. Затем он подошёл к молодой девушке, открыл ей свои объятия и взволнованно воскликнул:

— Отныне ты навсегда будешь мне дочерью!…

Этот незабываемый миг запечатлелся в нас потому, что вызвал наше неописуемое удовлетворение.

Губио помог им уйти в дом, и так как мы собирались отвести Хорхе в больницу, где его ждало отдохнувшее тело, Сальданья, полностью преобразившийся таинственной радостью, изменившей выражение его лица, подошёл к Инструктору и, пытаясь поцеловать ему руку, пробормотал:

— Я никогда и подумать не мог, что у меня будет такая славная ночь, как эта!

Он хотел было продолжить слова признательности, но Губио с абсолютно естественным видом заставил его прийти в себя и прибавил:

— Сальданья, после любви к Богу никакое ликование не может быть большим, чем та спонтанная любовь друга, которую мы видим. И мы полностью разделяем подобную радость, потому что чувствуем благородную и искреннюю дружбу в твоём сердце.

Трогательная незабываемая сцена завершилась дружескими братскими объятиями.

Проникнув в комнату, где отдыхала Маргарита, мы нашли там двух гипнотизёров, которые вовсю работали, ожидая нас.

Губио тяжело посмотрел на Сальданью и спросил его спокойным тоном:

— Друг мой, вот и наступил мой черёд спрашивать. Может, я слишком поздно обратился к тебе по поводу той цели, которая держит меня здесь.

И, выказывая огромное потрясение в голосе, он объяснил:

— Сальданья, эта больная женщина — моя сердечная дочь из других времён. Я отношусь к ней с той нежностью, с какой ты ухаживал за Хорхе, защищая его всеми доступными тебе силами. Я знаю, что борьба наложила на тебя колючие шипы, проросшие в твоём сердце, но ты всё же сохранил чувства отца. Неужели я не заслуживаю твоей симпатии и помощи? Мы все — братья в преданности к детям, мы — соратники в одной и той же борьбе.

И тут я увидел, как стала разворачиваться очень трогательная сцена, которая ещё несколькими минутами ранее показалась бы мне невероятной.

Преследователь больной посмотрел на Инструктора взглядом кающегося сына. В его глазах, ранее холодных и бесстрастных, появились крупные слёзы. Он, казалось, не мог ответить из-за эмоций, перехвативших его горло; но Губио, по- братски взяв его за руки, добавил:

— Мы переживаем возвышенные часы труда, понимания и прощения. Не хочешь ли простить тех, кто нанёс тебе раны, освободив, наконец, ту, которая так дорога моему духу? В мире всегда приходит момент, когда мы осознаём свои ошибки. Наша душа купается в очистительном источнике обновительного плача, и мы забываем всё зло, чтобы оценить всё добро. В своё время я тоже преследовал и унижал. Я не верил в добрые дела, которые создавались не моими руками. Я считал себя непобедимым господином, хотя был несчастен и неразумен. Я считал своими врагами всех тех, кто не понимал моих опасных капризов и не хвалил моего безумия. Я испытывал дьявольское удовольствие, когда противник просил милости у моей гордыни, и любил практиковать унижающее милосердие человека, не знакомого с иной точкой зрения. Но жизнь, пробивающая пути в камне, используя каплю воды, перекроила моё сердце острым лезвием минут, медленно преобразуя меня, и во мне, в конце концов, деспот умер. Титул брата сегодня — единственное, чем я действительно могу гордиться. Признайся, Сальданья, друг мой, что и в твоём разуме потухла ненависть; и скажи, могу ли я рассчитывать на благословенную помощь твоих рук?