Валентин со своей кодлой все-таки просочились внутрь. Видимо, умение жить за чужой счет и протискиваться без мыла в самые узкие щели у него было в крови. Я потоптался на месте, прикидывая – а стоит ли вообще ждать? Очередь двигалась с черепашьей скоростью. Минут через пять стало окончательно ясно: если сейчас останусь здесь, то встречу не Валентина, а Новый год. Плюнув на все с высокой колокольни, я решительно двинулся к выходу. И, что самое удивительное, прошел внутрь без каких-либо проблем. Никто даже слова мне вслед не сказал. Видимо, одного взгляда на мою разукрашенную физиономию хватило, чтобы отбить у окружающих всякое желание вступать со мной в дискуссии. С таким подозрительным типом как я лучше не спорить – себе дороже.

Взял в окошке себе коньки по размеру. Я шагнул на лед, ощущая под собой не столько твердь, сколько зыбкую, готовую в любой момент провалиться бездну. Бортик отозвался холодком под ладонью. Огляделся.

Каток жил своей жизнью, подсвеченный холодным светом ламп, свисающих с потолка, будто стаи механических медуз. Эхо множило нехитрую мелодию, что-то вроде «Ложкой снег мешая…». Толпа – пестрая, как лоскутное одеяло, сшитое слепым безумцем. Возраст, пол – все смешалось в этом неуклюжем хороводе. Молодняк, конечно, преобладал – куда ж без них, вечно ищущих, где бы стрясти избыток энергии. Течение двигалось против часовой стрелки, прижимаясь к бортику, словно боясь оторваться от спасительно тверди. Центр же, как и положено, был отдан на растерзание «чайникам» и малолетним спиногрызам, еще не познавшим законов ледового дрифта.

Я вклинился в поток, скользя взглядом по лицам – выискивал Валентина. И тут же зацепился за Аню. Она была на другом конце катка – разумеется, меня не видела. Красный свитер крупной вязки, высокий ворот, белые снежинки – словно новогодняя открытка. Черные, обтягивающие штаны, красная шапочка – контраст, бьющий по глазам, как удар током. И белые коньки – завершающий штрих к портрету снегурочки, сошедшей с глянцевой обложки. Фигурка, надо сказать, выделялась. Гимнастика – штука такая, бесследно не проходит. На миг я потерял Аню из виду, снова сосредоточившись на поисках Валентина.

И вот он – как и ожидалось, в самом эпицентре хаоса, в компании своих неизменных спутников: Рыжий и Цыган. Толстый высматривал кого-то в толпе, как хищник, выбирающий жертву. Я сбавил скорость, откатился к бортику и замер, наблюдая за этой троицей, будто за подопытными кроликами в лаборатории безумного профессора.

– Сергей!

Девичий голос прорезал гул катка. Я обернулся. Сквозь мельтешение фигур, словно призрак из другого измерения, ко мне неслась Аня, отчаянно жестикулируя. Мгновение – и она уже тормозила рядом, подняв фонтанчик ледяной крошки. Когда она увидела мое лицо ее брови тут же сложились в тот самый «домик», от которого у меня внутри все сжималось в тугой, болезненный узел. Голос – полный сочувствия, как у медсестры, склонившейся над безнадежным пациентом:

– Твое лицо… Бедненький! Болит?

– Нормально, – отмахнулся я, стараясь не морщиться. Врать получалось паршиво.

– А это откуда? Тоже они?

Под «это» подразумевалась царапина, тянувшаяся от виска почти до подбородка – сувенир из тех, что не хочется хранить на память.

– Нет. Это другая история… – пробормотал я, чувствуя, как внутри нарастает та самая, глухая, тягучая тоска. Будто из-под земли тянет сыростью и безнадегой.

Аня нахмурилась, явно додумывая что-то свое, не самое радужное. В глазах мелькнула тень – страх, смешанный с обреченностью.

– Ты был в «Марсе»? Он был там?

– Давай покатаемся, а? – я попытался сменить тему, как пытаются заткнуть дырку в прогнившей трубе жевательной резинкой. Безуспешно, разумеется.

– Сначала скажи, это опять Валя?

Я выдавил подобие улыбки – кривой, как покосившейся крест на заброшенном кладбище.

– Нет. Честное слово, не он. Его там не было.

Аня несколько секунд сверлила меня взглядом – будто пыталась разглядеть в моем лице ложь или правду. Видимо, что-то разглядела. Или просто устала бороться.

– Поехали. Кататься умеешь?

– Немного, – ответил я, зная, что «немного» в моем исполнении граничит с катастрофой. Но сейчас это было не важно. Важно было сбежать от вопросов, от этой давящей атмосферы, от самого себя. Хотя бы на время, пока коньки скользят по льду, а в ушах шумит ветер. Хотя бы на миг забыть о том, что в моем мире – тьма, и внутри меня – не намного светлее.

Мы тронулись, вливаясь в этот нескончаемый хоровод скользящих фигур. Лед под коньками отозвался привычной зыбкостью – словно не твердь, а застывшая на миг река, готовая в любую секунду снова пуститься в бег. Вскоре мы настигли ее друзей: Мишку, друга детства, выросшего с Анькой в одном дворе, и Ирку – сокурсницу. Михаил возвышался над всеми, словно телеграфный столб, – под два метра ростом, худой, с длинными, тонкими пальцами и лицом, на котором, казалось, отпечатались все тома классической литературы. Впоследствии выяснилось, что он и вправду имеет отношение к искусству – пианист, жмущий клавиши в каком-то местном ансамбле, наверняка играющий Баха в полупустых залах для немногочисленных ценителей. Хотя, может залы и полные. Откуда мне знать, как тут с этим в СССР?

Ира же была полной противоположностью Аньки – болтливая, как сорока, ни капли скромности и застенчивости. Из тех девиц, которые, кажется, уже успели попробовать в этой жизни все, от экстремального вождения до прыжков с парашютом. И надо отдать ей должное, весьма симпатичная. Что-то в ней неуловимо напоминало мою Юльку – разве что губы, к счастью, не пострадали от модной в моем времени силиконовой эпидемии.

Ирка сразу же меня окинула взглядом – быстрым, цепким, будто сканирую на предмет совместимости и готовности к употреблению. И тут же, без всяких предисловий, двигаясь чуть сзади, выпалила:

– Анька по секрету мне про тебя столько рассказывала! Кажется, она в тебя по уши влюбилась!

– Ира! – Аня вспыхнула, как бенгальский огонь, и ее щеки мгновенно порозовели. Затем она опустила взгляд на лед, словно пытаясь найти там ответ на какой-то мучительный вопрос, и тут же помрачнела. Будто увидела в отражении не лед, а что-то гораздо более…нехорошее.

– Ну а что? Сережа должен знать, – пожала плечами Ирка, как будто речь шла о погоде. – Иначе так и проходишь всю жизнь в девках.

– Не было такого! – прошипела Аня, сжимая кулаки.

– Было, было. Ань, тут все свои. Ну а ты, Сереж, как считаешь? Нравится тебе Анюта?

– Симпатичная.

Затем девочки снова схватились в словесную перепалку. Я не стал вмешиваться – бабские разборки дело тонкое, да и наблюдать за Валентином было куда важнее. Он и его свита по-прежнему стояли в центре катка, и теперь их взгляды были направлены прямо на нас. Стало окончательно ясно, кого папенькин сынок так усердно высматривал в толпе – конечно же, Аньку. Видимо, на этот вечер у него были свои планы, весьма конкретные планы. Что ж, тем интереснее будет их обломать. Ирка, тем временем, пристроилась ко мне сбоку и без умолку что-то щебетала. Удивительно, но мы даже нашли несколько общих тем для разговора – впрочем, ничего серьезного, пустая болтовня, чтобы заполнить паузу. В результате Аня оказалась практически без моего внимания, хотя и была совсем рядом. Краем глаза я заметил, как с каждой минутой она становилась все мрачнее и мрачнее – будто туча, готовая разразиться грозой.

В какой-то момент позади раздался голос Валентина – насквозь фальшивый, будто монеты отлитая из дешевого металла.

– Добрый вечер, девочки! – произнес он с приторной сладостью, от которой сводило зубы. В воздухе повеяло бедой. Будто бы открылась дверь в темный чулан, откуда потянуло сыростью и запахом гнили.

Мы не остановились. И не обернулись. Все и так было понятно. В воздухе повисла эта гнилая, липкая атмосфера его присутствия. Никто не хотел продолжать этот вечер. Никто не хотел пачкаться об эту мерзость. Но Валентин, как привязанный, не отставал. Словно зомби, ведомый инстинктами, он преследовал нас: