Андреа нахмурил брови:

— «Капитан Тич?»

— Не бери в голову. — Мэллори улыбнулся. — Пора по местам. Начинаю я, — сухо закончил он.

Тяжелое пыхтение двигателя перешло в мягкий рокот, исчезли носовые буруны, и немецкий катер заскользил в полутора метрах метрах от каика. Мэллори сидел на ящике для рыбы, стоящем на самом носу каика, и старательно пришивал пуговицу к старому пиджаку. Он отлично видел шестерых немецких моряков. Один из них, сгорбившись, сидел за пулеметом «шпандау», установленном на треноге рядом с сорока миллиметровой скорострельной пушкой. Трое стояли на палубе с о «Шмайсерами» наперевес. В дверях рубки маячил командир катера — угрюмый молодой лейтенант с Железным крестом на кителе. Из люка машинного отделения выглядывала еще одна любопытная физиономия. Мэллори не видел корму катера: ее скрывал хлопавший на порывистом ветру парус. Но поскольку пулеметчик, беспрестанно ворочавший дулом «шпандау», держал на прицеле только носовую часть каика, естественно было предположить, что на корме катера имеется еще один пулемет.

Лейтенант с суровым лицом поднес сложенные рупором ладони ко рту.

«Достойный выкормыш гитлерюгенда», — подумал Мэллори.

— Спустить паруса!

Мэллори окаменел. Игла безжалостно впилась ему в ладонь, но он не заметил этого. Лейтенант отдал команду по-английски!

«Стивенс слишком молод, слишком неопытен, — с отчаянием думал Мэллори. — Он клюнет на эту удочку, не может не клюнуть.»

Но Стивенс не купился. Он приоткрыл дверь рубки, высунулся, приложил ладонь к уху и бессмысленно уставился в небо. Он даже открыл рот от удивления, отлично разыграв придурка, не понимающего команды. Мэллори готов был расцеловать его. Не только повадками, но и одеждой, и черной крашеной шевелюрой Энди походил сейчас на заурядного греческого рыбака, недоверчивого и нелюдимого.

— Чего-о? — крикнул он.

— Спустить паруса! Мы сейчас сойдем к вам на борт, — и опять по-английски.

«Упорный, мерзавец», — подумал Мэллори уже спокойнее.

Стивенс все так же бессмысленно глядел на немца, потом недоуменно уставился на Андреа и Мэллори. Те не менее убедительно изобразили на лицах удивление. Стивенс отчаянно пожал плечами.

— Виноват, не понимаю по-немецки! — крикнул он. — А по-нашему вы не умеете? — бегло сказал он на безукоризненном греческом разговорном языке. Правда, это был язык Аттики, а не жителей Архипелага, но Мэллори не сомневался, что лейтенант не уловит разницы.

— Немедленно остановить лодку. Мы сойдем к вам на борт.

— Остановить лодку! А кто ты такой, чтобы из-за тебя останавливать лодку! Ты, ты, ты!.. — Возмущение было таким неподдельным, поток ругательств и проклятий столь натуральным, что лейтенант на минуту опешил.

— Даю десять секунд, — прервал ругань лейтенант. Он уже взял себя в руки, держался холодно и официально. — Потом откроем огонь.

Стивенс всем видом изобразил покорность и повернулся к Андреа и Мэллори.

— Наши повелители сказали свое последнее слово. Убирай паруса! — бросил он.

Те быстро и проворно спустили паруса. Мэллори потянул на себя кливер, собрал его и молча присел на корточки рядом с ящиком для рыбы. Он знал, что его изучают по крайней мере дюжина злых глаз. Парус прикрывал его колени и старый пиджак. Со сложенными на коленях руками он всем видом изображал уныние. Со свистом упал на палубу второй парус. Андреа ступил на него, сделал пару неуверенных шагов к корме, но остановился, опустив тяжелые руки. Мотор дизеля зарокотал еще глуше, повернулся штурвал, и массивный немецкий катер чиркнул о борт каика. Трое немцев со шмайсерами наперевес быстро, но так, чтобы не попасть в сектор обстрела своих пулеметов (второй уже можно было видеть), прыгнули на палубу каика. Один из трех тут же бросился вперед, к фок-мачте, и встал там, держа всю команду под прицелом. Всех, кроме Мэллори, которого держал на мушке пулеметчик, расположившийся на носу катера. Мэллори отметил безупречную согласованность военной машины. Он поднял голову, осматриваясь с чисто крестьянским безразличием. Кейси Браун сидел на корточках возле машинного отделения, возясь с массивной деталью, лежащей на палубе.

Дасти Миллер примостился в двух шагах от него и с подчеркнутым трудолюбием вырезал что-то из небольшой жестяной коробки, по-видимому, латку к мотору. Ножницы Дасти держал в левой руке, хотя Мэллори было отлично известно, что он не левша. Ни Стивенс, ни Андреа не шевелились.

Автоматчик у мачты уставился на них. Двое других медленно шли к машинному отделению. Немцы держали себя свободно, как хозяева положения, которым и в голову не приходит, что возможны какие-то осложнения. Они как раз проходили мимо Андреа. Спокойно, точно и аккуратно Мэллори через пиджак выстрелил в пулеметчика, повернул свой брен, и, прошитый очередью, рухнул часовой у мачты. Он еще не упал на палубу, а в руке Кейси Брауна мелькнул пистолет Миллера с глушителем, который лежал за деталью, с которой Кейси возился. Браун трижды выстрелил, и второй пулеметчик сник за турелью, мертвые пальцы судорожно сжали рукоять пулемета, и «шпандау», уткнувшись стволом в голубое небо, стал стрелять в него без остановки. Миллер надрезал трехсекундный химический взрыватель и бросил жестяную коробку в люк машинного отделения немцев. Стивенс метнул связку гранат в рубку, Андреа с быстротой и меткостью нападающей кобры обхватил огромными ручищами головы двоих, проходивших мимо со шмайсерами, и с силой столкнул их лбами. Все произошло мгновенно. Все пятеро «греков» бросились ничком на палубу. Немецкий катер скрылся в клубах дыма, языках пламени и рое обломков.

Эхо взрыва умолкло, остался лишь звук продолжавшего стрельбу «шпандау». Затем  ленту его заело.  Оглушенный двумя взрывами, Meллори, пошатываясь, поднялся на ноги. Изумился. Он не предполагал, что может сделать взрыв связки гранат и двух кубиков тола. Самодельная бомба Миллера разворотила днище машинного отделения. Внутри тонущего катера глухо рванули бензобаки. Обломки катера пылали. Мэллори стало не по себе: прямой столб черного дыма — отличный ориентир для немецкого самолета-разведчика. Мэллори успел увидеть развороченную рубку и труп лейтенанта, насаженного на искореженный штурвал: жалкое подобие того, кто несколько секунд назад отдавал приказы наглым голосом. Резкий звук рвоты, сильный и судорожный, донесся из рулевой рубки каика и Мэллори понял, что Стивенс тоже увидел эту безобразную пародию на человека. 

Катер чудом держался на ровном киле, вот уже вода подходит к планширю, затем она хлынула на палубу, заливая пламя и катер скрылся в воде. Радужные пятна заколыхались, разошлись кругами. Только щепки да каска плавали среди пятен нефти. Эгейское море опять стало мирным и безмятежным.

Мэллори оглядел каик и своих товарищей. Браун и Миллер наблюдали за тонущими обломками. Стивенс, целый и невредимый, стоял у двери в рубку. Лицо было мертвенно-белым, но на протяжении короткой схватки он был на высоте. У Андреа рассечена щека. Грек стоял над телами двух автоматчиков. Лицо его ничего не выражало.

Мэллори долго смотрел на Андреа, словно восстанавливал подробности случившегося.

— Мертвы?

Андреа кивнул:

— Слишком сильно я их ударил.

Мэллори отвернулся. Из всех людей, встречавшихся ему, никто не мог сравниться с Андреа в ярости к врагам. Он убивал фашистов как собак, убивал безжалостно, умело и беспощадно. И хотя он не считал себя вправе отнимать человеческую жизнь, никогда не дрогнула его рука. Он, любивший ближних своих больше всего на свете, не оправдывал убийства, как это пытаются делать фашисты, прикрываясь национализмом. Он убивал фашистов, чтобы дать возможность жить другим, лучшим людям.

— Кто еще ранен? — с наигранной бодростью спросил Мэллори. — Никто? Ну и отлично. Давайте-ка сматывать удочки. Чем быстрее, тем лучше, — он взглянул на часы. — Почти четыре. Пора связаться с Каиром. Оставьте на минуту свой металлолом, Кейси. Попытайтесь поймать Каир. — Посмотрел на небо на востоке, предвещающее ненастье. Покачал головой. — Не мешало бы узнать прогноз погоды.