— Гиллалун будет в вашим услугам, ваше высочество, — поклонился Дик, — если только завтра монсеньор не отзовет меня обратно к себе. Должен признаться, что я жду его письма с минуты на минуту.

Ричард не стал уточнять, что известий от Ворона он ждет при посредстве кардинала Левия из Агариса. Как не стал уточнять и того, что чаемое письмо может не прийти и вовсе.

— Что же, мы будем надеяться, что нам повезет, — с наигранным добродушием отозвался принц. — Нам хотелось бы иметь удовольствие проститься с вами.

— Довольно, Альдо, хватит! Поехали домой, — поморщился Робер, которого, как видно, стали уже утомлять насмешки обиженного принца. — Мы и без того отняли у Дикона много времени, а ведь он приехал сюда вовсе не ради нас.

— Насколько я понял, то ради тебя, — живо возразил Ракан.

— Ваше высочество все поняли правильно, — поспешил подтвердить Дик. — Но у меня назначена встреча с отцом-настоятелем этого монастыря, поэтому сейчас я буду вынужден вас покинуть.

— Не стоит! Мы уже уезжаем, — засмеялся принц. — Ты все-таки забавное существо, Надорэа!

И Альдо Ракан дружески обнял Ричарда, как будто между ними только что не пробежала закатная кошка. Робер с извиняющимся видом потряс Ричарду руку и тоже откланялся. Через минуту ошарашенный Дик остался в комнате один, если, конечно, не считать верного телохранителя.

— Ну, что ты мне скажешь, мой добрый Гилл? — печально спросил его Ричард, бессознательно использовав то обращение, к которому часто прибегал покойный отец. — Если ты хочешь обвинить меня в том, что я малодушно предал дело Раканов, то я готов выслушать тебя со всем смирением, подобающим доброму эсператисту.

Гиллалун вздрогнул: в этом «мой добрый Гилл» ему послышались интонации погибшего герцога Эгмонта… Он отрицательно покачал головой.

— Я не осужу вас, вашмилость. Вы поступили правильно. Принц Ракан всем приносит несчастье: вашему досточтимому батюшке и даже нынешним бириссцам и кагетам. И немудрено. Я ведь всё слышал, вашмилость, о чем вы говорили вчера с эром Робером (вероятно, после сегодняшней встречи с маркизом Эр-При Гиллалун решил сменить гнев на милость). А он тогда честно признался: принц Ракан добровольно продал свое первородство гоганам. Как потомок Лита может служить тому, кто торгует своею кровью?

Ричард с удивлением посмотрел на телохранителя. Об этом он не подумал.

— Это так важно? — спросил он. — То есть не продажа первородства, а гоганы. Они что, действительно колдуны?

— Кто ж этого не знает, вашмилость? — усмехнулся Гиллалун. — Это всем известно. Они, конечно, прячут свои амулеты от посторонних глаз, да только шила в мешке не утаишь. Народ в Агарисе только о том и судачит, будто у гоганов в задних комнатах творились страшные дела.

И Гиллалун, содрогнувшись, приложил левую руку к губам.

Ричард машинально последовал его примеру.

— Гоганы хотят Гальтару, — задумчиво проговорил он минуту спустя. — Зачем она им?

— Говорят, это источник древней магии, — ответил Гиллалун. — Только простой человек вроде меня не может им воспользоваться. Для этого и нужно первородство. Нужны вы, вашмилость. Вы же сами слышали, что сказал эр Робер: первородных всего-то пятеро, вернее, четверо, раз уж принц продал свое место гоганам. А те всегда ищут своей выгоды. Они хотят власти. Им и золото нужно только для того, чтобы властвовать над другими.

Ричард вздохнул. Гиллалун был явно предубежден.

— Если я поеду в Гальтару, ты поедешь со мной? — спросил он рассеянно.

— Хоть на край света, вашмилость! — горячо ответил телохранитель. — Нам, пожалуй, и впрямь стоит уехать из монастыря. Я чую, что принц не оставит вас в покое.

Дик «чуял» то же самое. Он вообще не собирался встречаться с Альдо Раканом, а теперь его решение только окрепло. Нужно было во что бы то ни стало избежать повторения сегодняшнего разговора.

— Поговорю с настоятелем, — решил он. — Его высокопреосвященство поручил здешнему аббату всячески способствовать мне, я знаю. Кстати, Гилл, а мы можем перебраться в тот трактир, о котором ты давеча рассказывал… «Красный петух», кажется?

— Да хоть сейчас же! — оживился Гиллалун. — Уж там-то нас никто не найдет! Гёза Пирош не подведет, Литом клянусь, вашмилость!

— Тогда собирайся, — приказал Дик. — К моему возвращению все должно быть готово. А я пойду побеседую с нашим преподобным хозяином.

4

Рекомендательное письмо кардинала Левия было адресовано «высокопреподобнейшему Олецию», но монахи монастыря св. Гермия называли своего настоятеля просто: отец Ка́нио. При встрече с ним, едва услышав его протяжную, певучую речь, Дик понял, что добродушного вида толстенький аббат родился в каком-то живописном уголке Ро́молы, на мелодичном диалекте которой великий ди Паренцо когда-то воспел свою возлюбленную Лауру. Отец Маттео тоже был уроженцем этой области и, несмотря на все свое эсператистское смирение, чрезвычайно гордился знаменитыми земляками, сделавшими ромоланский диалект литературным языком всей Агарии. Дик с детства влюбился в звучание песен и стихов, от греховной привязанности к которым его духовник так и не смог избавиться. Когда гордый северянин из далекого Надора, воодушевясь, поприветствовал отца Канио ди Рамакуль да Олетто на превосходном ромоланском, сердце достойного настоятеля было покорено сразу и навсегда.

Дик отправился на поиски аббата сначала в трапезную и на кухню – близилось время обеда, потом в церковь, потом в монастырский сад, однако тот обнаружился в самом неожиданном месте – на псарне. Опустившись на низенькую скамеечку и высоко закатав полы повседневной рясы, священнослужитель с величайшим усердием умащивал дорогим благовонным маслом шелковистую шерсть породистой гончей, которая любовно положила изящную длинную морду ему на плечо. Дик остолбенел от удивления. Нет, разумеется, он знал, что в местах, посвященных святому Гермию, всегда держат охотничьих собак, но он никак не предполагал, что уход за ними входит в послушание самого настоятеля.

Услышав шаги герцога Окделла, отец Канио полуобернулся и поприветствовал Дика ласковой улыбкой. Белки его больших, немного навыкате, карих глаз лукаво блеснули при виде удивления надорского аристократа.

— Присаживайтесь, ваша светлость, — пригласил он, указав лоснящейся от масла рукой на соседнюю скамеечку, с которой живо вскочил какой-то монах, помогавший высокопреподобному в его святом деле. Настоятель говорил на талиг, которым, как и все образованные клирики, он прекрасно владел, и Ричард решил не переходить на ромоланский.

Юноша опасливо опустился на предложенное ему седалище: на мгновение у него мелькнула абсурдная мысль, что благочестивый аббат сейчас предложит ему смирить гордыню и пособить в стрижке когтей или чистке зубов монастырской псины.

Но отец Канио только усмехнулся уголками губ и вернулся к прерванному занятию.

— Полагаю, вашей светлости было необходимо переговорить со мной, — промолвил он, продолжая умащивать бока своего питомца. — Но я вижу, что вы удивлены, застав меня за подобным делом.

— Не буду отрицать, ваше высокопреподобие, — пробормотал Дик.

— И это только говорит о том, как справедливо и мудро сказано в Эсператии, — назидательно произнес отец Канио и процитировал по памяти: — «нет святого в своем семействе; для отца своего и для матери своей даже величайший угодник Создателев навсегда останется лишь неразумным чадом». Так и святой Гермий, — продолжал он. — Поскольку Геремерий Надорэа приходится предком вашей светлости, обряды его почитания известны всюду, кроме Надора.

— Вы не вполне справедливы, ваше высокопреподобие, — возразил Дик. — Может быть, святой Гермий и забыт в Надоре, но моя семья глубоко чтит святого Алана.

— Несомненно, несомненно, — согласился аббат, медленно кивая. — Но признайтесь, ваша светлость: вы почитаете Алана скорее как мученика, чем как чудотворца.

Ричард промолчал, подтверждая тем самым справедливость сказанного.