Раздражение сменилось настороженным ожиданием. Не Орвиг причина. Элира встала с Лансом замыкающей парой, а значит…

…Поворот, полшага назад, полуповорот плечом к партнеру, чуть касаясь пальцами, и пары выстраиваются в колонну. Шаг в сторону. Коридор.

Смена партнера.

Я не смотрю, Ллирие, не смотрю, я слышу, как ты идешь мне навстречу, будто шагнула с обрыва и падаешь. Бесконечно медленно.

Я рядом. Я поймаю.

Я прежде не видел тебя такой, но помню эти глаза и знаю эти руки, что доверчиво коснулись моих. Нервное и теплое зеленовато-карее, и улыбка прячется, а дерзкий голос будто хочет сказать: “Вы заправский враль, лорд Эдсель, вы обещали не смотреть”, а я соглашаюсь, что да, обещал, и закрываю глаза. Чтобы чувствовать, глаза не нужны. Два удара. Тишина. И снова…

Музыка почти стихла, шелестели платья дам, кавалеры раскланивались и благодарили за танец. Он, Алард Эдсель, на правах хозяина, самодура и тирана немного испортил завершение танца, не став возвращать временную пару ее кавалеру. Ланс и так слишком много времени трется рядом. Обойдется. Это его дом и его… Она для него.

Элира все еще не подняла глаз. Любоваться на подрагивающие ресницы можно было вечно, но Алард понимал, что и так привлек к ней слишком много внимания.

— Теперь можно, — сказал Эдсель, касаясь губами руки, вместо того, чтобы только обозначить вежливый поцелуй.

От прикосновения к ее коже грудь обожгло, будто туда плеснули кипятка. Совладав с дыханием, Эдсель выпрямился и признался: — Я вам соврал. На вас невозможно не смотреть, но вы — не смейте.

С удовольствием поймав мгновенно вспыхнувшее возмущение, развернулся и оставил ее. Быть рядом и не касаться было невыносимо. Лучше так, на расстоянии. Не смотреть. Как пройдоха Раман, прицепившись как репей следует за ней, как прижимается к ней, как сыплет улыбками и взглядами. Алард знал Ланса слишком давно, чтобы понимать разницу между дежурным флиртом и вниманием к той, что действительно нравится. Нужно было не болтать с наместником, а пойти и самому пригласить. Пусть бы Лексия поджимала губы. Пусть бы гости болтали и шептались.

Пусть бы она сейчас взяла и… Ушла. Ушла. Моя…

Ничего. Беги, прячься розовой цаплей в тумане. Я понимаю. Я вижу, Ллирие, как тебе тяжело среди отражений и масок, просто подожди. Я скоро.

Элира

Где можно спрятаться, когда в доме столько гостей? Только там, куда запрещено ходить. Я бы предпочла сад, но в нем тоже было полно гуляющих. Так что остался только второй этаж. Та часть, где были комнаты Аларда.

Я не хотела, чтобы меня видели поднимающейся по лестнице в холле, поэтому выбралась наружу и как воришка прокралась вокруг дома к тому входу, что показал Орвиг, надеясь, что не слишком испорчу платье о розовые кусты. Их хоть и постригли к приезду гостей, но очень щадяще. Старый Ганц будто жалел розы стричь, я даже пару раз слышала, как он с ними разговаривает.

Дверь поддалась с трудом. Лестница была залита чернильным мраком, таким густым, что его можно было потрогать. Я поднималась как раз наощупь, трогала эту мягкую, как мох, темноту, сухие шершавые стены и гладкие перила. Звуки праздника были слышны едва-едва, и создавалось ощущение, что это старый дом дышет и вздыхает.

Приглушенный свет коридора второго этажа после темной лестницы казался ясным днем. Я быстро миновала гостевое крыло и открытый пролет над шумным и ярко освещенным холлом, и едва темно-серая тень той части дома, куда я стремилась, шалью упала на плечи, остановилась и пошла медленно.

Прятаться в кабинете Аларда было бы слишком, поэтому я решила узнать, что в той комнате, что прямо над моей. В прошлый свой визит сюда, за жалованием, я так волновалась, что не смотрела по сторонам.

Двери комнат здесь повторяли расположением те, что были этажом ниже. Ковер скрадывал шаги. А навстречу мне шло чудовище. Бесшумно, как я. Потому что я и она — одно. Я — Элира Дашери, убийца, она — Элирия Вилдероз-Бист, чудовище.

Раман Лансерт верно сказал, мне некуда прятаться. И я обещала. Поэтому я пошла дальше и не сбилась с шага. А когда мы встретились — протянула руку.

Наверное это зеркало взяли в одной из комнат, чтобы украсить столовую, но оно оказалось лишним и его в спешке и суматохе так и оставили здесь, в нише, которой заканчивался коридор. Оно было вровень со мной, и мы с чудовищем могли видеть друг друга целиком. Наши пальцы соприкасались. Мы очень давно не смотрели друг на друга вот так, на расстоянии вдоха, одинаково задержав дыхание. Чудовищу было немного страшно. Как и мне. И мы простили друг другу этот страх. Потом я потянулась и стерла краску с ее лица. Всю, какая была, особенно красную. Эти яркие пятна не подходили под наш волшебный наряд из рассветного серого. Только с клеймом на плече я ничего не могла поделать. Для этого чудовищу пришлось бы повернуться ко мне спиной, но чудовища никогда не показывают спину. Чудовища всегда смотрят в лицо, в глаза, до дна сути, даже если стоят позади.

Та, что в зеркале, коснулась драконьей метки на плече и прижала ладошки ко рту. А я кивнула. Я буду молчать. Да и не так уж они и нужны — слова. Все самое страшное и самое важное происходит в тишине.

Затем я опустила веки, позволяя чудовищу спрятаться, как хотела спрятаться сама, и так, не открывая глаз, отступила на несколько шагов назад, затем повернулась и безошибочно нашла рукой ручку двери.

“Теперь можно”, — сказал мне мой Лар после танца, и я снова его послушалась. Мне хотелось слушаться его так же, как дерзить ему и говорить глупости. Попалась. Страшно попалась. Простила чужие белые руки на его плечах, заперла свой страх, разбила свою скорлупу. Один дракон сделал из меня чудовище. Что будет теперь?

Комната оказалась пустой. Даже штор не было. Только диван, странным образом — почти в центре, чуть под углом и спинкой к двери — поставленный перед полукруглым почти во всю стену окном. Старинный знакомец. Вот он где. Со своей выгоревшей обивкой и двумя потертыми подушками. Комната мгновенно стала будто своей.

Свет, зыбкий и неуверенный, проникал снаружи из сада, усеянного фонариками. Отюда, сверху, они казались запутавшимися в ветвях светлячками. На узкой полке над фальшивым камином стоял подсвечник со старой пыльной свечой, потекшей восковыми слезами на такие же пыльные бронзовые завитки. В коробочке рядом нашлось несколько спичек.

Огонек вышел маленький и дрожащий. Я боялась шевельнуться, чтобы не задуть, ведь зажечь свечу удалось только с последней спички. Это было глупо, но хотелось вот этого дрожащего огня и света, а не только того, что тайком пробирался из сада и подглядывал в комнату. Еще бы одеяло, чтобы было уютнее ждать. Натянуть до подбородка. Ну ничего, знакомые подушки тоже вполне ничего.

Я смотрела на свечу. Сначала в сад, но он казался чужим, не тем, к которому я привыкла, будто тоже, как Алард сегодня, он надел странную маску. А свеча была настоящей, дрожала и боялась сквозняков.

Я сбросила туфли и забралась на диван с ногами, зарывшись в юбки, как в серое, изредка вспыхивающее розовым облако. И не заметила, как уснула.

Мне приснился сон. Море и закат. Шершавый песок под пятками. Шелест. Шорох. Ночь дышала. Живая и теплая. И мое сердце билось рядом. Такое большое и сильное, какой я не стану никогда, но мне и не нужно, потому что был он. И я потянулась. Во сне. В полудреме, задыхаясь от нежности, и…

— Вот мы и дошли до поцелуев, — сказал Раман Лансерт и провел тыльной стороной ладони по моему лицу, шее…

Зашумело в ушах и руки сделались влажными и тяжелыми. И затылок. Я не могла пошевелиться. Во мне было полно воды, она давила, прижимала меня, не давая вдохнуть, пока я не отпущу ее, пока кто-то другой не перестанет…

— Я едва заметил как вы проскользнули по балкону наверху. Платье выдало. Так сбежать… Я еще ни разу никого не желал так сильно как вас. Наваждение… — шептал Раман, покрывая поцелуями мое лицо, а я… я считала шаги. И не могла пошевелиться. Как всегда. Как тогда.