— Разве это не опасно для вас, ваша светлость? — удивился настоятель.

— Опасно, — подтвердил Дик, — но бездействовать еще опаснее. Поэтому я и решил обратиться к вашему высокопреподобию за помощью.

— Говорите, — произнес отец Канио, не отрываясь от собачьих лап.

— Я не смогу вернуться в Талиг под своим именем, — признал Ричард. — Но ваше высокопреподобие, несомненно, можете снабдить меня пропуском, позволяющим мне въехать в Талиг под видом паломника.

— Я не совсем понимаю вас, ваша светлость, — проговорил настоятель недоуменно. — Талиг – еретическая страна, а мы эсператисты.

— Вы правы, — согласился Дик, — но ведь вам не составило бы труда выхлопотать пропуск за подписью великого герцога Альберта для послушника вашего монастыря, если бы у него возникла необходимость поехать в Талиг?

Отец Канио, не отвечая, с удовольствием разогнулся, похлопал собаку по спине и принялся отряхивать свою рясу от собачьей шерсти.

— А что будет написано в этом пропуске? — поинтересовался он.

— Ну… Когда я был ребенком, моя мать-герцогиня рассказывала мне одну историю, случившуюся в те времена в Северной Придде, — начал Ричард издалека. — Некий крестьянин-олларианец настолько проникся проповедью эсператизма, которую тайно прочитал приезжий священник, что не пожелал более оставаться в еретическом государстве, взял свою жену и сына и пешком двинулся в Агарию, уповая только на милость Создателя. Я не знаю, что произошло с ним дальше, но ведь вполне могло быть такое, что он добрел до вашего монастыря, принял здесь послушание и умер в благодати. И если бы его выросший сын, то есть я, пожелал бы перед постригом посетить родину, а заодно и поклониться святым местам, вы, конечно же, не отказали бы бедному парню?

— Нет, — ответил отец Канио, тонко улыбаясь. — И как же звали этого благочестивого человека?

Ричард немного помедлил с ответом. Ребенком он запомнил всю эту историю только благодаря имени неведомого крестьянина.

— Его звали Заяц, ваше высокопреподобие, — признался он наконец. — Готлиб Заяц.

— А его сына, то есть вас?

— Не знаю, ваше высокопреподобие. Тогда меня это не интересовало.

Отец Канио задумался. Уголки его губ слабо дрогнули.

— Думаю, что вы согласитесь, ваша светлость: вашего настоящего имени нам никак не следует упоминать, — произнес он благодушно. — Но и ваше новое имя должно быть значимым для вас, иначе вы сразу выдадите себя тем, кого могут послать на ваши поиски. Я узнал из письма его высокопреосвященства, что ваша светлость глубоко почитает покойного епископа Оноре. Что вы скажете на то, чтобы назваться его именем?

Дик слегка удивился. Оноре Заяц?

— Если вы находите это уместным, ваше высокопреподобие… — промямлил он.

— Тогда решено, — произнес настоятель, весело поблескивая умными живыми глазами. — Через неделю, ваша светлость, я предоставлю вам пропуск, которым вы можете воспользоваться так, как считаете нужным. Останетесь ли вы в Граши, поедете ли в Талиг или куда-нибудь еще, этой бумагой вы распорядитесь по собственному разумению.

— Благодарю вас, отец мой, — поклонился Ричард. — Но я прошу вас еще указать в ней моего слугу Гиллалуна… скажем, как брата Гильельмо. И я также буду вам весьма признателен, если вы напишете Великому герцогу, что паломники намерены посетить Гальтару, чтобы поклониться местам гонения первых эсператистов.

— Вы намерены посетить Гальтару? — искренне удивился настоятель. — Для чего?

— Это касается одного дела, прояснить которое я обещал его высокопреосвященству, — уклончиво проговорил Ричард, решив не упоминать гоганов. — К тому же через Гальтарскую область легче всего въехать в Талиг. Места там заброшенные.

— Будьте осторожны, ваша светлость, — серьезно предупредил Дика отец Канио. — В тех местах вечно ошивается всякий сброд. Вы легко можете стать добычей гальтарских разбойников.

— Все ценности я оставлю на хранение вам, ваше высокопреподобие, — заверил его Дик. — К тому же разве не вы сами говорили совсем недавно, что святой Гермий не оставит меня?..

5

«…Не скрою от Вас, сын мой, что герцог Алва не выразил заинтересованности ни в Вас, ни в маркизе Эр-При. Особливо же герцог просил передать, что отныне Вы можете считать себя совершенно свободным»…

Гонорий Заяц раздраженно дернул плечом и бросил рассеянный взгляд на заброшенную дорогу. Вдоль обочин слева и справа возникали то погребальные барельефы, то кирпичные колумбарии: больше всего Старогальтарский тракт напоминал растянувшееся на множество хорн обветшалое кладбище, которым, впрочем, и являлся. Жители деревушки, где путники провели прошлую ночь, очень советовали не сходить с дороги, чтобы не провалиться невзначай в вентиляционную шахту древнего склепа, чей полуразвалившийся вход торчал где-нибудь в паре хорн отсюда как стершийся гнилой зуб. Шептались, что здешние катакомбы уходят в глубь земли на три-четыре яруса. В древнегальтарские времена в них прятались первые эсператисты, а после Эрнани IX – абвениаты, пытавшиеся спасти культ Четверых и прорывшие, как крысы, ходы во всех направлениях.

Среди мелькавших перед глазами многочисленных надписей с привычными H·S·E[1], V·V·V[2] и почтительными F·P·D·M·P[3] взгляд Ричарда неожиданно выхватил «durus et immotus in fide»[4], и юноша рассерженно отвернулся. На сердце у него был камень.

Письмо от кардинала Левия пришло 5 дня Летних Ветров. Вместе с ним магнус Ордена Милосердия прислал последние донесения своего прознатчика в Олларии. Партия королевы, которую после дуэли в Нохе возглавил брат Оскара, еще держалась. Первые две-три недели Катари и епископу Риссанскому удавалось не допускать Кантена Дорака до особы короля. Одно время даже казалось, что мерзавец вот-вот падет. Но Дорак сумел вывернуться. Через верных людей чуть ли не из прислуги он сумел устроить тайную встречу с Фердинандом, и коронованная марионетка вновь заплясала в его руках на старый лад. Катари заперли в ее покоях, но справиться с молодым епископом оказалось сложнее. Он произвел огромное впечатление на Оллара и пытался выжать из этого все, что мог. Двор застыл в шатком равновесии: партия королевы проиграла последнюю схватку, но исход всей битвы был еще неясен.

Мысли об этом не давали Ричарду покоя всю неделю, пока он вместе с Гиллалуном тащился по давно забытому тракту. Солнце палило немилосердно. Над дорогой висела мельчайшая невидимая пыль, забивающая легкие, словно здешний воздух впитал в себя прах древних останков и мертвых камней. Из-за чудовищной жары Ричарду казалось, что они едут прямиком в Закат, а тянувшиеся по обочинам надгробия только усиливали это впечатление.

Дик понимал, что его долг – быть сейчас в Олларии рядом с Катари. Но преосвященный Луи Риссанский!.. Положа руку на сердце, Дик понимал: он никогда не посмеет встретиться взглядом с епископом. Ричард Окделл предал Феншо-Тримейнов: и генерала, которого расстреляли у него на глазах, и капитана, убитого по его вине на дуэли. Молодой и энергичный брат Оскара – всего на каких-нибудь пять лет старше самого Ричарда! – имел все основания с презрением отвернуться от последнего герцога Надорского.

Хотя были предатели и пострашнее Дика. Всю последнюю неделю юноша ломал себе голову над смыслом поступков графа Штанцлера. Зачем беглый кансильер солгал ему? Зачем дал перстень с ядом, который никогда не принадлежал роду Эпинэ? Зачем толкнул сына своего друга на бесчестье? Право же, с горечью думал Дик, не герцогу Надорскому бросать камень в Фердинанда Оллара, когда он сам послужил лишь послушным орудием в руках опытного лжеца! Теперь Штанцлер прятался в какой-то эпинской норе и будоражил оттуда всю провинцию, давая Дораку отличные козыри в игре против партии королевы. Какой превосходный шанс для колиньяров всех мастей лишить беднягу Робера его законного наследия! Кардинал будет полным дураком, если не приплетет ничего не подозревающего маркиза Эр-При к чужим интригам. Вместе с герцогом Надорским заодно. В самом деле: что он делал в Агарисе и Алате, когда его господин находится в Фельпе?