— Клим Авдеевич! — в служебной обстановке и прилюдно Лавр Феликсович обращался к подчинённым на «вы» и с упоминанием отчества. Но, зачастую, в тет-а-тетной беседе или при выполнении сложных операций свободно переходил на «ты» и обращение по имени, там было не до политеса. — Вчера вечером при задержании шайки Владимира Полбина по прозвищу Полба вы открыли револьверный огонь и ранили главаря в ногу. Обоснуйте правомерность подобного поступка с применением огнестрельного оружия.

Возможно, Клим мог бы просто отговориться, что грабители-налётчики сами были вооружены и первыми стали стрелять, но, помятуя отношение главы Сыскной к стрельбе при задержании, стал отвечать по процедуре — четырём пунктам должностной инструкции:

— Преступная группа состояла из пяти налётчиков, трое были вооружены револьверами. Шли с дела, после ограбления особняка вдовой купчихи Елизаветы Прокловой, днями отлучившейся с визитом в Москву — к детям. Движение шайки подсветил мой агент. Нас выдвинулось трое — третьим напросился Викентий Румянцев. Без лишнего шума сопроводили лиходеев до тихого места у Лиговского канала, окружающих — никого. Обыватели все по домам. Сложилась последняя возможность взять налётчиков без опаски для цивильных — дальше темнота бесконечных подворотен и дворов. Громко обозначились «Полиция!» и предложили сдаться без сопротивления. В тот момент мы находились в невыгодной позиции — пусть и рассредоточились, но всё равно оставались на виду. Грабители ответили в три ствола. Я, пригнувшись и со стороны тёмной части подворотни, двинулся «перебежками» вперёд и первым увидел Полбу, ответив одним выстрелом, попал ему в ногу. От внезапной боли налётчик заорал, как ошалелый петух поутру, тем самым напугав сообщников. Из наших стрелял только я. Похищенное изъято в полном объёме. Раненного я перевязал лично. Опасений за его жизнь нет, может предстать перед следователем, а затем — судом, и тем ответить за все свои преступления.

Клим Каретников, как и Лавр Сушко, происходил из военных и стрелял отменно: чтобы в условиях ограниченной видимости попасть преступнику в ногу, а не в голову или грудь, требовалось изрядное мастерство стрелка. Клим промолчал лишь об одном — поведении Викентия Румянцева под револьверным огнём преступников. Викентий был явно напуган и, кулём упав на землю, прикрыл голову руками, совершенно забыв о своём оружии и товарищах. Сам Викентий очень болезненно переживал случившееся, корил себя за страх и беспомощность. Он знал, что Клим промолчит и не доложит Сушко об этом неприятном инциденте, потому обещал сам всё рассказать Лавру Феликсовичу и повиниться за проступок. И ещё, Клим знал, что теперь Викентий стремится всем доказать, что он не трус, и не лишний в Сыскной.

— По тактике поведения полицейского при перестрелке, Клим Авдеевич, вы поступили вполне разумно и рационально, одним словом, законно и правомерно, — удовлетворённо кивнув, ответил Сушко. — Теперь ступайте в канцелярию и всё это изложите письменно на имя Путилина.

— Так точно, Лавр Феликсович, исполню в лучшем виде, — вытянувшись ответил Каретников и, развернувшись через левое плечо, поспешил на выход.

Отчёт Анатолия Гаврилова и Ильи Прокудина Сушко не обрадовал. На третий день, то есть сегодня утром, как было оговорено заранее, Леонтий на связь не вышел. Необходимый, в случае успешного хода операции, знак отсутствовал. Наружное наблюдение за местом внедрения — трактиром «Питейное заведение К. А. Максимова», что в Ямском переулке Лиговки, а также за ближайшей округой, ничего не дало. Шапошников, как в воду канул.

— Господа сыщики, трясите агентуру? В случае провала, хоть что-то должно было просочиться наружу. Три дня прошло… В кабак ни в коем случае не соваться, — глядя на своих агентов, произнёс Лавр, а его левую щёку тронула лёгкая судорога — последствия контузии под Плевной. Этот тик был единственным признаком душевного напряжения или скрытого волнения Сушко. — Открыто и официально обращаться в Казанскую часть за помощью мы не можем, рассекретим сотрудника и всю операцию.

— Леонтий жив, я уверен, — возразил начальнику Анатолий Гаврилов. — Не тот он человек, чтобы просто так уголовникам в руки даться. Сдаётся мне, что его всё ещё проверяют-просеивают на мелком уголовном сите. Потому он и не может секретный знак подать, нет такой возможности. И ещё, Лавр Феликсович… Вы ведь знаете, что, если лиходеи нашего раскрывают, то тело его непременно в людное место сволакивают. Напоказ… Так своё самолюбие и безнаказанность тешат. Потому мы с напарником за этими людными местами следим зорко. Всё обыденно и тихо.

— Тихо? Тут я с Анатолием не соглашусь, — вступил в разговор Илья Прокудин. — В кабаке спокойно, как будто ничего и не случилась. Это да. А вот в округе появилось непонятное движение уголовных масс, создаётся такое впечатление, что бандюки прибывают, передвигаясь с центра на Лиговку, словно что-то делят или переделывать собираются. Неспроста это… Неспроста. Пахнет общим сходом. А причины его мы пока не знаем, но вряд ли она связана с Леонтием. Вот ещё, что вспомнил, Лавр Феликсович, у полового забегаловки Кузьки Максимова под глазом бланш образовался, в аккурат вчера утром… Может это и есть весточка от Шапошникова? А может и наоборот.

— Непременно, — ответил Сушко, этим словом Лавр пользовался, когда был полностью согласен с собеседником. — Непременно, Илья Самсонович. За Митяем Лисиным, и ему подобными уголовными вожаками — "мазами", безусловно, стоит столичный, центровой «Иван». Через присутствие у Лисина выйти на него, узнать кто он и как его сыскать, в том и была задача Леонтия Шапошникова. Была… Нет, он жив, пока не доказано обратное. Возможно, грядёт уголовный передел сфер влияния. И в этом ваше, Илья Самсонович, наблюдение примечательно. Даже небольшой приток приискового ворованного или неучтённого золота ничего хорошего не сулит. Для переплавки песка в слитки нужно оборудование и специалисты, а нелегальных в Петербурге можно по пальцам пересчитать, и мы их всех знаем. По количеству и цена будет падать, что этого самого «Ивана Ивановича» никак не устраивает. Но это моё, сугубо личное, предположение, основанное на появлении в Петербурге ряда беглых каторжников из Сибирских краёв, а пустыми в столице им делать нечего. Продолжайте наружное наблюдение и контроль ситуации, результаты докладывать ежедневно. А я буду думать и решать, как поступать дальше. Могу дать в помощь ещё двух агентов, но вчетвером вы станете на виду у всей Лиговки. Лишнее внимание — лишние хлопоты. За работу!

И оба сыскных исчезли в проёме дверей. Лавр Феликсович уже собрался уходить, пора быть на доклад к Путилину, как в дверь робко постучали, и Сушко машинально ответил:

— Входите!

Но дверь осталась закрытой, а стук повторился.

— Входите смелее! — чуть громче произнёс Сушко.

Тут дверь со скрипом отворилась и через порог шагнула странная личность. Седые волосы застарелыми нечёсаными колтунами торчали в разные стороны под стать сивой бороде, лысая макушка подрагивала в старческом тике. Руки в цыпках и возрастных пятнах, нестриженые ногти с чёрными ободками грязи, фигура согбенная, правая рука придерживает суковатую палку-клюшку. Одет посетитель в длинную, давно нестиранную, вытертую до дыр на локтях, рубаху, на плечах жилет, выцветший от времени и стирок — уже непонятно какого цвета, несходящийся на груди и животе, на ногах — разбитые лапти.

Старик, просеменив по кабинету, остановился в шаге от Сушко и лодочкой протянул левую руку.

— Ос-по-дин… Подай копеечку-у на хле-бу-шок. Христа ради-и… — растягивая слова, прошамкал неожиданный посетитель, демонстрируя видавшие лучшие времена, почерневшие зубы.

Несколько мгновений ушло у Лавра на оценку происходящего, а потом он разразился раскатистым хохотом.

— Браво, Викентий! Поразительное сходство! — через смех выдавил из себя Сушко. — Ты превзошел себя, друг мой!

— Правда, Лавр Феликсович? Но ведь вы меня раскусили, значит и преступники смогут… А ведь я так старался, готовился и в роль входил, — сбросив парик, своим голосом разочарованно произнёс Румянцев.