Жрица широко улыбнулась и закружилась, не стесняясь чужака, рассмеялась негромко и радостно:

— Ну наконец-то. Я верила, я знала, что все сойдется хорошо. Может, теперь владыка снизойдет и до меня. Подожди, я попробую снова.

Она повторно опустилась на пол и прикрыла глаза. Линкей не знал, что думать. Что произошло? Чему он стал свидетелем? Он перебирал в голове все, что когда-то слышал об обрядах и ритуалах Йарахонга. Могло ли оказаться так, что сегодня и сейчас у города сменился бог-хранитель? Тайком? Ночью? Невероятно.

Линкей, разумеется, не входил в круг посвященным и не владел такими знаниями, но он умел слушать, запоминать и делать выводы. И он был убежден: этот наполненный людьми и высшими силами город умудрился столько десятилетий пребывать в мире только потому, что божества соблюдали общие договоренности и каждый сдерживал другого. Хрупкая, неустойчивая система, если разобраться. Ткни пальцем, и она посыпется в пропасть, увлекая за собой многих.

— Нет! — вдруг выкрикнула жрица, — это невозможно!

В ту же секунду двери храма содрогнулись.

Перед тобой вырастает фиолетовая громадина, вся в каменной резьбе и завитках. Вот он, твой враг, и не только твой. Ты ещё не знаешь, но со многими недругами лучше расправляться именно в такой момент: пока нет дома ни их самих, ни их прихлебателей. Пока они отвлечены на кого-то другого и не ожидают удара сзади. Если подумать — поразительная, самонадеянная беспечность.

В твоей груди клокочет ненависть, бьется в ребра. Сощуренные глаза, сжатые кулаки. Ты не бывал здесь со дня смерти матери, но сколько раз, пробудившись в слезах, ты представлял, как врываешься сюда, пламенея местью. Как уничтожаешь это здание целиком, разнося по камешкам. Как эти жалкие черви, называющие себя жрецами, захлебываются в слезах и крови.

Ждал. Мечтал. Надеялся.

Так входи же.

Ты киваешь. Твои губы дрожат, но ты закусываешь их до крови, не давая воли. Ты срываешься на бег и, не оставляя себе шанса остановиться, ударяешь в дверь плечом, усиленным тьмой. Изукрашенная створка трещит. Выпуклые детали резьбы из мягкой древесины сминаются, осыпается лак и краска. Глупое дитя. К чему тратить силы, когда дверь можно просто потянуть за кольцо. Ладно, эту часть вторжения можно великодушно оставить тебе, поступай, как знаешь. Ты бьешь в дверь кулаком, ссаднив на костяшках кожу, отступаешь на шаг и снова впечатываешься плечом.

Дверь поддаётся. Она и не могла выстоять. Ты вваливаешься внутрь, сохраняя равновесие только благодаря поддерживающей тебя тьме, и замираешь, прислушиваясь. Баргесты, клубящиеся вокруг, рычат, пятятся, топорщат выступающие хребты. Чуют чуждую божественную силу, наполняющую храм. Ты ощущаешь её тоже. Не бойся, дитя: старый глупый Ахиррат ничтожен без своих верных. Это тебе не пламя, не ветер и не скалы, его сила — не чистая стихия, а люди и предвиденье. И именно их он сегодня упустил.

Вокруг никого. Многочисленные служители Ахиррата не выбегают на шум, не пытается тебе помешать. Ты разочарован? Нет, это иное чувство. Ты упрямо наклоняешь голову и плечи, как будто борешься с сильным встречным ветром, и шагаешь в алтарный зал. Баргесты беззвучно скулят за твоей спиной.

В полутемном зале двое. Маленькая женщина на коленях перед алтарем — голова втянута в плечи, уши зажаты ладонями — и мужчина в не-жреческих одеждах вполоборота между ней и дверью. Его лицо напряжено, пальцы сжаты на рукояти кинжала. Ты не их ожидал здесь увидеть. До тех, нужных, ты доберешься позже, не сомневайся. А пока придется смириться с теми, кто есть.

Ты нерешительно двигаешься вперед. Тёмная пелена вокруг твоего тела частично рассеивается, сквозь нее проглядывает то локоть, то острое исцарапанное колено. Мужчина выхватывает кинжал, становится в защитную стойку. Выставляет остриё перед собой. Глупый, глупый смертный.

Признайся, ты желаешь с ним позабавиться? Давай, не стесняйся. Он не ровня твоим обретенным силам и не причинит настоящего вреда.

Ты машешь кулаком. Темный поток, похожий на бесшумный осиный рой, вырывается в сторону смертного. Недостаточно быстро. Человек без труда уклоняется, росчерк кинжала рассекает тьму. Тоже безрезультатно. Ты бьешь снова. Он отпрыгивает в сторону. Не нападает. Пытается оценить твои силы? Или честь не позволяет ему сражаться с ребенком?

Ты подпрыгиваешь. Тьма усиливает движение твоих мышц, и ты пытаешься попасть по нему снова, метя сверху вниз, в лицо. Он уходит от удара, приседает, перекатывается и рвет дистанцию. Все-таки решился. Тычет острием туда, где должны быть твои рёбра. Если бы не сгустившаяся напротив сердца чешуйка из тьмы, эта история тут бы и закончилась. Баргесты за твоей спиной не позволяют ему ударить повторно. Одна из тварей выстреливает длинным телом и щелкает зубами у самого его носа. Он отшатывается.

А этот человек неплох. Быстр и ловок, хотя пик его сил уже позади. Да, он не столь юн, как пытается казаться. Всего минута — а у него сбито дыхание. Тем не менее, он мог бы стать тебе неплохой заменой. Жаль, не согласится. Для того, чтобы это понять, достаточно поглядеть в его суженные зрачки и сжатые губы. Нет, разумеется — сломить или соблазнить можно каждого, слабости подтачивают всех. Но сейчас для этого недостаточно времени.

Всё. Довольно. Это начинает надоедать.

Резкий смех, подобный треску рвущейся ткани, заполняет пространство. Жрица, пытавшаяся незаметно отползти куда-то за алтарь, вскрикивает и замирает, вжавшись в пол. Предвиденье играет с ней злую шутку, парализуя волю безнадежностью. Мужчина вздрагивает, рефлекторно оглядывается на неё — и теряет драгоценный миг. Тебе, несмотря на неловкость, наконец удается его задеть. Поток тьмы обжигает бок, и он теряет равновесие. Баргесты вцепляются в лодыжки и икры, терзают, тянут. Сила их пока невелика, но ему хватает. Он пытается кромсать их кинжалом, сталь проходит насквозь, не задевая их тел. Он ранит собственную ногу, шатается и падает на колени. Пальцы разжимаются, клинок звенит об мозаичный пол, и тьма тут же оплетает человека, сковывая движения. На пророчицу можно пока не глядеть. Вряд ли в ближайшие минуты она осмелится пошевелиться.

Что ж, это оказалось несложно. Если бы вместо паломника и насмерть перепуганной неумехи ты застал тут искусного воина, чьи умения усилены способностью предугадывать действия противника, такого, какими были жрецы Ахиррата во время последней войны, тебе бы пришлось несладко. А тут — пара минут, и все готово.

Ты ведь желаешь стать сильнее, дитя? Тогда тебе придется еще немного потрудиться. Твой маленький алтарь с давленым жуком бесценен, но все-таки слаб. Нужно кое-что помощней. Вот этот камень вполне подойдет, требуется всего лишь отсечь от него прежнего владельца. Он наш враг, так что моральных проблем с этим быть не должно. Ведь так, дитя?

Ты оглядываешься на фиолетовый с блестящими прожилками алтарь. Переводишь взгляд на спутанного тьмой человека, а затем — на выпавший из его руки кинжал. Да, ты все понял верно. Есть множество способов отсечь бога от его алтаря и паствы, но этот, с кровью, — самый надежный и быстрый.

Ты отводишь глаза. Кусаешь губы. Пальцы с обкусанными ногтями тянутся к лицу.

Ты разочаровываешь, дитя. Жаждешь мести — и останавливаешься на её пороге. Этот человек — чужак. Его жизнь ничего не значит. Это всего лишь инструмент, материал. Он просто очень удачно оказался в нужном месте. Ты сделаешь это сам, или так и будешь ждать, пока дело выполнят за тебя?

Ты дергаешься, когда твою маленькую кисть обхватывают незримые пальцы. Голосовые связки сводит спазмом. Нет, тебе не позволено кричать: верховный жрец тьмы обязан вести себя достойно. Теперь, когда ты им сделался, побороть сопротивление твоих мышц стало совсем несложно. Ты наклоняешься, пальцы сжимаются на еще теплой рукояти, и делаешь шаг к пленнику. Расширенными от ужаса глазами следишь, как твоя левая рука хватает мужчину за волосы, оттягивая голову назад. Обнажается горло. Тонкая кожа, трахея, кровеносные сосуды. У тебя не выходит ни зажмуриться, ни отвернуться. Рука с зажатым в ней кинжалом взлетает и падает, рассекая беззащитную плоть. Спазм ненадолго отпускает твои голосовые связки. Непослушные губы бормочут: «Во имя Тьмы!»