— Пойдёмте, друзья! Кто начинает мстить, должен уверенно идти до конца.

Губио адресовал ему грустную улыбку, которой он прикрыл свою чрезвычайную скорбь, и скромно последовал за ним.

По возвращении домой мы провели несколько часов в особом ожидании. А к концу пополудни Сальданья высказал желание нанести визит своему сыну, который находился в хосписе.

Я с удивлением услышал, как ориентер просит разрешения, чтобы мы могли сопровождать его.

Слегка озадаченный, преследователь Маргариты поблагодарил его, всё же спросив о причине подобной просьбы.

— Кто знает, может, мы могли бы быть в чём-то полезными? — с оптимизмом ответил Губио.

Возражений не было.

Сальданья предпринял все возможные предосторожности, усадив у постели больной вместо себя Леонсио, одного из самых непреклонных гипнотизёров, и мы отправились в хоспис.

Среди различных жертв безумия, переданных на жестокое исправление, ситуация с Хорхе была одной из самых жалких. Мы нашли его лежащим ничком на промёрзшем цементном полу примитивной камеры. Его израненные руки закрывали неподвижное лицо.

Отец, который до сих пор казался нам непроницаемым и ожесточённым, смотрел на сына с нескрываемой тревогой в глазах, полных слёз, и объяснил нам голосом, в котором слышалась бесконечная горечь:

— Он, должно быть, отдыхает после тяжёлого приступа.

Но не страдающий парень-безумец вызывал у нас более всего сочувствия: прильнувшие к нему, связанные с его жизненным кругом, развоплощённые мать и супруга впитывали его органические ресурсы. Они тоже распростёрлись на полу, практически в летаргии, словно только что перенесли жестокий приступ боли.

У Ирен, покончившей с собой, правая рука располагалась на горле, представляя чёткую ситуацию человека, который жил, скованный болезненной скорбью, причиной которой было отравление, в то время как мать обвивала несчастную, пристально глядя на неё. Обе они выказывали неоспоримые признаки болезненной интроверсии. Флюиды, подобные на клейкую массу, покрывали весь мозг, начиная с оконечности спинного мозга вплоть до лобных долей, акцентируя своё присутствие в моторных и чувственных зонах.

Сконцентрировавшись на силах несчастного, как если бы личность Хорхе представляла собой единственный мост, которым они могут воспользоваться для общения с формой существования, которую недавно покинули, они оказались полностью подчинены примитивным интересам физической жизни.

— Они безумны, — объяснил Сальданья, явно желая быть приятным. — Они не понимают и не узнают меня, хотя и видят. У них поведение детей, когда те охвачены болью; фарфоровые сердца легко разбиваются.

И потрясённый теперешней непреодолимой злопамятностью, он поморгал ресницами и добавил:

— Редки те женщины, которые умеют казаться сильными во время войн мщения. Обычно они быстро сдаются, побеждённые неэффективной нежностью.

Ведомый желанием убрать вибрации гнева у своего спутника, ориентер прервал ход его разрушительных впечатлений, с печалью подтвердив:

— Они действительно погружены в глубокий гипноз. До сих пор наши сёстры не смогли превозмочь кошмара страдания в трансе смерти, как это происходит с путешественником, который начинает переход через широкий поток бурных вод без средств достижения другого берега. Привязанные к сыну и супругу, субъекту, который в последние часы жизни в плотном теле сконцентрировал все свои чувства, они смешали свои энергии с истощёнными силами Хорхе, и успокоились под гнётом скорби, во флюидах, составляющих их индивидуальное творение, как это происходит с бомбикс мори[10], обездвиженном и сонном под сотканными им же самим нитями.

Одержатель Маргариты отметил наблюдения, выразив нескрываемое удивление, и успокоившись, добавил:

— Несмотря на то, что я пытаюсь общаться с ними, крича им в уши своё имя, им не удаётся услышать меня. В действительности они бунтуют и жалуются длинными фразами, лишёнными всякого смысла, но их память и внимание кажутся умершими. И если я настаиваю, ценой больших усилий оттаскивая их, желая вдохнуть в них новую жизнь, в которой они помогли бы моему мщению, я понимаю, что все мои усилия напрасны, так как женщины сразу же возвращаются к Хорхе, как только я думаю, что они свободны, подобно тому, как иголки на расстоянии притягиваются к магниту.

— Да, — подтвердил наш руководитель, — они выглядят временно раздавленными страхом, отчаянием и страданием. При отсутствии постоянной хорошо скоординированной работы они не смогли исторгнуть «коагулирующие силы» разочарования, которые они же сами и произвели своим возмущением перед императивами борьбы на Земле. И они равнодушно предались жалкому оцепенению, внутри которого они питаются энергиями больного. Постоянно иссушаемый в своих психологических резервах, гипнотизируемый обеими женщинами, больной живёт среди галлюцинаций и отчаяния, которые остаются, естественно, непонятыми для тех, кто его окружает.

Движимый искренним расположением служения, Губио сел на цементный пол и с жестом чрезвычайной доброты положил себе на отцовские колени головы трёх персонажей такой трогательной своей болью сцены, и затем, обратив дружеский взор к глядящему на него с тревогой мучителю женщины, которую он хотел спасти, спросил:

— Сальданья, не позволишь ли ты мне сделать кое-что в пользу наших?

Физиономия преследователя изменилась.

Этот спонтанный жест ориентера обезоружил его сердце, наполнив эмоциями самые интимные струны его души, насколько можно было судить по улыбке, в которой расплылось его лицо, бывшее до этого неприятным и мрачным.

— Почему бы нет? — практически вежливо ответил он. — Именно это я и пытаюсь с пользой осуществить.

Под впечатлением от преподанного нам урока, я оглядывал окружавший нас пейзаж, сравнивая его с комнатой, где Маргарита испытывала скорбь и мучения. Здесь же было намного труднее преодолеть препятствия. Камера была переполнена нечистотами. В смежных комнатах бесцельно слонялись существа с отталкивающим видом. Они проявляли некоторые удивительные животные черты. Атмосфера для нас становилась удушающей, насыщенной облаками чёрной субстанции, сформированных из беспорядочных мыслей воплощённых, которые находились в этом месте в жалком состоянии.

Оказавшись в этой ситуации, я мысленно спрашивал себя: по какой такой особой причине наш ориентер ничего не предпринимал в комнате симпатичной женщины, которую он любил, как духовную дочь, в то время, как без остатка предавался работе христианской помощи? Но, услышав его просьбу о решении чувственной проблемы, которая мучила его противника, я постепенно стал понимать, с помощью действий великодушного ориентера, трогательную и возвышенную красоту евангельского учения: «любите врагов ваших, молитесь за тех, кто гонит и преследует вас, семьдесят раз по семь прощайте их».

Под нашими взволнованными взглядами Губио гладил лбы трёх страждущих существ, таким образом освобождая каждую из них от сковывавших тяжёлых флюидов, погружавших их в глубокое угнетение. После получаса, проведённого в очевидной магнетической операции стимуляции, он обратил свой взгляд на палача Маргариты, который следил за малейшими жестами с удвоенным вниманием, и спросил:

— Я не помешаю тебе, если помолюсь вслух?

Вопрос имел эффект шока.

— О-о!… - сказал удивлённый Сальданья. — И ты веришь в этакую панацею?

Но вдруг почувствовав нашу бесконечную доброту, смешавшись, добавил:

— Да… да… если хотите…

Воспользовавшись минутой симпатии, наш Инструктор возвысил мысли к Небесам и стал смиренно молиться:

Господи Иисусе!

Божественный друг наш…

Всегда найдётся кто-то, кто молится за преследуемых, но довольно редки те, кто вспоминает о помощи преследователям!

Отовсюду мы слышим просьбы в пользу тех, кто подчиняется, но нам трудно найти просьбу в пользу тех, кто руководит.