Кофе закончился и сидеть в кафе больше смысла не было, потому Эдсель простился и не спеша, все равно торопиться некуда, двинулся к выходу из города.

Обедал он в еще одном кафе на окраине, после чего все так же, не торопясь, вышел к берегу моря и побрел вдоль по пляжу. Отдыхающие не жаловали это место — слишком глубоко, много камней и неудобный спуск. Здесь были только чайки и ветер, который тоже ощутимо дрожал, предчувствуя грозу.

Но гроза началась раньше ожидаемого и совсем не с молний.

Сразу Алард задержался на тропе, а потом ему вдруг пришлось сделаться спасителем безрассудных девиц, необдуманно облокачивающихся на древние изгороди над обрывом.

Стояла, пахла этим странным горьким запахом, который даже розы не могли перебить, и вздрагивала руками, будто хотела стянуть разошедшееся на груди платье, но никак не могла решить, стоит ли это делать. Выговорил за дурость. Элира, судя по расширившимся зрачкам, мало что понимала. Но на последнюю фразу удосужилась кивнуть. Тогда Алард развернулся и ушел.

Его нервировал запах и донимала досада, что девица добралась до его укромного уголка в саду. Но не сунься Эдсель вытаскивать мисс Дашери, не заметил бы на серпантине кое-что, чему там быть не стоило.

То, что он опоздал к началу с таким трепетом ожидаемой грозы, была, в основном, его собственная вина, но винить хотелось болтавшуюся непонятно где девицу. Вот зачем, спрашивается, торчал на балконе, дожидаясь, когда она соизволит явиться в дом? Однако когда тетушкина помощница ворвалась в дверь, будто бежала от ливня в ужасе, Алард испытал очередное странное (что ж, такой уж день) чувство — облегчение.

И это были еще не все нелепости. Инцидент в столовой, куда проголодавшийся после поздней прогулки лорд Эдсель заглянул наобум, стал лишним подтверждением, что устоявшийся в доме порядок нарушен окончательно и бесповоротно.

Если окружить себя делами, переживать о пережитом будет некогда.

Я провела грозовую ночь так же, как прочие до нее. Какие-то были более спокойными, какие-то как эта, когда мне не удалось полностью отгородится от назойливого прошлого, и оно в очередной раз явилось взыскать за содеянное. Оно, он. Просто теперь я буду знать, что окошко в ванной тоже нужно проверять.

Мадам Дастин отметила утром и помятый вид, и запавшие от бессонной ночи глаза, но ни слова не сказала о неубранной со стола посуде и моей забытой там же шали. В столовой и правда был порядок, я просто отнесла туда завтрак, как обычно. Поглядывая на вход, поиска шаль, надеясь, что она лежит где-то на кресле. Но, наверное, служанка, что приходит рано утром протирать пыль и поливать цветы в больших вазах в простенках между окнами, все убрала. И посуду, и шаль. В первый день я еще ждала, что шаль мне вернут, но никто не пришел. И я немного тревожилась, а потом решила, что могу теперь позволить себе новую, и перестала.

Здесь как-то удивительно быстро забывались тревоги. Несмотря на рассказываемые о хозяине страшилки, в доме было спокойно. Или просто я привыкла, легко приняв предложенный ритм? Размеренный, неспешный.

С лордом Эдсель мы лично никак не пересекались. Иногда я видела его силуэт в саду или тень на балконе, не больше. В те моменты, когда он находился в холле или в столовой, шел в кабинет или в библиотеку, или к себе в комнату, я была чем-нибудь занята в другой части дома, или гуляла, или ездила с мадам на рынок.

Через день после моей злополучной бессонной ночи мы как раз отправились на рынок. Лексия оставила меня у экипажа, которым правил всегда будто спящий на ходу Ганц, а сама пошла в лавку бакалейщика, забрать заказ и обговорить новый. Я побродила рядом, потом для порядка сказала Ганцу, что отойду ненадолго и направилась к открытому прилавку, с которого торговали легкими платками и воздушными шалями. Выбор оказался неплох. Продавец сначала ждал, затем понял, что я никак не определюсь, и куда-то отлучился. Я же в раздумьях перебирала цветные, отороченные кружевом и целиком из него выполненные изделия местных и не только мастериц и не услышала, как сзади кто-то подошел.

— Вот эту, жемчужно-розовую, — раздался над моим плечом знакомый голос с хрипотцой.

Я вздрогнула от неожиданности, оступилась и наступила тому, кто стоял позади, на ногу. Дернулась, чтобы отойти, но он сделал то же самое. Жаль, сторону, куда отходить, мы выбрали одну.

Что же, теперь я точно знаю, что у Аларда Эдселя каменной твердости не только грудь, но и подбородок. Надеюсь, он не прикусил себе язык, потому как я — прикусила. И страдала сейчас не только от неловкости, но и от боли в затылке и на кончике языка. Может и к лучшему, меньше глупостей наговорю. Но извиняться все равно придется.

— Лорд Эдсель…

— Это мне кара за непрошеный совет, видимо, а вам за рассеянность.

— Добрый день. Извините.

— Вы за добрый день сейчас извиняетесь или за подбитую челюсть и отдавленную ногу?

Снова, как ночью в столовой, отчаянно захотелось зажмурится. Было ужасно стыдно. Когда я умудрилась сделаться такой неловкой?

— Я не извиняюсь. Я…

И косноязычной. И слова забываю. Очень вовремя…

— Однако. И не собираетесь?

— Собираюсь! — от отчаяния я недопустимо повысила голос и почувствовала, как щекам стало горячо.

— Тогда повернитесь, наконец, лицом, или думаете, что раскаяние на спине будет выглядеть выразительнее?

— Вы же против, чтобы на вас смотрели.

— Сейчас не против. Сейчас сюда половина рынка смотрит. Вас жалеют, восхищаются вашей стойкостью и немного завидуют, а на меня смотрят и гадают, я вас прямо тут целиком сожру или надкушу и утащу в омут порока и ужаса.

— И разврата, — ляпнула я. Оказывается, прикушенный язык еще не гарант того, что вы не наговорите глупостей.

— Повернитесь же. В конце концов это невежливо, говорить о разврате, повернушись спиной к собеседнику. Мне нужно понять, вы так шутите или это предложение?

— Это не предложение, это выражение такое. Говорят омут порока и разврата, — сказала я, поворачиваясь и продолжая краснеть, но нашла в себе смелость не только не зажмуриться, но и в глаза посмотреть, в лицо. Половину лица. Вторая оказалась скрыта гладкой белой маской с золотыми завитками узорами на щеке и вокруг прорези для глаза. Глаза были серые, светлые, и на фоне по большей части темных волос и тронутой загаром кожи, выглядели почти прозрачными и капельку жуткими.

Рубашка, светлый жилет и брюки, сапоги, плащ перекинут через согнутую в локте руку… Сегодня жарко с самого утра. Мне просто жарко, платье темное, вот лицо и полыхает, а вовсе не от того, что…

Сожрет или утащит в омут… О чем я думаю?..

— Извините мне мою неловкость, лорд Эдсель, я пойду.

— Извиняю. Идите. А как же шаль или платок? Вы ведь хотели.

— Перехотела.

— Зря, вы, кажется, обгорели на солнце. Лицо и кончики ушей. И вы меня извините, мне следовало обозначить свое присутствие прежде, чем давать советы.

Я присела в книксене и поспешила обратно к экипажу.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Зачем? Зачем извиняться перед прислугой, зачем заговаривать, пугать, смущать, сбивать с толку, предлагать разделить ужин? Ему больше поговорить не с кем? Так вроде есть.

Я спряталась внутрь экипажа и наблюдала, как Эдсель пересек небольшую площадь с фонтаном, в которую упирался рынок, и там встретился со смутно знакомым мужчиной в форме. Издалека лица было как следует не разобрать, но форма напомнила красавчика, что смотрел на меня, когда я ждала повозку до поместья, сидя на скамейке у почтовой станции.

С уходом лорда народа на рынке ощутимо прибавилось. Было бы странно предполагать, что это связано. Слухи слухами, но не настолько же? Вон и продавец появился. Можно было вернуться и все же купить ту жемчужно-розовую кружевную шаль. Она мне тоже приглянулась, но я медлила из-за стоимости и непрактичности. Такой открытые плечи только от солнца прятать, а не от озноба или сквозняков. Но тут пришла мадам Дастин, с улыбкой, свертками и новостями. Еще с ней был носильщик из бакалейной лавки с тележкой. Пока молодой парень под бдительным надзором укладывал покупки в багажный ящик, Лексия делилась принесенным. Для начала вручила мне кулек с глазурованными ягодами, а потом ошарашила.