Последние слова его потонули в отрывистом говоре автоматов. Четыре автомата — два брена и два девятимиллиметровых шмайсера! Это был не бой — избиение. Беззащитные солдаты на склоне, изумленные, еще ничего не сообразившие. Они падали, как марионетки, выроненные сумасшедшим кукловодом. Некоторые замирали на месте, другие, нелепо раскинув руки и ноги, катились по склону, будто у них не было суставов, оседали на каменистую почву. Секунды три оставшиеся в живых были в растерянности. Наконец до них дошло все случившееся. Они в отчаянии бросались на землю, ища укрытия от потоков огня. И не находили его. Частая, отрывистая дробь автоматов одновременно оборвалась. Звук обрезало, как гильотиной. Неожиданная тишина была еще оглушительней и навязчивей, чем грохот стрельбы. Мэллори устроился поудобнее. Гравий резко скрипнул под подошвами его башмаков. Он посмотрел вправо. На Андреа с бесстрастным лицом, лишенным всякого выражения. На Луку, в глазах которого стояли слезы.
Услышал тихое бормотание слева и обернулся к Миллеру.
Дико и непрестанно ругаясь, янки колотил кулаком по острой щебенке.
— Что с тобой, Дасти? — Мэллори дотронулся до его руки.
Миллер искоса взглянул на него. Глаза янки оставались холодными и бездумными. Он не узнавал Мэллори. Потом рука его машинально потянулась за сигаретой.
— Я только мечтаю, начальник, — с притворной веселостью ответил он. — Только мечтаю. — Он тряхнул пачкой сигарет. — Хотите одну?. Попадись мне этот бесчеловечный ублюдок, пославший людей сюда, на этот холм, на верную смерть…
— Хорошо было бы увидеть его в прицеле автомата? — Улыбка Мэллори сразу исчезла, когда тот утвердительно кивнул головой.
— Да, это было бы здорово! — янки рискнул выглянуть из-за большого камня и снова укрылся за ним. — Человек восемьдесят все еще там, начальник, — доложил он. — Эти несчастные ублюдки прямо как страусы, хотят спрятаться за камни величиной с апельсин… Пусть живут?
— Пусть живут, — с усилием повторил Мэллори. Одна мысль об убийстве вызывала у него почти физическое отвращение. — Они не полезут сюда снова. — Неожиданно он умолк и стремительно распластался за камнем. Автоматная очередь прошила скалу над их головами и ушла вверх злым, воющим рикошетом.
— Ну что? Больше, значит, не полезут? — Миллер уже пристраивал шмайсер поудобнее, но Мэллори поймал его руку и дернул назад.
— Это не автоматчики. Слушай!
Еще одна очередь, потом еще, а потом они услышали дикую трескотню пулемета, ритмично прерывающуюся почти человеческими вздохами пуль, свистящих в воздухе.
Мэллори чувствовал, как шевелятся на голове волосы от потревоженного ими воздуха.
— «Шпандау». Если раз в жизни услышишь «шпандау», то уже не забудешь. Им не стоит заниматься. Немцы наверняка поставили его в кузове грузовика. Вреда оттуда он особого не принесет нам… Меня больше беспокоят эти чертовы минометы.
— А меня нет, — быстро ответил Миллер. — Они же в нас не стреляют.
— Именно это мне и подозрительно. Что ты скажешь, Андреа?
— То же самое, что и вы, капитан. Они выжидают. Чертова песочница, как называет Лука это сумасшедшее нагромождение скал. Палить сюда немцы могут только наобум, вслепую.
— Больше они ждать не будут, — хмуро прервал Мэллори грека и указал на север. — Вот их глаза.
Над высотами мыса Демирджи поначалу были заметны только черточки, но теперь даже невооруженным глазом хорошо видны летящие самолеты. Они медленно плыли над Эгейским морем на высоте около пятисот метров. Мэллори смотрел на них. С изумлением обернулся к Андреа.
— Не померещилось ли мне, Андреа? — Он указал на первый из двух самолетов, маленький моноплан-истребитель с высоко расположенным крылом. — Этого не может быть! Ведь это PZL.
— Не может быть, и все-таки это он, — произнес Андреа. — Старый польский истребитель, какой и у нас имелся до войны, — пояснил он Миллеру. — А другой — старый бельгийский самолет. Мы их называли «брегю». — Андреа прикрыл глаза ладонью от солнца, чтобы получше рассмотреть самолеты, повисшие над их головами. — А я-то думал, что они все были уничтожены во время вторжения.
— И я тоже, — отозвался Мэллори. — Видать, их кое-как залатали… Ага! Они нас заметили. Стали ходить по кругу. На кой черт понадобились немцам эти древние гробы?!
— Я не знаю и знать не хочу, — быстро сказал Миллер. — Эти чертовы пушки уже наводят на нас. А когда смотришь прямо в их дула, они выглядят намного больше телеграфных столбов. Так вы утверждаете, что осколочные мины?. Давай, начальник, сматывать удочки отсюда.
Остаток этого короткого ноябрьского дня прошел в игре в прятки среди лощин и выветрившихся камней Чертовой Песочницы. Самолеты руководили этой игрой, кружили в небе, наблюдая за каждым движением преследуемой группы внизу, передавая информацию минометам на прибрежной дороге и роте Альпийского корпуса. Пара современных «хейнкелей» сменила два древних самолета. Андреа пояснил, что PZL не может держаться в воздухе больше часа.
Мэллори и его товарищи находились между молотом и наковальней. Хотя огонь минометов был неточен, но шальные осколочные мины попадали в глубокие ложбины, где скрывалась группа, и потоки металлической смерти метались в узком пространстве среди скал. Иногда мины падали так близко, что группа вынуждена была останавливаться и прятаться в глубине пещер, которыми изрыты склоны каньонов. Там было достаточно безопасно, но такая безопасность иллюзорна, ибо может привести только к окончательному поражению и плену, их могли заблокировать внутри. Мэллори и его люди снова и снова были вынуждены отходить, чтобы избежать окружения. Они двигались за упрямым Лукой, куда бы он ни вел их. Риск погибнуть от мин был постоянным. Одна мина, описав дугу, упала в лощину в двадцати метрах перед ними. Но мина не взорвалась, и это спасло группу. Им выпал один шанс из тысячи. Они обошли мину, держась подальше от опасного гостинца. Затаив дыхание, чуть ли не на цыпочках, проходили они мимо нее.
За полчаса до захода солнца они миновали последний загроможденный валунами склон и остановились. Превращаясь в широкий каньон, овраг поворачивал вправо.
Минометный обстрел прекратился: видимо был израсходован весь боезапас. Самолеты, правда, все кружили над их головами, но они стали неопасными. Солнце склонилось к горизонту — дно оврагов и ложбин потонуло в тени сумерек. Теперь группу не было видно сверху. Но альпенкорпус — солдаты, жившие местью за убитых товарищей, — шел по пятам. Хорошо натренированные горные войска. Свежие, сильные, только начавшие тратить запасы своей энергии. А крошечная группа Мэллори совершенно измотана. Долгими днями и бессонными ночами. Тяжелым трудом и событиями последних часов.
Ложбина поворачивала на север под прямым углом. Здесь, за поворотом, Мэллори лег на землю, чтобы подвести итог дня и отдышаться. С притворной небрежностью оглядел товарищей. Картина безрадостная. Как активная боевая группа они никуда не годились. Вот что увидел он: из семи человек — трое ранены. Лицо Брауна посерело и заострилось. Впервые со времени отбытия из Александрии Кейси Браун стал унылым и безразличным ко всему.
«Плохой признак», — отметил Мэллори. Вряд ли Брауну облегчал путь тяжелый передатчик. Категорически и как-то даже свирепо Браун отказался исполнить приказ Мэллори и оставить передатчик. Лука тоже очень измотался. Это заметно. Но теперь Мэллори узнал, что слабое сложение ничего не стоит по сравнению с тем боевым духом, который жил в Луке. Заразительная улыбка, никогда не исчезающая с лица, щегольство лихо вздернутых усов — все это резко контрастировало с печальными, усталыми глазами. Сам Мэллори и Миллер тоже устали. Но янки, как и Мэллори, несмотря на усталость, мог еще продержаться долго. Стивенс был в сознании. В предвечерних сумерках лицо юноши казалось странно прозрачным, ногти и губы бескровны. Только Андреа, тащивший раненого по каньонам вот уже два бесконечных часа, только он выглядел, как всегда, неутомимым и бодрым.
Мэллори сокрушенно покачал головой, достал сигарету и собрался было зажечь спичку, но вспомнил о самолетах, еще кружащих над головой, и выбросил ее. Взгляд его бесцельно блуждал по скалам, громоздившимся на северной стороне каньона. Мэллори замер от неожиданной мысли, раскрошив сигарету сжатыми пальцами. Ложбина была не похожа ни на одну из пройденных сегодня. Широкая, совершенно прямая, раза в три длиннее остальных, насколько он мог разглядеть в сумерках. Она кончалась вертикальной стеной.
