— Вот вы хватили, — усмехнулся первый летун. — Прямо на все руки мастер.

— А что такого? — пожал плечами я. — Начинал я командиром плутонга на линкоре, потом записался в матросский полк, а после служил в ЧОНе. Вот и все мои военные профессии.

— Биография, — протянул летун. — Может, вы и товарища Будиволну знаете лично?

— Врать не буду – не знаком. Хотя и видел его раз на параде в честь Дня Революции в Хаджитархане.

В общем, ребята после этого прониклись ко мне настоящим уважением. Названная мной профессия школьного учителя заставила их, вчерашних школьников, подобраться. А уж озвученный кусок биографии произвёл на обоих неизгладимое впечатление. О том, что я – страж Революции, распространяться я не стал потому, что это могло вызвать как раз негативную реакцию. Всё-таки стражей далеко не все любили, а уж молодёжь особенно. ЧОНы для них были овеяны ореолом почти романтическим – лихие всадники, рубящиеся насмерть с бандитами, почти как бойцы Конной армии товарища Будиволны. Тот, к слову, чоновцев не особенно жаловал.

Расстались мы почти друзьями. И я от души порадовался, что меня не встречали в Езерске так, как в столице. Никаких авто и даже стражей на лётном поле не было. Адресами для переписки обменяться с парнями я не смог. Они просто не знали, куда именно их назначат. Но оно и к лучшему – не хотелось выдумать адрес, куда ребята вполне могли мне написать. И получить закономерный ответ – такого по этому адресу не значится.

От аэродромной площадки, где приземлился наш корабль, до езерского вокзала было рукой подать. Не прошло и получаса, как я сидел в общем вагоне поезда на Усть-Илим. Собственно, других вагонов для пассажиров в нём и не предполагалось. Были ещё две пустых платформы – на них, скорее всего, повезут лес, да почтовый вагон. И, конечно, открытая платформа со взводом стрелков и парой пулемётов, грозно смотрящих в разные стороны. Такие тут места – без серьёзной охраны ездить нельзя.

— Скоро уберут стрелков, — сказал мне пожилой гражданин, стоящий рядом со мной, как и я, ждущий, когда проводник откроет нам дверь вагона. — Бандиты тут не особо лютуют, после того, как Вепра стражи на тот свет отправили. А он всю округу в кулаке держал. Ни одной банды не было при нём. Вот и теперь боятся связываться с народной властью, раз она на самого Лесного хозяина управу нашла.

— Вряд ли уберут, — покачал головой другой гражданин, выглядящий прямо-таки старорежимно, хоть и несколько потрёпанно, даже с моноклем в глазу. — Одного бандита народная власть извела, так скоро на его месте десяток новых появится.

— Да за такие слова вас, хоть вы и в шляпе да при стёклышке, надо в стражу сдать! — вскипел первый гражданин.

Второй же, не обращая на него внимания, быстренько забрался по лесенке в вагон. Проводник как раз распахнул нам дверь.

В поезде я протрясся едва ли не столько же времени, сколько летел из столицы до Езерска. Он, казалось, останавливался через каждый десяток вёрст. То станция, то полустанок, где надо пополнить запас дров или воды, а ещё высадить пассажиров и принять новых, или вовсе сменить паровоз. Все паровозы тут, к слову, были старые, многие носили следы боевых действий или бандитских налётов на своих боках. На некоторых ещё можно было, если задаться такой целью, прочесть революционные, а иногда и не слишком тщательно затёртые контрреволюционные лозунги. Иногда мы по часу, бывало и дольше, стояли, пропуская бесконечные составы с лесом. Его воюющей стране нашей требовалось с каждым днём всё больше и больше.

И всё-таки я добрался до Усть-Илима. Пускай с опозданием почти в полсуток, но, наверное, в здешних местах это и за опоздание-то не считалось.

Самым неприятным был тот факт, что приехал поезд поздней ночью. Мы выбрались из вагонов, кутаясь в одежду. Хотя осень только-только начиналась, здесь уже царил настоящий холод, а с неба срывалась противная морось, тут же насквозь промочившая меня.

Здесь меня тоже никто не встречал, хотя и должны были. И я был бы этому только рад. А так пришлось минут пять колотить кулаком в стенку фанерной будки следящего за порядком в пустом вокзале стража. Он никак не желал просыпаться. Проснувшись же, сразу обложил меня по матери и вообще причастил всеми словами, какие только знал. Внимательно выслушав, я дождался, когда разбуженный мной страж, наконец, успокоится, и только после этого сунул ему под нос мандат с подписью товарища Гамаюна. И добавил красную книжечку удостоверения. Страж мигом побледнел, поняв, с кем имеет дело и кого только что обложил так, что выше некуда.

— Да не бледней ты так, — подмигнул ему я. — Звони своим – и скажи, что прибыл человек из столицы. Мокнет, мол, на вокзале и ждёт.

— Будь сделано, — выпалил страж, тут же сорвав с эбонитового аппарата трубку и принявшись остервенело крутить диск.

Я не прислушивался к его разговору. Но шёл он явно на повышенных тонах. Сначала страж, ещё не отошедший от шока, произведённого моим мандатом, ругался с телефонисткой. Потом с дежурным в штабе стражи. Наконец, он положил трубку на рычаг и доложил мне:

— Через четверть часа будут, — и добавил. — Вы уж не серчайте за то, что долго так, авто наше единственное завести ещё надо. Не пешком же вас в этакую погоду вести в штаб.

— Да можно было и пешком, — зевнул я. — Плащ бы дали хороший – и хватит. Идти-то, наверное, у вас не очень далеко.

— По чести сказать, близко всё, конечно, — согласился страж. — Но автомобиль, он всё же получше плаща будет. А я пока могу чаю сообразить. Морковный, правда, но хоть не голый кипяток.

— Чай у меня есть, — сказал я. — А вы лучше кипятка как раз организуйте.

— Вот славно, — прихлопнул в ладоши страж. — Кипяток – это мы мигом. У меня к настоящему чаю сахарину немного найдётся.

Я не стал говорить, что у меня настоящий сахар есть. Не особенно хотелось тратить его на вокзале. Ведь его было куда меньше, чем дешёвого чая, которым в Хаджитархане торговали на вес – полушка за фунт.

К тому времени, как к вокзалу подъехал автомобиль из штаба, мы со стражем славно чаёвничали. Я даже оставил на прощание славному человеку полфунта, раз он угостил меня таким редким в здешних местах сахарином.

Все дела я решил отложить на завтра – после долгой дороги очень хотелось спать. Всё тело ломило от тряски в общем вагоне, продлившейся несколько дней. Об этом я сразу сказал приехавшим за мной стражам.

— Разбудите меня завтра в пять утра, — попросил я перед тем, как улечься на диван, выделенный мне прямо в штабе.

Едва коснувшись его, я уснул сном младенца.

Исполнительные стражи подняли меня ровно в пять утра. Зря всё-таки товарищ Гамаюн жаловался на отсутствие пунктуальности. Стоило только кукушке показаться из старых ходиков, чтобы проскрипеть нечто невразумительное, как молодой страж тут же схватил меня за плечо и принялся нещадно трясти.

Засыпал я младенцем, а вот проснулся разбитым стариком. Укатали малость сивку крутые горки. Ночёвки в кресле воздушного корабля, а после поезда, сказались на мне не лучшим образом. Если по дороге я держался на чистом упрямстве, то в Усть-Илиме, достигнув пункта назначения, позволил себе расслабиться. И накопившаяся усталость сразу же напомнила о себе.

— Кажется, я становлюсь стар для этой работы, — буркнул я, поднимаясь-таки с дивана. — Когда-то мне всё это было нипочём, а теперь… — я тяжко вздохнул.

Смотреть на вытянувшегося рядом со мной стража было почти неприятно. Тот выглядел слишком свежим и бодрым для столь раннего часа.

— Да не тянись ты, — махнул я на него рукой, — не на плацу. Лучше организуй мне быстренько кипятку. И зеркало.

Молодой страж, разбудивший меня, мгновенно унёсся, стуча каблуками по деревянному полу. Я же на некоторое время был предоставлен самому себе. Вчера, когда меня проводили сюда прямо из автомобиля, у меня как-то не было возможности оглядеться. Тусклого света электрических лампочек не хватало, чтобы осветить помещение. Да я не особенно и приглядывался. Больше всего из обстановки меня тогда интересовал диван.