Но, конечно же, не тут то было…

Все гарнизонные города похожи друг на друга, будто горошины из одного стручка. Высокие, крепкие стены, обязательный палисад перед ними, с непременными кольями. Пушки на башнях смотрят на врага чёрными чугунными жерлами. А внутри десяток казарм, конюшни, пара постоялых дворов, таверна для офицеров и благородных господ, несколько кабаков для солдат, и, конечно же, церквушка с больницей при ней. Вот весь город.

Пьяченца, конечно, была куда больше, однако в целом производила впечатление именно такого города. По мостовым его грохотали тяжёлыми ботинками патрули алебардистов с хмурыми лицами. Никому не улыбается мерить шагами квартал за кварталом вместо того, чтобы спать в тепле и уюте казармы.

Остаток ночи мы провели на первом же постоялом дворе, какой нашли. Точнее нас туда проводил патруль, оказавшийся вовремя рядом с воротами. Командовавший алебардистами длинноусый сержант разумно рассудил, что стоит проверить, как устроят гостей города на постоялом дворе, и снять пробу с пива, которое нам подадут. Ну и солдат, конечно, обидеть нельзя, а потому и им выставили по кружке пива. Однако задерживаться надолго сержант не стал: кружки быстро опустели и патрульные вернулись на улицу.

Мы же засели на постоялом дворе всерьёз и надолго. Супругу отца семейства вместе с обоими валившимися с ног мальчиками тут же отправили в комнату спать. Дети даже есть не стали, сидели за столом вместе с нами, ковыряясь в своих тарелках. Мать, глядя на это, постаралась как можно скорее доесть и отправилась с детьми наверх.

- Мальчики, - вспомнив о приличиях, обратилась она к детям, - пожелайте всем доброй ночи.

- А папа когда к нам придёт? – заканючил младший.

- Нескоро, - покачала головой мать. – Наверное, только утром.

- Доброй ночи, дети, - словно не услышав этого диалога, пожелал сыновьям отец семейства, и добавил всё же: - Я приду, обещаю. Но вы спите без меня крепко, хорошо?

- Обещаем, папа, - кивнули оба его сына, и мать увела их наверх.

Оставшиеся за столом понимали, что отец семейства сейчас безбожно лгал родным детям. Нам надо было хорошенько запить происшествие на дороге, и вряд ли для этого хватит остатка ночи.

- Неси ещё вина, пива, граппы, - велел я вернувшейся к нашему столу, чтобы убрать тарелки матери и детей, подавальщице. – И еды к этому. Мы будем пить до утра.

Все закивали, поддерживая меня.

- А денег вам на это хватит? – глянула на нас с подозрением она.

Девица явно привыкла, что кое-кто желает напиться как следует, а утром предъявить только пустые карманы. Пускай такой негодяй и угодит тут же в долговую яму, но это никак не возместит понесённых убытков. Чтобы рассеять её сомнения на наш счёт, я кинул на стол золотой флорин.

- Это аванс, - бросил я. – Его хватит?

- Вполне, - кивнула подавальщица, стремительным движением руки убирая его куда-то в складки платья. – Всё будет через минуту.

Действительно, ждать долго не пришлось. Аванс в виде золотого обычно производит самое благоприятное впечатление. На столе как по волшебству появлялись кувшины с вином и пивом, бутылки граппы и орухи. Печь, конечно, ради нас растапливать не стали, хотя, уверен, кинь я ещё золотой, сделали бы и это, но нам вполне хватило и холодного. Есть никому особо не хотелось. Мы пили, чтобы как можно скорее забыть тот ужас, что настиг нас на дороге. Толпу стригоев со свёрнутыми верёвкой шеями и громадного упыря – хозяина стаи с его жутким ожерельем из человеческих черепов.

Это была ночь, когда спиртное лилось рекой. Ночь пустых разговоров. Ночь фальшивого веселья.

- Öl! – хохоча, кричал скандинав, и все мы знали, что он требует пива. Других напитков он не признавал.

Мы же больше налегали на граппу и оруху, желая как можно скорее забыться в их быстром хмеле. Лишь тевтон то и дело опустошал бутылки с вином.

- Я ведь рыцарь Ордена Девы Марии, - вещал он, наполняя свой стакан, при этом, несмотря на то, что руки его уже ощутимо подрагивали, ни капли не пролилось на стол, - не к лицу мне пить эти выжимки. Я предпочитаю чистую кровь виноградной лозы.

Но когда вина не оставалось, он соглашался и на то, что пили мы втроём. Скандинав же был более крепок в своей позиции. Даже если пива не было, он терпеливо ждал, когда принесут новый кувшин.

- Слушай, а почему такой воин, как этот скандинав прозябает здесь? – спросил я у тевтона, глядя как северянин опустошает только что принесённый кувшин, не удосужившись даже перелить пиво в кружку.

- Сам у него спрашивай, - ответил тевтон, - я даже переводить не стану. Ты мне лучше скажи, откуда у тебя такие татуировки по всему телу?

- А что в них такого, - пожал плечами я с самым безразличным видом, какой мог изобразить в пьяном состоянии, - татуировки как татуировки. Вон у твоего приятеля из Скандинавии их побольше будет.

- Не надо сравнивать, - помотал головой тевтон. Его прилизанная причёска почти не растрепалась, лишь несколько прядей торчали неаккуратно. – У него обычные для скандинавов татуировки. Они их с детства накалывают по любому поводу, а когда и от скуки. Он рассказывал мне, что каждая значит. А вот твои – другое дело. Я готов поручиться, что они не каторжные.

- Откуда такой вывод? Не думал, что ты такой знаток.

- Я слишком хорошо знаю высокую латынь, чтобы не понять, что написано у тебя на спине и на груди. Вряд ли каторжные мастера так хорошо знакомы с нею, чтобы писать целые отрывки из молитв и псалмов без единой ошибки.

Тут он меня поймал. Романо, чтобы не ошибиться ни в единой букве, постоянно держал перед глазами отрывки из святых текстов, записанных для него монахами. Не уверен, что цыган умел читать даже на низкой латыни, не говоря уж о языке священнослужителей и высшей аристократии.

- Защиты много не бывает, - развёл я руками, будто бы признавая своё поражение. – Мне очень недёшево обошлись эти татуировки, уж можешь мне поверить.

Я подмигнул тевтону с этаким понимающим видом, и он кивнул в ответ, принимая мои слова. Вряд ли поверил, конечно, хотя ни словом не солгал ему.

Скандинав закончил с кувшином, и налил себе пива из второго в объёмистую кружку. Её он носил с собой в заплечном мешке и выставил на стол, как только мы уселись. Размер кружки вызвал зависть у алебардистов – им-то достались куда как более скромные. Сделав внушительный глоток, скандинав хлопнул по плечу пистольера и принялся что-то рассказывать тому на своём языке. Тевтон, конечно же, не переводил, но к тому моменту все мы были пьяны настолько, что просто смеялись над чужими шутками, не очень понимая в чём их соль, а чаще и вовсе не слушая. Когда все засмеялись, тогда и ты смейся. Всё равно, веселье пьяное и фальшивое.

- Шёл бы ты к семье, сержант, - выбравшись из-под руки скандинава, глянул в лицо отцу семейства пистольер. – Это нам, пропойцам, можно и до утра сидеть, а тебя – ждут.

Тот попытался отнекиваться, но мы попросту выпроводили его из-за стола.

- Иди, - кивнул ему я. – Давши слово – держись!

- Верно! – хлопнул ладонью по столу тевтон. – Дети – это святое! Верно я говорю? – спросил он у скандинава, и тот в ответ энергично треснул по столешнице кулаком. Не знаю даже, каким чудом она выдержала.

Отец семейства нетвёрдой походкой убрался наверх. Надеюсь, он сразу найдёт нужную комнату, не хотелось бы скандалов. Мы же продолжили наше пьяное и насквозь фальшивое веселье. Хуже бывало только на факториях, когда очередная группа рейдеров не возвращалась вовсе, или же с такими потерями, что ясно становилось, больше им в рейд не идти вместе. Тогда устраивали подобные загулы, чтобы пригасить боль и уныние, неизбежно поселяющиеся в сердце. Потому что если так не снимать напряжение, то можно сразу в петлю лезть.

Мы хохотали над очередной шуткой, когда часы на башне пробили полночь.

- Ultima Forsan! – грянул первым тевтон, поднимая стакан полный вина.