Рисса оглянулась — от нее не укрылось, как изменился в лице Тройнат и другие галинды, как мелькнула тень сомнения на лицах латгалов и кривичей. Одно дело — поддержать одного из жрецов, когда выбор еще не сделан, другое — сместить уже избранного кривайтиса: неслыханное, небывалое святотатство для народов леса. Рисса знала, что жрецы были в своем праве — по-большому счету им и не требовалось присутствия всех лесных князей, вайделоты могли избрать главу вообще без них. Князья могли лишь подтолкнуть жрецов к нужному им выбору — и Рисса рассчитывала, что Люб сможет задержать обряд до прихода Волха. Предательство же князя Велети разрушило весь ее замысел.
— У нас осталось не так много людей, — она еще раз осмотрела потрепанное воинство, — не все же пруссы ушли с Любом и тех, кто остался достаточно, чтобы оградить святилище. Нет, этот поход окончен, — так что возвращайся пока к Новому Граду. И не волнуйся — мы еще заставим Люба поплатиться за свое вероломство.
Она покачала в руке увесистую корягу и хищно улыбнулась, оскалив белоснежные зубы.
Солнце клонилось к закату и по берегам Анграпы один за другим зажигались костры, вокруг которых собирались вчерашние враги. Тех, кто сложил оружие после гибели Наргеса и Рандвера, Волх решил пощадить, кроме нескольких ливов, которых выбрали по жребию для кровавой жертвы Моряне-Ранн: вдали от родных заливов, за людей иного языка и поклонявшихся иным богам, не нашлось кому заступиться. В остальном же слияние прошло довольно мирно — и сейчас рядом сидели курши и селы, латгалы и земгалы, кривичи и жемайты. Кунигас земгалов Немейтарс уже договаривался со старейшинами чуди и куршей о совместном походе на Готланд. Что же до уцелевших свеев Рандвера то, после недолгой беседы с Риссой, они объединились со своими собратьями в дружине князя Ладожского.
Сам Волх не сидел сейчас рядом со старыми и новыми воями — в глубине леса, средь топких болот, горел свой костер — сине-зеленый, бросавший зловещие отблески на обступившую их чащу. Посреди болотной тины зияло «окно» чистой воды — «глаз Паттолса», как его именовали жрецы. Вокруг него, наполовину погруженные в трясину, валялись тела принесенных в жертву ливов — уже наполовину обглоданные. Рисса по-своему отмечала свою победу при Мамре: так и не удосужившись прикрыть тело хоть клочком одежды, она дико орала на весь лес, закатив глаза и закусив губу так, что по ее подбородку стекала кровь. Иссиня-черный, изъеденный пятнами разложения драугр, удерживал колдунью на весу спиной к себе: вцепившись в белоснежные бедра толстыми когтистыми пальцами, он неутомимо вонзал огромный, похожий на толстого черного червя уд, меж округлых ягодиц. Перед Риссой же вился кольцами превратившийся в огромного змея Волх: его раздвоенный язык то ласкал подпрыгивавшие упругие груди, то жадно лизал истекавшую влагой расщелину, проникая так глубоко, как не смог бы ни один мужчина.
— Даааа!!! Глубже, дери тебя Хресвельг! Сильнее!!! Еще!!!
Сладострастные вопли срывались с ее губ — и в ответ им из леса доносился глумливый хохот, цокот копыт и хлопанье перепончатых крыльев. В чаще мелькали уродливые тени, вспыхивали и гасли красные глаза.
— Да глодай тебя Нидхегг, проклятая дохлятина!!! — взвыла Рисса, в избытке чувств хлопнув ладонями по бедрам монстра. В ответ драугр, вцепившись так что по белоснежной коже хлынула кровь, на всю длину погрузился в растянутое отверстие.
— Ааааа!!! — Рисса, забившись как в падучей, замотала головой, хлеща золотой гривой обоих любовников. Из ее влагалища хлестнул поток прозрачной жидкости, залившей змеиную морду. Одновременно драугр отпустил лапы, после чего Риссу, в кишки которой хлынул поток мертвого семени, прямо-таки подбросило в воздух. Перекувыркнувшись, она превратилась в огромную белую гадину, почти без брызг нырнув в болотный «глаз». Одновременно и драугр обернулся белесым туманом, растекшимся над трясиной и тут же сгинувшим. На берегу остался один только Волх — уже принявший человеческий облик, совершенно голый князь, упоенно рукоблудил разбрызгивая свое семя по болоту.
Вдали от прусских болот и лесов, в большом городе за морем, мирно спавшая на устланном мехами ложе, Эльфгива вдруг проснулась как от толчка. Она сама не понимала, что ее разбудило — только тек по спине холодный пот и сама девушка дрожала как в сильный мороз: при том, что за стенами детинца царила душная летняя ночь. Эльфгива помнила, что ей снилось что-то мерзкое, нечто, при одной попытке вспомнить его, девушку охватывали одновременно страх, омерзение и постыдное непристойное чувство, отзывавшееся теплой влагой выступившей между стройных бедер принцессы.
— Венда, — негромко позвала она, но служанка, прикорнувшая у ложа, спала, как убитая — хотя раньше вскидывалась по первому зову госпожи. Эльфгива потянулась, чтобы потрясти девушку за плечо, про себя содрогаясь при мысли, что коснется холодной кожи мертвеца. Однако Венда, к счастью, была жива — хоть и не проснулась, как бы принцесса не пыталась ее пробудить. Эльфгива коснулась ковша с водой, оставленного на ночь, чтобы смочить пересохшее горло и тут же с отвращением отстранила — на нее пахнуло запахом болота, мертвой плоти и, почему-то, свежей рыбы.
Негромкий смешок разнесся во мраке, заледенив кровь в жилах Эльфгивы. Дрожащими руками ухватив первую попавшуюся накидку, девушка выскочила из светлицы, оказавшись в просторных сенях, отделявших ее жилище от остального детинца. Возле дверей, ведущих во внутренний двор княжеских хором, она увидела приставленных к ней стражников — валявшихся на земле с неестественно вывернутыми шеями. Один только взгляд на растекавшуюся под их головами темные лужи, подсказал замершей от ужаса девушке, что венедские вои отделались не так легко, как несчастная Венда.
Очередной смешок раздался, казалось, над самым ухом и объятая ужасом девушка выскочила во двор. Здесь клубился туман — необычайно густой, белый словно растекшееся молоко, в котором мерцали призрачные огни. Смешок раздался снова и Эльфгива теперь поняла свою ошибку — он разносился не из сеней, а сверху. Однако путь назад оказался закрыт — в сенях, вздыбив шерсть и сверкая огненными глазами, стоял огромный черный кот, со страху показавшийся девушке размером с медведя. Девушка подняла взгляд и вскрикнула — на коньке крыши неторопливо расправляла кольца огромная белая змея.
Неподвижные сине-зеленые глаза взглянули на Эльфгиву, скользнул раздвоенный язык и из оскаленной пасти раздалось громкое шипение, в котором девушке послышалась насмешка. Змеиные кольца подернулись туманной дымкой, очертания чудовища заколебались, расплылись — и в следующий миг глазам принцессы предстала красивая голая девушка с золотистыми волосами и белоснежной кожей. Ниже пояса ее тело продолжалось длинным змеиным телом, все еще обвившим башенку детинца.
— Куда же ты сестренка? — негромкий, казалось бы, шипящий голос растекался по всему двору не хуже тумана, — мы ведь так и не успели познакомиться. А ведь у нас с тобой так много общего — куда больше чем ты думаешь, — мы ведь почти что родичи.
Она говорила это на том же наречии, которое Эльфгива слышала с рождения — и было видно, что для отродья, оседлавшего терем, этот язык и вправду родной. Принцесса с внезапной, леденящей ясностью вдруг поняла, что знает, что это за тварь, явившаяся прямиком из самых древних и страшных легенд Сассекса о кнакерах и Белом Черве.
С похотливым смешком Рисса облизнула алые губы и вытянула вперед руку, зашевелив пальцами. Оцепеневшая от страха Эльфгива почувствовала, как что-то задирает ее подол и, глянув вниз, увидела соткавшуюся из тумана бледную руку, что медленно поднималась вверх по ее бедру. Истошный визг сорвался с губ девушки, когда холодные пальцы коснулись ее нижних губ, умело лаская ее. Застывший в сенях кот издал мяукающий вой, выгнув спину и Эльфгива в не рассуждающем ужасе, вбежала в первую попавшуюся дверь.
В обычное время на ее вопли давно сбежался бы весь детинец — но не сегодня, когда колдовство Риссы погрузило всех, кто был в нем, в крепкий сон. Окончательно приняв человеческий облик, жрица неспешно спустилась с крыши, подходя к дверям в которые кинулась Эльфгива. Однако, еще у крыльца ленивая улыбка исчезла с губ колдуньи: застыв в двух шагах от порога, она внимательно рассматривала двухэтажное здание, стоявшее чуть особняком от остальных строений. Двери, больше походившие на двустворчатые ворота, покрывала искусная резьба: переплетались между собой налитые зерном колосья, меж которых извивались выложенные золотом змеи, играли друг с другом гибкие коты с янтарными глазами, скалили острые клыки кабаны с золотой щетиной. На столбах ворот сидели деревянные соколы, тоже с глазами из золотистого янтаря.
