Наш Инструктор молча улыбнулся, и мы отправились в путь.

Дул мягкий прохладный ветер первых рассветных часов, и великое спокойствие царило на дорогах, по которым мы шли быстрым шагом.

Леонсио увидел показавшуюся впереди комфортабельную виллу и проинформировал:

— Это здесь.

Мы вошли.

В раздельных комнатах спокойно спали хозяин дома и врач, в то время как привязанный ребёнок едва слышно стонал. Ему было плохо, и он был сильно встревожен.

Можно было заметить опустошение, проведённое токсическими продуктами, регулярно впитываемыми ребёнком. В его взгляде читалась глубокая меланхолия.

Леонсио, ужасный гипнотизёр, взял его за руку и объяснил:

— Тонкие яды, которые он принимает в ничтожно малых постоянных дозах, оккупируют и его тело, и его душу.

Невидимые магнетические нити связывали здесь отца и сына, потому что малыш, в своём волнующем порыве, несмотря на прострацию, в которой он находился, посмотрел в экстазе на большой портрет своего отца, висевший на стене, и тихо умоляюще произнёс:

— Папа, где ты?… Мне страшно, мне очень страшно…

Жгучие слёзы последовали за мольбой, чего никто не ожидал, а гипнотизёр Маргариты, который до этого казался нам ужасным демоном, разразился бурными рыданиями.

Губио отлучился на какой-то момент и вернулся с Фелицио, врачом, временно отделённым во сне от своего физического тела. Несмотря на полусознательное состояние, увидев Элои возле больного, Фелицио попытался отступить под воздействием явного приступа ужаса, но наш руководитель мягко остановил его.

Мой коллега подошёл к нему, с изменившимся выражением лица, и попытался заговорить с ним. Но Инструктор тронул его за руку и предупредил:

— Элои, не вмешивайся. Твои чувства не в том состоянии, чтобы успешно действовать. Чувственное возмущение только выдаст твою временную неспособность отвечать на запросы этого типа служения. Ты понадобишься в конце.

Затем Губио провёл несколько пассов пробуждения на Фелицио, чтобы его разум мог следить за уроком момента с как можно большей степенью сознания. И пациент стал разглядывать нас с большей ясностью, со стыдом и страхом. Он посмотрел на Элои с явным испугом, и снова попытался отступить, когда увидел Леонсио, плачущего над своим малышом, и всё-таки спросил:

— Что, неужели это чудовище способно плакать?

Губио воспользовался грубо заданным вопросом и безмятежно ответил:

— А ты даже не оставляешь права отцу взволноваться, видя своего ребёнка преследуемым и больным?

— Я знаю только, что для меня он жестокий враг, — начал брат Элои с живостью, которую невозможно было сдержать, — и я это признаю. Он муж Авелины… В начале я видел его на ненавистных мне фотографиях, наполнявших этот дом… после он стал бить меня во время долгих часов сна…

— Послушай! — сказал ему Инструктор с нотками нежности в голосе. — Кто первым взял на себя роль противника? Его сердце, униженное и ранимое в самых возвышенных чувствах, которые у него были, или твоё сердце, подготовившее жалкий план чувственного овладения беззащитной вдовой? Его сердце, которое страдает в тревожной преданности отца, или твоё, появившееся в этом семейном очаге с мрачными намерениями убийцы его малыша?!

— Но Леонсио — «мертвец»! — растерянно вздохнул врач.

— А ты не станешь ли однажды им же, когда вернёшь своё плотское тело на склад пыли? — ответил наш руководитель.

Его собеседник умолк, мучимый разрушительными силами виновности, а Инструктор продолжал:

— Фелицио, почему ты упорствуешь в жалкой интриге, которой готовишь хорошо рассчитанное преступление? Неужели ты не испытываешь жалости к увечному ребёнку, который не может видеть своего отца? Ты считаешь Леонсио чудовищем, потому что он защищает хрупкую основу своего сердца, словно птица, использующая нападение как средство защиты своего гнезда, хоть это и безрезультатно… Что же говорить о тебе, брат мой, который, не колеблясь, проникает на этот алтарь с единственной целью поразвлечься и показать свою власть? Как можно понять твоё жалкое деяние врача, использующего божественный дар облегчения и ухода для того, чтобы преследовать и ранить? Фелицио, перед вечностью, где будет действовать сознание, человеческий опыт — всего лишь простой сон или кошмар нескольких минут. Зачем же компрометировать будущее из-за иллюзорного комфорта нескольких дней? Те, кто сеют шипы, пожинают шипы в своей собственной душе и являются перед Господом с руками, превращёнными в мерзкие когти. Те, кто разбрасывает камни вокруг ног других людей, позже окажется во власти очерствения и паралича своего сердца. Имеешь ли ты достаточное представление о своей ответственности? В твоём сердце ещё сохранились очевидные остатки доброты, как и у тех, кто собираются в большой и благословенной семье, в лоне которой солидарность культивируется с самого начала земной жизни. Я вижу, что юношеский энтузиазм не полностью погас в твоём разуме. Зачем же поддаваться на соблазны преступления? Неужели прострация этого малыша, которому ты навязываешь медленную смерть, не возмущает тебя? Посмотри! Драма Леонсио не сводится лишь к конфликту с «мертвецом», как ты полагаешь это в своём расстроенном разуме. Послушай его отцовское сердце, любящее и преданное! Там ты найдёшь нежную и чистую любовь, похожую на бриллиант, скрытый под твёрдыми и ранящими камнями.

Брат Элои устремил свой взор на Инструктора, в его глазах смешались страх и ужас.

После короткой паузы Губио продолжил:

— Подойди. Иди к нам. Неужели ты утратил способность любить? Леонсио — твой друг и наш брат.

Фелицио вскричал с выражением явной тревоги:

— Я очень хочу быть добрым, но не могу… Я стараюсь стать лучше, но у меня не получается…

Голосом, прерываемым рыданиями, он добавил:

— А как же деньги? Как я улажу те счета, на которые я подписался? Без брака с Авелиной решение этого вопроса невозможно.

Наш руководитель взял его за руку и сказал:

— И ты думаешь решить финансовые обязательства, провоцируя моральные долги, которые будут мучить тебя неопределённое время? Никто не запрещает тебе жениться, даже Леонсио, организатор тех материальных благ, которые ты претендуешь использовать по своему усмотрению, мог бы отвести тебя от подобного воздержания. Свои судьбы мужчины и женщины создают своими деяниями. Мы ответственны за любой выбор, который делаем, перед программами Вечного, и нам бы не хотелось вмешиваться в твой свободный выбор. Но мы просим твоей помощи в пользу хрупкой жизни, которая не должна прерваться… Ты хочешь денег, средств, которые сделают тебя респектабельным или будут внушать страх перед другими людьми. Но будь уверен, что фортуна — это слишком тяжёлая корона для головы, которая не умеет носить её, и она имеет привычку превращать в пыль, с помощью усталости и разочарования, всех тех, кто считает себя хозяевами без широких горизонтов труда и благодеяния. Таким образом, неважно, что ты руководишь ценными запасами серебра и золота, которые Леонсио бездумно собрал, потому что со временем ты узнаешь, что блаженство не может быть закрытым в сундуки, съедаемые ржавчиной. Однако, Фелицио, мы надеемся на твоё обещание в пользу этого ребёнка, истощённого страданием. Оставь его юное тело и дождись будущего! Не бери с собой подобного преступления в царство мёртвых, преступления, которое ограничит твой дух мрачными печами обновительного искупления.

Когда в разговоре возникла пауза, Фелицио хотел сказать что-то в своё оправдание, но не смог.

А Губио, тем временем, спокойно продолжал:

— Женись, трать ценные запасы семейного очага, если не умеешь ледагь святого времени миссии денег, карабкайся на вершины преходящей общественной жизни, спорь из-за условных титулов, которыми низший мир привык награждать хитрые создания, взбирающиеся на лестницу бесполезного и разрушительного господства, не затрагивая открыто своих предубеждений. Время всегда будет ждать тебя со своими уроками учителя; не оглядываясь назад, помоги малышу исцелиться.