А после стало не до того.

И вот теперь я мог поквитаться с ним. Безнаказанно и свободно. Никто не узнает, кто расстрелял его Волчью сотню с воздуха. А конные гайдамаки расправятся с выжившими после моего налёта.

Я развернул свой аэроплан, выходя в боевой разворот. Пальцы замерли на гашетках пулемётов. Глаза сузились, привычно ловя в прицел врага. И пускай это всадники на земле, а не вражеский аэроплан. Сейчас передо мной был враг – и я должен его уничтожить. Без жалости, зато, вот уж правда, с превеликим удовольствием.

Щекарцы разразились дружными воплями, когда увидели меня, летящего к ним на бреющем полёте. Они далеко не сразу поняли, что я не собираюсь поддерживать их огнём своих пулемётов, а как раз наоборот. А когда поняли, было уже слишком поздно.

Я пронёсся над ними на предельно малой высоте – риск, конечно, велик. Но так я смогу срезать как можно больше этих сволочей в серых чекменях. Пулемёты разразились длинными очередями, поливая землю свинцом. Почти по-человечески кричали раненные кони. Они вставали на дыбы, скидывая опытных наездников на землю. Падали сверху, придавливая их к земле. Пули косили и людей, ссаживая их с сёдел, валя на землю, заставляя обливаться кровью.

Я поднял аэроплан повыше, зашёл на второй разворот. Патроны в пулемётах ещё должны остаться, а значит, я сумею прикончить ещё несколько щекарцев. На этот раз меня приветствовали уже выстрелами. Но редкими и какими-то паническими. А я, растянув губы в улыбке, снова нажал на гашетки, поливая деморализованного врага длинной очередью. Финалом её стали слившиеся в один щелчки. Патронов не осталось. Теперь можно возвращаться домой.

Во второй раз я поднимал аэроплан на среднюю высоту, когда по мне принялись палить с земли. Стреляли густо, пачками изводя патроны. Я понял, что это вышедшие из рощицы гайдамаки. Они атаковали рассеянных моими усилиями щекарцев, но и странный аэроплан в покое не оставили. Ведь у Сивера аэропланов не было и в помине, а значит любой из них – враг.

Как тут не вспомнить историю, которую я рассказал Готлинду незадолго до нашего второго за сегодня взлёта. Я вспомнил её, когда пули пробили мотор моего аэроплана, и он начал стремительно терять высоту. Теперь главное посадить его, хоть бы на брюхо плюхнуться, лишь бы не воткнуться капотом в землю. Я отчаянно тянул на себя руль, пытаясь удержать падающий аэроплан в более-менее ровном положении. Я почти слышал, как скрипят рули высоты, цепляясь за воздух. Как надрывается вроде бы бесшумно работающий антиграв. Но он получил уже несколько пуль, и работает с перебоями. Я отлично чувствую это по перепадам веса аэроплана. Он то наливается свинцом, почти камнем устремляясь к земле, то вдруг снова становится лёгким и выравнивает полёт.

Я всё-таки посадил машину. Каким чудом – сам плохо представляю себе. Шасси выпустить не получилось, а потому мой аэроплан пропахал брюхом несколько сотен саженей, и лишь после этого остановился. Замер внезапно, как вкопанный. Меня бросило грудью на переднюю панель, выбив весь воздух из лёгких. Когда же я смог нормально вздохнуть, вокруг уже было полным-полно всадников в красных жупанах. И я оказался под прицелом сразу нескольких десятков карабинов. Деваться было некуда. Я поднял руки, сдаваясь на милость тех, кого только что спас от расправы.

Свист разорвал жизнь полковника Козыря. Разорвал в клочья. Разметал по улицам гетманской столицы. Отовсюду разом – залпами, как сто лет назад – ударили винтовки. Захлебнулись длинными очередями пулемёты. Но не они были страшны стиснутой в узких улицах красножупанной кавалерии. Именно слитные залпы сотен винтовок валили на мостовую всадников, частенько вместе с лошадьми. Несчастные животные кричали по-человечески, бились в агонии, внося ещё больший хаос в ряды гайдамаков. Да и рядов скоро не стало, а над войском пронёсся надсадный вопль: «Тикаем!». Не отступаем, не бежим, а именно позорное – тикаем. Будто воры с базара, рванувшие прочь от облавы.

И гайдамаки тиканули. Другое слово трудно подобрать. Они мчались прочь из города, нещадно хлеща коней нагайками. Они вырвались из плена узких улочек и помчались через окружающие город слободки, мимо всего полчаса тому назад подожжённых ими же хат. Однако просто так отпускать их из города никто не собирался.

Словно злые псы за дичью рванули следом за отступающими всадники в серых чекменях – Волчья сотня атамана Щекаря, рядом с ними конные сердюки – личная гвардия Гетмана, и конники Блицкрига – в серых мундирах. Они обрушились на бегущих гайдамаков. Ударили в шашки. Рубили на полном скаку, никому не давая пощады. И это окончательно обрушило сиверцев. Теперь каждый был за себя – никто не думал о товарищах, что скакали или бежали в двух шагах от него. Оборачивался лишь тогда, когда над его головой взлетала вражья шашка. Но в этом случае схватка была очень короткой. Один-два взмаха – и валится на землю всадник в красном жупане. И ни разу не было иначе.

А сверху проходились беспощадные аэропланы. Длинными очередями из пулемётов они обрывали все попытки хоть какого-то сопротивления.

Только полковнику Козырю удалось сплотить вокруг себя людей. Вот только их оказалось до обидного мало. На эскадрон не наберётся даже. А ведь не прошло ещё часу, как он командовал целой армией.

— К роще отходим! — командовал он, надсаживая и так уже почти сорванный голос. — А оттуда к лесу рванём!

Но уйти в лес они уже не успевали. На гайдамаков обратили внимание волчьесотенцы Щекаря. И во главе со своим неутомимым, жадным до крови атаманом, они устремились на нового врага.

— Спадар полковник! — замахал руками гайдамак в таком грязном жупане, что и понять нельзя какого он цвета. — Идуть на нас!

— Дадим бой тут! — рявкнул в ответ Козырь. — Помирать так с музыкой! Раз не ушли – продадим жизни подороже.

— Дык их-то не боле нашего будет, — удивился другой гайдамак. Он умудрился сохранить невозмутимость, несмотря на катастрофическую ситуацию. — С чего бы сразу с жизнью прощаться?

Козырь мог бы ответить ему. Он как бывалый командир знал, насколько важно моральное состояние бойцов. После кошмарного поражения – истребления, что постигло их на улицах города, даже вдвое меньшего количества хватит, чтобы перебить собравшихся вокруг Козыря гайдамаков. Они потеряли сердце в этой битве – оставили на узких улочках свою отвагу и удаль, с которой мчались в бой. А вот враги, наоборот, поймали кураж, и готовились уничтожить, в грязь втоптать бегущего врага.

Вот почему призывал Козырь своих людей умереть, продав жизни подороже. Лишь так мог он разжечь в их душах угасшие, подёрнувшиеся уже холодным пеплом костры былой ярости. Получилось – не слишком удачно. Большая часть гайдамаков смирилась уже с собственной гибелью, а это худшее, что может быть.

— Ах ты, тьфу ты! — выругался гайдамак с грязном жупане. — Яроплан летит! Теперь точно крышка всем!

Козырь поднял взгляд и увидел одну из проклятых небесных машин, что безнаказанно поливают с небес пулемётным огнём. Да, прав грязный – теперь точно крышка.

— Шашки вон! — несмотря ни на что, скомандовал Козырь. — К бою товьсь!

Они достали шашки. Изготовились к бою. Но больше в силу привычки, въевшиеся в самые кости за годы лихой гайдамацкой жизни. Ни на победу, ни даже на достойную смерть никто уже не рассчитывал. Да и плевать на это было Козырю. Ведь ярость кипела в его крови. Он хотел убивать. Прикончить как можно больше волчьесотенцев перед смертью. А может быть, сойтись в схватке с самим Щекарем, и там уж будь что будет!

— Это как такое может быть?! — вперивший взгляд в небо грязный гайдамак осенил себя знаком, отгоняющим зло. — Не верю! — выпучил он глаза так, что казалось они сейчас из орбит вылезут.

И было отчего выпучить глаза. Аэроплан принялся палить не по гайдамакам – нет, он будто спятил, открыв огонь по серочекменным щекарцам. Прошёл раз, другой, перемешивая несущихся в атаку всадников с землёй и кровью.