Поначалу Зворыкин дичился, отвечал на мои вопросы односложно, словом, всем видом показывал, что он не горит желанием служить новой власти. И его можно было понять. Сын купца 1-й гильдии из Мурома, он в одночасье лишился всего. Местный совдеп наломал немало дров – отобрал в свою собственность дом Зворыкиных, конфисковал у его дяди кровных рысаков-производителей «на нужды революции». Отец Владимира Козьмича не выдержал всего происходящего и умер. Дядя Иван после того, как расстался со своими конями, наложил на себя руки. Тетушку Марию убили какие-то бандиты, позарившиеся на ее коллекцию икон. Да и самого Зворыкина, который был офицером царской армии, едва не пристрелили пьяные дезертиры.

Я попытался наладить контакт с Владимиром Козьмичем, заведя разговор о будущем изобретения Бориса Львовича Розинга. Поняв, что я разбираюсь в радиотехнике (ой зря он так подумал, ой зря!), Зворыкин постепенно оттаял и стал рассказывать о своих научных планах. Потом, видимо вспомнив о том, что сейчас происходит в России, тяжело вздохнул и сказал:

– Эх, Александр Васильевич, наверное, обо всем этом следует забыть. Кому сейчас нужны эти живые картинки? Люди думают о другом. Да и денег у новой власти вряд ли найдется…

– Владимир Козьмич, – ответил я, – тут вы не правы. Новая власть заботится об изобретателях, и для их работы готова изыскать необходимые средства и материалы. В частности, я хочу предложить вам создать группу, которая занялась бы работой над приемом и передачей изображения на расстоянии. Поверьте мне, за этим изобретением большое будущее. Ведь зрительное восприятие дает наибольший эффект. Можно прочитать о чем-либо в газете и увидеть фото. Можно просмотреть это же в синематографе, если удастся заснять все это. Но если у каждого в доме будет находиться прибор, который покажет свежую новость с соответствующим комментарием, то человек ощутит себя сопричастным ко всему происходящему в стране и мире. Не так ли?

– Ну вы, Александр Васильевич, и фантазер, – усмехнулся Зворыкин. – Я даже не могу представить себе подобные приборы. Хотя… – он неожиданно стал серьезным, – радиосвязь тоже не так давно казалась фантастикой. А сейчас можно с помощью мощного передатчика и высокой антенны связаться с другой радиостанцией, находящейся на удалении сотен верст от этого передатчика. Знаете, Александр Васильевич, – Зворыкин посмотрел мне прямо в глаза, – вот вы сейчас говорите со мной, а мне кажется, что вы своими глазами уже видели эти самые приборы, о которых вы только что рассказывали мне. Или я ошибаюсь?

«Ну вот, опять двадцать пять, – подумал я. – Придется теперь и Зворыкину рассказывать о нашем иновременном происхождении. А как иначе объяснить наши знания? И что он скажет, увидев наши ноутбуки и планшеты? Ведь Владимир Козьмич умный человек и сразу поймет, что это изобретения из совсем другого мира. Да и врать ему не хочется – как говорят: маленькая ложь рождает большое недоверие».

Я вздохнул и покосился на Зворыкина. Тот не сводил с меня глаз. Ну что ж, будем признаваться…

– Владимир Козьмич, вы в общем-то правы. То, что вы вместе с Борисом Львовичем Розингом пытаетесь сделать, уже существует. Только не здесь, а там, где телевидение стало обыденной вещью.

– То есть вы, Александр Васильевич… – от волнения Зворыкин вскочил со стула, – вы из будущего?!

– Именно так, Владимир Козьмич, именно так, – и жестом предложил Зворыкину снова присесть. – Скажу прямо, как и благодаря чему я со своими товарищами попал в 1917 год – неизвестно. Но факт имеет место быть – целая эскадра и тысячи людей мгновенно, словно по мановению волшебной палочки, перенеслись из двадцать первого века в век двадцатый.

– Теперь мне многое стало понятно, – задумчиво произнес Зворыкин. – Разгром германцев у Моонзунда, эти странные летательные аппараты… Скажите, Александр Васильевич, а какой в вашем будущем политический строй? Монархия или республика? И удержались ли большевики у власти?

Я помялся. Длительная политинформация не входила в мои планы. По опыту введения в курс дела здешних хроноаборигенов я сделал один вывод – надо делать все это постепенно, без вываливания на собеседника вороха трудноперевариваемой им информации. Бывали, конечно, случаи, когда нужно действовать шоковым методом, но такое происходило нечасто.

– Владимир Козьмич, – сказал я, – давайте поговорим о вашей будущей работе. Ведь в нашей истории именно вы стали основоположником практического телевидения. Правда, осуществили все это вы не в России, а в Америке, куда уехали из-за начавшейся в нашей стране Гражданской войны. Да и возможности заниматься наукой у вас здесь не было…

– Понимаю, – задумчиво произнес Зворыкин, кивнув головой, – сказать по правде, у меня появлялись мысли покинуть Россию, ну хотя бы на время. Только в Париж, к Полю Ланжевену в Коллеж де Франс я не поеду. Вы ведь знаете – что сейчас творится в Париже?

Я знал. Фотографии, которые мы получили от наших агентов из Парижа, запечатлели почти полностью разрушенный город. Противоборствующие стороны не жалели там ни себя, ни прекрасной архитектуры города. В общем, что-то вроде неядерной Хиросимы.

– Александр Васильевич, – сказал Зворыкин, – мне хочется поработать над тем, что вы называете телевидением, в России. Если новая власть большевиков поможет мне и моему коллеге Борису Львовичу Розингу осуществить наши планы, то никуда я не поеду. Эх, если бы вы знали – как хотелось бы мне своими глазами увидеть вашу жизнь в России будущего! Вы мне расскажете о том, что произошло с нашей страной в вашей истории?

– Расскажу, Владимир Козьмич, обязательно расскажу. А пока я познакомлю вас с одним нашим прибором. И называется он ноутбуком.

Я подошел к сейфу, щелкнул ключом и достал оттуда обитый кожей чемоданчик, в котором лежал прибор из XXI века…

1 декабря 1918 года.

КВЖД, Харбин.

Площадь перед железнодорожным вокзалом.

Полковник Красной гвардии Бесоев Николай Арсеньевич

Еще с лета, после разгрома вторгшихся в Забайкалье без объявления войны японских частей, местом временной дислокации нашей бригады стал Харбин. Ничего китайского в этом городе на тот момент не было. Поскольку, как и вся так называемая полоса отчуждения, Харбин находился в юрисдикции КВЖД и помимо китайской имел русскую полицию и администрацию. До середины июля прошлого года самым главным здесь был генерал-лейтенант Хорват.

Наши местные революционеры считают, что он великий коррупционер и редкая контра, но, на мой взгляд, коррупционер он так себе – берет строго по чину. До по-настоящему брутальных парней ему очень далеко, к тому же ворует господин Хорват с прибылей, а не с убытков, как наши «реформаторы» девяностых.

Все хозяйство на самой КВЖД и в зоне отчуждения отлажено, как часы. Чего у Дмитрия Леонидовича не отнять – управлять хозяйством он умеет, пусть и не без пользы для себя. В связи с этим я не удивился, когда после некоей душеспасительной беседы мой бывший командир, товарищ Бережной, оставил Хорвата в той же должности и на том же месте, только слегка обкорнав ему полномочия. Теперь всей охраной и обороной КВЖД ведаю я, и мне же подчиняется то, что осталось от Заамурского округа пограничной стражи.

Есть у господина Хорвата и некоторое политическое чутье, позволившее ему не вляпаться в авантюры, вроде семеновской. В принципе, он готов сотрудничать с любой властью и любым должностным лицом. Например, как только моя бригада встала в Харбине на временную дислокацию, я сразу же стал вхож в дом управляющего КВЖД. Положение обязывает. К тому же образование, полученное мною в средней школе и военном училище, позволяет мне не ударить в грязь лицом и достойно представлять Красную гвардию в этом буржуазном гнезде.

Кроме всего прочего, генерал Хорват имеет связи в среде, как у нас говорили, крупных предпринимателей, в том числе и китайских, что позволяет ему быть в курсе разных политических течений. Ведь помимо нашей, чисто российской политики, со всеми ее революциями, контрреволюциями и прочими интригами, имеет место быть и местная китайская специфика, которая начиналась с того, что единого Китая как такового в настоящий момент нет.