Мэй бережет левую руку, уже помятую, правая не только дает опору, но и ищет оружие. Однако нащупанный рефлекторно метательный кинжал на поясе так и остается в ножнах.

— Пожалуй, принять смерть от вашей руки будет лучшим исходом, — склоняет голову, будто шутит, но в глазах отчаяние. — А то у меня заканчиваются остроты!

В глазах фоморки теперь отчаяние тоже — и шестопер опускается. Следом красивым жестом с головы снимается рогатый шлем, но и сама леди несет на голове внушительные рога. Синяя, белоглазая она всё равно ослепительно красива — и у Мэя перехватывает дыхание уже не от боли.

— Вы решили сделать мою кончину прекрасной и героической в самом высоком смысле? — волк не может отвести глаз и не может заткнуть себе рот. — От руки прекрасной леди в полном блеске её очарования?

Фоморка все так же молчит, шестопер крепится обратно к поясу, она наклоняется и перехватывает Мэя за грудки своими крупными руками в перчатках, обитых железом. Приблизившееся лицо женщины заставляет глаза Мэя широко распахнуться от изумления, когда его вздергивают на ноги и прислоняют спиной к сосне.

— Всё шутишь? — голос у неё глубокий и грудной, а во рту блестят крупноватые клыки. — И до каких пор будешь шутить?

— Пока не умру. Хотя бы от восхищения… Или… от любви! — Мэй вглядывается в фоморку так, что не замечает отражение своего восхищения в её глазах. — А от любви я умру совершенно точно, вопрос только: быстро или ме!..

Рогатая леди попросту затыкает волку рот поцелуем, притягивает тощую фигуру к себе, отчаянно, как и сам Мэй, хватаясь за него. Стоит поцелую прерваться, выговаривает, заглядывая в серые глаза:

— Никогда больше так не говори!

— Желание леди для меня закон! — правая рука волка неизвестно когда успела зарыться в крупно кудрявые волосы фоморки, короткие, но лишь подчеркивающие её странную женственность. — Осталось прояснить только пару пунктов, а как мне теперь говори!..

Второй поцелуй становится для побитого волка такой же неожиданностью, как первый, удивительные рога фоморки слегка упираются в его лоб, а руки притягивают за дублет ещё ближе.

— Никак! Теперь — точно никак! — грудной голос гудит в опасной близости и будоражит пегого волка. — Раньше ты бы ещё мог, а теперь всё!

Мэй смысл улавливает — и притягивает здоровой рукой свою странную то ли врагиню, то ли возлюбленную в третий поцелуй. Особенно долгий и отчаянный.

Рогатая леди отстраняется, на её лице тоже сплошное мучение.

— Я буду ждать новой встречи, королевский волк, Офицер Пятого Гарнизона!

— Перед тем, как мы исключительно взаимно и страстно попытаемся друг друга убить, могу ли я узнать ваше имя, моя рогатая леди? — отчаяние в глазах волка мешается с невероятным счастьем.

Его рогатая леди усмехается, поднимает свой шлем, его шлем, отряхивает и подносит:

— Ула. Меня зовут Ула. И ты можешь звать меня по имени, а не только знать его, — протягивает шлем Мэю, но на полпути передумывает, сверкая белыми глазами. — Впрочем, это мой трофей, я взяла его с боем и заберу с собой, Офицер Пятого Гарнизона, который не желает делиться своим именем, слишком красивым для слуха фоморов!

По сути — это вопрос, а по форме — упрек. Пегий волк тут же спешит исправиться, а шлем он готов отдать ей и сам, лишь бы она его не забыла.

— Мэй, можешь звать меня Мэй. Полное имя, боюсь, слишком уродливо, особенно для слуха таких очаровательных фоморов… То есть фоморок! Ши-саа, да? — конечно, волк не сводит с нее глаз.

В перелеске за ними слышится какой-то очень неприятный посторонний звук, Ула натягивает свой фоморский шлем, потрясает шлемом Мэя у того перед носом к вящей радости обоих, и отступает с поляны. Пегий волк, особенно приберегая руку, осторожно сползает по стволу вниз. Его меч далеко, щит ещё дальше, а шлем ушел трофеем, но Мэй счастлив как никогда. Пусть и прилично разбит по всем статьям.

Вернувшаяся на поляну светло-голубая Ула, подгоняемая, видимо, нехорошим предчувствием, успевает только увидеть, как опускается на голову волка, неприкрытую ничем, кроме растрепанных пегих волос, металлическая булава…

Склонившийся за щитом Мэй падает невысоко, да и голова его слегка выскальзывает из-под удара, впрочем, и этого хватает чтобы проломить ему череп.

Фомор-разведчик заносит булаву над головой снова, но тут Ула рычит:

— Стой, или умрешь на месте, Ураук! Это мой трофей! Ты хочешь украсть мою победу?! Сгинь, я добью его сама!

— Ты знаешь этого волка?

— Я выслеживала его давно! — вскидывает голову Ула. — И это разведчик, тихий и осторожный.

— Лишь бы твоя рука не дрогнула, Ула, — низкий голос фомора такой же грудной и так же заставляет воздух слегка вибрировать. — Ты воин, но твое место быть женой! Моей женой!

— Опять ты за своё! — от ярости она ярко синеет, подходит все ближе. — Я воин, Ураук! Никому из фоморов не бывать моим мужем! А теперь верни свои мозги на место и слушай своего командира: нам пора вернуться к молодому сиром!

Ураук выше Улы на голову, хотя все одно ниже Мэя, фоморы в основном низкорослые, хотя по королевской семье этого и не скажешь.

— Догоняй отряд, я добью его и догоню вас! — теперь она отчетливо скалится.

— Мы не договорили!

Ула смотрит на него почти свирепо, её глаза делаются абсолютно белыми.

— Я тебе все давно сказала! Пошел прочь! У тебя есть приказ, отданный командиром! Изволь его выполнять или сгинь к благой бабушке!

Фомор молчит, опускает голову, хотя глаза сияют белым еще пострашнее, чем у Улы.

Ураук щерится, но уходит, Ула проводит его подозрительным взглядом, и только когда шум совсем затихает вдали, торопливо склоняется к Мэю.

Ула бледнеет от ужаса, Мэй — давно бледен от удара, и оба они сейчас отдают слегка голубоватым оттенком кожи. Фоморка садится рядом с волком на колени, склоняется, почти припадая ухом к земле, чтобы заглянуть в лицо, поспешно и беспокойно стягивает одну перчатку, шлем, протягивает пальцы, пытаясь уловить дыхание, к лицу Мэя. Дышит волк слабо, но дышит, пусть синеватая бледность — ровно как у фоморки, только разбавленная водой — не обещает, что это будет долго.

— Мэ-э-эй… — всхлипывает она. — Почему сегодня?.. Я ведь так давно пыталась сбить с тебя шлем… — сердито стирает накатившие слезы. — Ну почему ты поддался именно сегодня?

Волк не отвечает, не меняется в лице, только продолжает очень нехорошо бледнеть.

— Я тебя прошу, Мэй, я тебя прошу, выживи! — вытягивает из-под своего доспеха тонкую серебристо-голубоватую цепочку, на которой висит небольшой кулон с оплетенной тем же металлом жемчужиной. Опасаясь трогать голову, наматывает цепочку на ладонь волка, упрятывая жемчужину в кулак. — Это все, чем владеет Ула, дочь Эрхи, пусть мой талисман хранит твою душу! Оставайся, Мэй, оставайся!

Может быть, это обман зрения, но лицо Мэя как будто чуть розовеет.

— Расскажу воде, и не быть беде, — торопливо шепчет фоморка дрожащими губами, собирая ладонью утреннюю росу.

Позади опять слышен шорох, Ула вскакивает, срывает с пояса шестопер и со всей яростью, всем негодованием бьет им возле головы Мэя.

Мэй ловит то, что осталось от Улы, ту магию, что благие зовут флером, и тратит ее не на себя, не на то, чтобы затянуть раны, а чтобы подать знак — фоморы ближе, чем думали они все. Они уже подле Черного замка…

После короткого совещания и вестей от гонцов, а особенно, от мыслекрика Мэя стало понятно — по густому белому туману, все сильнее затягивающему не только низины, но и возвышенности, фоморы подошли близко. Видеть их удавалось лишь столкнувшись нос к носу, что по большей части заканчивалось гибелью для того, кто с ними сталкивался. За Мэя волновались все, несмотря на то, что его местонахождение удалось определить достаточно точно, и небольшой отряд уже выдвинулся, чтобы забрать его и доставить в Черный замок. Остальные войска, волчьи, лесные, степные и небесные, что находились вне стен замка, замерли, не давая о себе знать, но готовые к бою.