Мэллори невольно покачал головой и ускорил шаг. Его товарищи сидели на том же месте, где незадолго до рассвета их высадил торпедный катер. Миллер растянулся во весь рост на земле, закрывшись шляпой от низких золотистых лучей восходящего солнца.

— Через полчаса отбываем. Завтрак принесут через десять минут. Давайте грузить снаряжение. — Мэллори повернулся к Брауну. — Хотите осмотреть двигатель?

Браун со вздохом поднялся на ноги и без всякого энтузиазма взглянул на потрепанный, облезлый каик.

— Надо бы, сэр. Если и двигатель такой же, как эта посудина… — он сокрушенно покачал головой и проворно спрыгнул на палубу каика.

Андреа и Мэллори последовали за ним. Оставшиеся передали им с причала груз. Сначала мешок со старой одеждой, потом еду, газовую плитку и топливо. Затем все, что требуется для подъема: тяжелые альпинистские ботинки, молотки, скальные крюки, ледорубы, мотки веревок на проволочной основе. После этого осторожно подали радиопередатчик, наконец, взрывную машинку со старомодной заводной ручкой. Вслед за тем два шмайсера, два брена, маузер и кольт. Потом последовал чемодан тщательно подобранной мелочи: карманные фонарики, зеркала, два комплекта документов, бутылки вина — холь, мозель, узо, ретсимо. С большой осторожностью разместили возле передней мачты два деревянных ящика. Один — среднего размера, зеленый, обитый медью. Другой — маленький и черный. В зеленом была мощная взрывчатка ТНТ, аммонал, несколько стандартных брусков динамита. Там же упакованы гранаты и запалы к ним, прорезиненные шланги. В уголок поместили сумку с железными опилками, толченым стеклом и залитую сургучом бутылку с калием.

Все это взяли в расчете на то, что Дасти Миллеру подвернется случай проявить свои редкие таланты взрывника. В черном ящике хранились только детонаторы, электрические и ударные — с гремучей ртутью, столь чуткие, что срабатывали, если на них роняли даже птичье перо.

Едва разместили последний ящик, как из люка машинного отделения показалась голова Кейси Брауна. Он медленно осмотрел грот-мачту, медленно перевел взгляд на фок-мачту и с тем же бесстрастным выражением взглянул на Мэллори.

— У нас есть паруса для этих штук, сэр?

— Думаю, что есть. А в чем дело?

— Дело в том, что только Богу известно, как скоро они нам понадобятся, — с горечью ответил Браун. — Машинное отделение — свалка старой рухляди. А самый ржавый, самый большой кусок железа — соединен  с гребным валом. Старый двухцилиндровый «кельвин», мой одногодок. Сделан лет тридцать назад. — Браун огорченно покачал головой. — Он гниет здесь годами, сэр. Весь развалился. Отдельные части и запасные детали валяются на полу. Свалки в Гарелохе просто дворцы в сравнении с этим машинным отделением.

— Майор Ратлидж говорил, что еще вчера каик был на ходу, — мягко сказал Мэллори. — Пошли на берег, будем завтракать. Напомните мне, что нужно захватить несколько тяжелых камней.

— Камней?! — испуганно глянул на него Миллер. — Тащить камни на эту посудину?

Мэллори с улыбкой кивнул.

— Да ведь эта проклятая лодка и без того идет ко дну! — зашумел Миллер. — Зачем нам камни?

— Скоро увидите.

Через три часа Миллер увидел это, когда скатал свою голубую форму в тугой узел и опустил за борт: подвешенный к узлу камень увлек его на дно. Упорно пыхтевший каик двигался на север по лазурному, гладкому от безветрия морю в миле от турецкого берега.

Миллер мрачно разглядывал себя в зеркальце. Одет он был во все черное, исключая темно-фиолетовый кушак вокруг тонкой талии и причудливо вышитый жилет, выжженный солнцем. Черные шнурованные сандалии, черные шаровары, черные рубашка и пиджак. Даже его песочного цвета волосы были покрашены в черный цвет.

— Слава Богу, что меня земляки не видят, — с чувством сказал он, критически осматривая остальных, одетых с незначительными изменениями точно так же. — Ну и ну. Может, я и не так уж страшен? Послушайте, начальник, к чему все эти переодевания?

Мэллори ответил, опустив узел с формой и камнем за борт:

— Говорят, вы дважды побывали в немецком тылу. Один раз под видом крестьянина, а другой — под видом механика. — А теперь вы выглядите, как хорошо одетый наваронец.

— Я о другом. Зачем нам было дважды переодеваться: в самолете и сейчас?

— А, вот вы о чем! Армейское хаки и белая флотская форма в Александрии, голубая форма в Кастельроссо и на острове майора Ратлиджа, а сейчас одежда греческих крестьян? Везде могли быть осведомители. Заметали следы, капрал.

Миллер понимающе кивнул, посмотрел на мешок из-под одежды, сосредоточенно поморщился, наклонился и вытащил оттуда белый балахон.

— А это будем носить на местных кладбищах? — мрачно пошутил он. — Переоденемся в привидений?

— Снежные халаты, — кратко пояснил Мэллори.

— Что?!

— Снежные. Снег. Белый такой. На Навароне есть довольно высокие горы. Вдруг придется в них скрываться. Для этого и халаты.

Миллер был потрясен. Ни слова не говоря, растянулся он на палубе, положил руки за голову и закрыл глаза.

Мэллори ухмыльнулся Андреа:

— Парень хочет всласть понежиться на солнце перед покорением арктических пустынь. Неплохая идея. Может быть, и тебе соснуть? Я постою на вахте.

Уже пять часов каик шел вдоль турецкого берега. Разморенный теплым ноябрьским солнцем, Мэллори приткнулся к фальшборту, глаза его внимательно следили за небом и горизонтом. Андреа и Миллер спали. Кейси Брауна нельзя было выманить из машинного отделения. Иногда он поднимался на палубу глотнуть свежего воздуха, но время между его появлениями все увеличивалось: старый «кельвин» требовал внимания. Браун регулировал неустойчивый уровень смазки, подачу воздуха. Болела голова, клонило в сон — узкий люк едва пропускал воздух. В рулевой рубке лейтенант Стивенс следил за медленно проплывающим турецким берегом. Как и Мэллори, он не сводил глаз с моря. Но не обшаривал его тщательно, квадрат за квадратом, а переводил взгляд с берега на карту, с карты на видневшиеся впереди острова, с островов на старый спиртовой компас, едва заметно подрагивающий на позеленевшем кардановом подвесе, с компаса — снова на берег. Иногда он поглядывал на небо или окидывал развернувшуюся на сто восемьдесят градусов панораму горизонта. Только на засиженный мухами осколок зеркала он старался не глядеть. Болели плечи, хотя его дважды сменяли у руля. Худые загорелые руки одеревенели на потрескавшихся ручках штурвала. Он пытался расслабиться, сбросить напряжение, сводившее судорогами мускулы рук, но мышцы вопреки его воле вновь напряженно сжимались.

Во рту пересохло, губы запеклись. Не помогала и теплая вода, к которой он прикладывался: кувшин был накален солнцем. Противно ныло под ложечкой, левую ногу сводило судорогой. Лейтенантом Энди Стивенсом владел страх. Нет, не потому, что он никогда не нюхал пороху. С тех пор как он помнит себя, он боялся всегда. И сейчас он мог бы припомнить все мелкие страхи, начиная с приготовительной школы. Тогда его столкнул в бассейн отец, сэр Седрик Стивенс, знаменитый исследователь и альпинист.

Отец утверждал, что только так можно научить сына плавать. Он вспомнил, как отчаянно сопротивлялся, сколько воды наглотался с перепугу. Он вспомнил, как до слез хохотали над ним отец и два старших брата, огромные и веселые. Едва он вылезал из воды, они снова толкали его в бассейн.

Отец и братья поклонялись физической силе. Они и представить себе не могли, что кто-то не получает удовольствия от прыжка в воду с пятиметрового трамплина или от бешеной скачки через немыслимые препятствия. Им ничего не стоило взобраться на головокружительный утес или отправиться на утлой лодчонке под парусом в бурное открытое море. И его они заставляли проделывать все эти штуки.

Энди был впечатлительным мальчиком, опасался насмешек. К чувству физического страха у него часто примешивалось чувство боязни неудачи. В конце концов он стал бояться самого страха. Чтобы преодолеть этот страх из-за страха, Энди стал альпинистом. И довольно искусным.