– А что ж ты, товарищ, сам его не позовешь?

– Да тут такое дело… На днях я тут… подрался, ну, в кафе этом. И там мне лучше не показываться. А с этим товарищем нужно вопрос решить, ну, чтобы он заявление в полиц… в милицию на меня не писал. Понимаешь?

Он скользнул взглядом по моему лицу, задержавшись на синяке под глазом.

– А вдруг ты его ножом… того самое?

Я усмехнулся, стараясь придать своему лицу как можно более невинное выражение.

– Да брось, друг. Ну, подрались, из-за бабы, с кем не бывает. Но за это ножом… нет, это перебор. Меня, наоборот, совесть мучает. Много плохого ему наговорил. Хочу извиниться. Сплю плохо. Помоги мне. Всего-то к телефону позвать. Я тебе за это заплачу.

Я достал деньги, отсчитал нужную сумму – пятьдесят рублей, словно плата Харону за переправу через Стикс – и протянул Шурику. Но он не торопился их брать. Какое-то время он смотрел на деньги, словно на ядовитых змей, что-то обдумывая, взвешивая на невидимых весах. В его глазах мелькнуло что-то – жадность? Страх? Или желание гульнуть на эти деньги? Я не смог разгадать. Затем, будто приняв какое-то важное для себя решение, он взял купюры и тут же спрятал их в карман.

– Вижу, ты не пьянь какая-то. Пьянь такие деньги с собой не носит. И одет ты хорошо, хотя… – он ткнул пальцем в сторону моего разбитого лица, – рожа разбита. Но ты не из тех, кто готов на мокруху. Так и быть, поверю. Что сказать-то?

– Скажи, что ему звонит Ким Викторович, – ответил я, сообщив имя и отчество отца Валентина. – Он поймет, кто это.

– А если он мне не поверит?

– Тогда все равно деньги твои.

Шурик сделал пару глубоких затяжек, и выбросив окурок, двинулся к «Марсу», но тут же замер и обернулся.

– А баба-то хоть красивая была?

– Шикарная.

Шурик хмыкнул и пошел к двери, за которой исчез через миг. Я следом, как тень, преследующая своего хозяина.

Бежевый, потертый телефон стоял на тумбочке у входа, рядом с вешалкой для верхней одежды. Все это – в небольшом, тесном тамбуре. Я встал в углу, рядом с дверью, чувствуя, как адреналин закипает в крови, а сердце стучит все громче.

Сейчас все решиться.

Или нет.

Если выйдет, главное не затупить.

Где-то через минуту, или около того – время тянулось медленно, как патока, – дверь распахнулась, впуская в тамбур гомон голосов из кафе, и… вышел Валентин. Дверь захлопнулась за ним, отрезая нас от зала, словно гильотина, запечатывая нас в этом тесном коконе, погружая в звенящую тишину. Он меня не заметил, подошел к телефону. Понял, что трубка не снята. Хмыкнул.

– Эй, – шикнул я, словно змея, готовая к броску.

Он резко обернулся, и в этот же миг мой кулак, будто кувалда, обрушился на его лицо, впечатавшись точно в нос. Хруст костей разнесся по тамбуру. Валентин рухнул назад, как подкошенный, выпучив на меня глаза, полные ужаса и непонимания. От носа к подбородку по его лицу потекли две жирные, багровые линии крови. Кровь капала на пол, оставляя темные, зловещие пятна. В этот момент я почувствовал не удовлетворение, не триумф, а лишь холодную, липкую пустоту внутри.

– Ты?! – воскликнул он. А потом до него дошла боль, он прикрыл разбитый нос рукой, из-под пальцев сочилась кровь, окрашивая светлый свитер в багровый цвет. Он застонал – звук жалкий и слабый, как скулеж раненного пса.

Я опустился на колено напротив него, схватил его за ворот свитера.

– Где телефон? – выпалил я.

– Телефон? Какой телефон? – простонал он.

– Моя вещь. Где она?

– Дома.

«Ну да, кто бы сомневался», – пронеслось у меня в голове с горечью.

– А говорил, что продал…

Я обшарил карманы его брюк. Вдруг соврал? И этот проклятый телефон при нем? Вытащил паспорт и студенческий билет. Телефона нет. В паспорте нашел страницу с пропиской. Запомнил адрес. Как оказалось, Валентин жил недалеко от Ани. Вроде, всего в двух кварталах.

– Тебе это так с рук не сойдет, козел! – зло пробормотал Валентин, вытирая с подбородка кровь. – Ты, сука, сядешь!

– Ага, – буркнул я, пропуская его слова мимо ушей. Мне больше интересовали его паспортные данные.

«Что теперь? Ломиться в квартиру?» – мелькнула мысль, но тут же отступила. Есть вариант куда тоньше по исполнению…

– Короче, так, – отрезал я, глядя ему прямо в глаза – в них плескался страх, чистый, животный страх. – Пункт первый: паспорт забираю себе. Будем меняться. Ты мне мою вещь, я тебе паспорт и студенческий. Пункт второй: даже не думай заявлять в милицию. Иначе твой паспорт найдут рядом с трупом. Мне терять нечего. Смекаешь, что в этом случае будет? Сядешь.

– Что? Да ты больной!

– Да. Я дурак, бросай оружие, – вспомнил я фразу из старого боевика про ментов. Улыбка тронула мои губы – кривая, зловещая улыбка.

– Что это значит? – пробормотал он, глядя на меня с ужасом.

– Тебе не понять… – прошептал я. – Советую тебе сегодня ночью быть дома. Я приду. Обменяемся. Вздумаешь куда-то деть мою вещь, позвать в засаду милицию или своих дружков – смотри второй пункт. Понял?

– Козел! – прошипел он.

Я сунул его документы во внутренний карман пальто. Толкнул ладонью Валентина в лоб – жест грубый, бесцеремонный. Он повалился на спину, как мешок с картошкой, его глаза пустые и бессмысленные – уставились в потолок. Через миг я вышел из кафе в бушующую метель. Снег хлестал в лицо, как тысячи мелких иголочек, ветер выл, как голодный зверь. Сердце бешено колотилось в груди, адреналин бурлил в крови, обжигая изнутри. Ноги были ватными, руки ледяными. В голове царил сумбур, мысли метались, как крысы в лабиринте. Лишь спустя пару кварталов, когда «Марс» остался далеко позади, растворившись в белой мгле, я остановился. Прислонился к стене дома, чувствуя, как дрожат колени. Зачерпнул пригоршню снега и умыл лицо – холод обжег кожу, словно кислота, он немного привел в чувство. Выдохнул – воздух вырвался из легких с хрипом. И я пошел медленно, стараясь успокоить бешено колотящееся сердце.

«Вроде все неплохо получилось, – подумал я, стараясь убедить себя в этом. – Нигде не косякнул. Документы у меня, теперь никуда не денется. А не жестко я с ним? Да не, нормально. За Аньку ему это. Да и за все остальное».

Не думаю, что он полный идиот, чтобы обращаться в милицию. Мое предостережение с паспортом и трупом… должно сработать. Готов ли я пойти на такую крайнюю меру? Нет, конечно! Я не убийца. Просто… я видел такой психологический прием в кино. Должен сработать.

«Должен», – повторил я про себя, словно заклинание, пытаясь отогнать грызущие изнутри сомнения.

Заскочил в гостиницу, забрал свой портфель и сразу же на улицу. Ожидание автобуса в этот поздний час растянулось в бесконечность. Я чертовски продрог, пальцы на ногах окоченели. Но, наконец, вдали показались тусклые фары, и вскоре, с шипением пневматических тормозов, автобус остановился у остановки. Почти пустой. Я оплатил пять копеек, и усевшись у окна, зарылся поглубже в пальто и уставился во тьму за окном.

Уже через полчаса я стоял перед нужным домом – типичная панельная пятиэтажка, серая и безликая. Пустой, темный, промерзший двор. Вот его подъезд, первый по счету. Я быстро прикинул по номеру квартиры расположение окон. Четвертый этаж. В кухонном окне горел свет, остальные два – темные. Остальные окна – во тьме, дом спит. Лишь с десяток окон бодрствуют. Я вошел в подъезд. Он был пропахший кошками и затхлостью. Паспорт и студенческий билет спрятал за батареей между вторым и третьем этажами – на случай если меня повяжут наверху. Будет, чем торговаться.

Поднялся на четвертый этаж. Вот она, нужная дверь. Я постучал – три коротких, настойчивых удара. Почти сразу послышались шаги, щелкнул замок, и дверь распахнулась. На пороге стоял Валентин. На нем были треники с отвисшими коленями и белая майка. На лице читался испуг, нос слегка распух, на переносице наливался синяк, готовый вот-вот расцвести под глазами.

– Ну? – оборвал я тишину, требуя свой телефон.

Валентин шагнул через порог, вышел в подъезд, прикрыв за собой дверь. Словно боялся, что его домашние увидят эту сцену.