— Его цепные псы, — ответил Дик, презрительно скривив губы. — Я еще хорошо помню Эстебана. Он был любимчиком Свина… Надеюсь, теперь вы понимаете, Робер, в каком положении я нахожусь. Я один, а за мною все, кого оставил мне отец. Должен ли я продолжать считать себя оруженосцем герцога Алвы? Могу ли я верить, что это не он отдал меня на растерзание прислужникам Дорака? Как мне понимать поручение ехать в Граши: как наказание за покушение на моего эра или как простую расправу Ворона и Дорака надо мною?

Робер вздохнул. Вряд ли он смог бы прямо сейчас найти ответы на эти вопросы.

— А почему ты не хочешь присоединиться к Альдо Ракану и ко мне? — спросил он.

— Робер, у меня в Надоре семья, — страдальческим голосом ответил Дик. — Там мои люди! Останься я с вами, Дорак тут же объявит меня изменником, и все они пострадают. Пока монсеньор не выдвинул против меня официального обвинения. Глупо самому губить себя, попавшись в явную ловушку!

Робер сокрушенно опустил голову. Дик говорил так, как следовало когда-то говорить ему самому… им всем, если уж на то пошло!

— А как же твоя встреча со мной? — тихо спросил он. — Ведь она тоже может стать поводом…

— Нет, не то же, — решительно оборвал Иноходца Окделл. — Я доставил вам официальное послание, в котором магнус Ордена Милосердия и вся курия просит вас примириться с короной Талига. Я… я могу сделать вид, что понял указание монсеньора ехать в Граши как поручение провести переговоры с вами. Ведь в Сагранне он пощадил вас. Вообще-то это план кардинала Левия, — продолжал Дик, вздыхая. — Его высокопреосвященство обещал заступиться за меня перед монсеньором, если мне удастся повлиять на вас. Я понимаю, Робер, да и сам Левий сказал мне откровенно: для курии я просто пешка в их руках. Если их надежды на вас и Ворона не оправдаются, они бросят меня Дораку так же, как бросил монсеньор. Я прошу вас, Робер, я прошу тебя, — Дикон снова перешел на «ты», — написать герцогу Алве. Это важно и для твоих людей, и для твоей матушки! Но я прошу не только за них. Я прошу за себя. Если монсеньор действительно заинтересован в вас, как думают в Агарисе, если он не посмеется… Если не заявит, что не давал мне инструкций встречаться с вами, если ответит вам… Тогда у меня появится надежда.

Бедный Дикон! Ему, гордому, как все Окделлы, приходилось умолять, и он делал это так открыто и искренне! Робер был тронут, но сердце его сжималось от множества этих «если». Когда-то герцог Эгмонт признался ему, что чувствует себя как муха, угодившая в паутину: чем больше она трепыхается, тем сильнее запутывается и тем быстрее дает знать голодному пауку, где увязла его добыча. Теперь и Дикон оказался в том же положении.

— Я все понимаю, — мягко сказал Иноходец. — И я обещаю тебе, что напишу твоему эру. Но… просить его о покровительстве я не могу. Он и так слишком много сделал для меня, Дикон. Он избавил меня от Адгемара, он отпустил меня на свободу, он подарил мне Дракко. Я должен ему так много, что просто неприлично просить еще. Да и кроме того… Как я могу оставить Альдо? Он мой друг. Если я и впрямь примирюсь с Олларами, это будет предательством по отношению к моему сюзерену. Прости, Дикон, но я не могу обещать тебе сделать то, о чем ты меня просишь.

Ричард молча кивнул в знак того, что все слышит и понимает, и, словно подавленный неудачей, низко опустил темно-русую голову.

3

Разговор с Робером произвел на Ричарда тягостное впечатление. Возвращаясь в странноприимный дом при монастыре – Робер сразу поехал в Сакаци, он и так отсутствовал там слишком долго, – юноша чувствовал, что душа его ноет от странной гулкой пустоты. Его мысли ворочались тяжело, как камни, и Дик был благодарен им за это. Он, наверно, рехнулся бы, если б стал сейчас обдумывать слова Робера об эре Августе или монсеньоре.

Гиллалун с озабоченным видом трусил позади на алатском муле, которого они выменяли на лошадку Кеннета. Оглянувшись на телохранителя, Ричард внезапно ощутил прилив признательности за то, что рядом с ним есть верный человек.

— Я еще не поблагодарил тебя, Гилл, — сказал он сердечно, — за то, что ты так быстро привел ко мне маркиза Эр-При.

Гиллалун, нахмурившись, поднял глаза на молодого господина и вдруг произнес с неожиданной горячностью:

— Не верьте ему, вашмилость! Он подменыш!

Сердце Ричарда пропустило удар и глухо ухнуло куда-то вниз. В Надоре подменышами называли тех, у кого болотные духи якобы украли душу. Внешне человек оставался прежним, но терял смысл жизни: ведь без души нельзя стремиться ни к спасению, ни к погибели. Конечно, изгнание и Сагранна не могли не сказаться на Робере. Ричард понял это еще в Варасте, где маркиз Эр-При принял свою судьбу с покорностью жертвенного животного. А теперь и Гиллалун увидел, что несчастья сломили последнего наследника Эпинэ, и осудил его со свойственной ему жестокостью.

— Я слышал весь ваш разговор, вашмилость, — настойчиво продолжал телохранитель, почувствовав, что его слова попали в цель. — Я ведь не туг на ухо. Его лордство, конечно, одно лицо с графом Мишелем, но разве покойный стал бы такое говорить о своей фамилии? Ишь, заложник семьи выискался! — в сердцах плюнул Гиллалун. — Неужто графу Мишелю могло подобное даже на ум взбрести? И неужто стал бы он осуждать дело своего сеньора и сюзерена у него за спиной? Кинулся бы оправдывать врага? Да ни в жизнь!

— Хватит! — рявкнул Дик, разом обозлившись. — Маркиз храбро сражался в Сагранне за дело Раканов! Он воевал плечо к плечу с моим отцом и только чудом вышел живым из болот Ренквахи!

— А он и не вышел, — угрюмо пробормотал суеверный Гиллалун себе под нос. — Не верьте ему, вашмилость. Литом клянусь, это не шевалье Робер. Проклятый подменыш!

— Замолчи, наглец! — крикнул Дик, чувствуя, что у него темнеет в глазах: муторное ощущение, оставшееся от разговора с Робером, снова подкатило к горлу, как тошнота. — Вижу, миледи не напрасно выгнала тебя из Окделла. Еще слово, и я последую ее примеру! Придется тебе поискать себе другого господина!

Гиллалун, потрясенный этой небывалой угрозой, побелел, как полотно.

— Убирайся, — сказал Ричард твердо, хотя на сердце у него скреблась целая стая закатных кошек. — До завтра я не желаю тебя видеть. Похоже, я слишком многое тебе позволял. Смерд. Совсем забыл свое место.

Гиллалун поклонился и почтительно отстал. Дику стало совсем нехорошо. Он сорвался на единственном близком у него человеке. Нет, юноша не сомневался: что бы не случилось, это ни на йоту не уменьшит любви и преданности старого слуги. От понимания этого становилось тошно вдвойне.

Выполняя волю молодого господина, Гиллалун не показывался в монастыре до самого следующего дня. Ричард, совсем затосковав, успел обдумать несколько вариантов примирения. Но когда телохранитель объявился утром, неся поднос с завтраком, на его лице не было и следа вчерашнего потрясения. Напротив, вид у него был оживленный и деловитый.

— Как хорошо, что вчера вы отослали меня в город, вашмилость, — проговорил он так, словно Ричард не прогнал его, а дал важное поручение. — Я не терял времени даром, и сам Создатель мне пособил. Представьте, вашмилость: я выяснил, где скрываются наши преследователи!

— Что? — воскликнул Ричард, очень довольный, что Гилл не держит на него сердца. — Ты нашел шпионов Дорака?

— Нашел, вашмилость, Литом клянусь! — подтвердил Гилл, сияя от удовольствия. — Теперь-то им не застать нас врасплох.

— А ну-ка, расскажи, как тебе это удалось, — попросил Ричард, улыбаясь.

— Да нечего и рассказывать, — с деланной небрежностью отозвался донельзя довольный Гиллалун. — Только вот спасибо надо сказать начальнику кардиналовой стражи, которая за вами в Агарисе ходила. Дал он мне адресок в Граши… Да ведь я сказывал вашмилости!

Действительно, прежде чем отправиться в Алати, Гиллалун расспросил всех людей кардинала Левия на предмет того, нет ли в окрестностях Граши постоялого двора, который содержал бы надежный человек. Дик тогда не мог взять в толк, зачем телохранителю это понадобилось: ведь им обеспечивал гостеприимство монастырь святого Гермия.