«Герцог Алва просил передать, что отныне Вы можете считать себя совершенно свободным»…

Нет у него больше господина. Он принял вызов Ворона – и проиграл. И как бездарно проиграл, святой Алан и все святые предки вместе взятые! Теперь обвинение в государственной измене – только вопрос времени. Дорак поспешит расправиться с Окделлами, если уж Алва отрекается от своего оруженосца. Ричард нисколько не сомневался, что колиньяровы шпионы успели донести в Олларию о его встрече с Альдо Раканом в монастыре святого Гермия. Правда, корчма «Соловей и водокачка» сгорела как раз накануне прибытия гонца от Левия…

— Так ты считаешь, что погибли не все? — спросил Дик у Гиллалуна через плечо. — Из тех, кто следил за нами?

— Я опознал только троих, — немедленно откликнулся телохранитель, и быстрота этого ответа доказывала, что слуга ни на секунду не переставал думать об их преследователях. — Попомните мои слова, вашмилость: мошенники еще дадут о себе знать. Я буду не я, ежели эта горелая корчма нам еще не аукнется.

Ричард отмахнулся: шпионов осталось только двое, стало быть, их будет двое на́ двое. Справедливый расклад. Ричарда волновало не то, что осталось позади, а то, что ждало впереди.

Да и кто узнает герцога Окделла в обличии Гонория Зайца, послушника монастыря святого Гермия? Ричард поглубже натянул на глаза капюшон простой рясы из небеленого холста – прощального подарка отца Канио. Шпагу Гиллалуну удалось искусно припрятать в тюке с припасами, который вез его алатский мул. Опасения вызывала только Сона. Дик был не в силах расстаться со своей мориской, и хозяин корчмы «Красный петух» замаскировал ее. С мастерством прирожденного конокрада Гёза Пирош намалевал на вороной лошади рыжие подпалины и спрятал ее изящные сильные ноги под приклеенной шерстью. Сона вынесла все эти издевательства с грустной покорностью, и только смотрела на Дика с немым упреком. Юноше было нестерпимо стыдно, но ведь мориска и сама не захотела бы расстаться со своим хозяином, не правда ли?

Впрочем, к тому моменту, когда мнимые паломники пересекли пограничную заставу Талига у Гальтарской области, умница-Сона сообразила, в чем дело, и вошла в актерский раж. Она прошла мимо таможенников так понуро, так низко опустив голову и так душераздирающе вздыхая, что, когда Гиллалун гордо возгласил: «А кобылка-то монастырская, вишь, как хороша! ходила в жеребцах у самого Гермия, и пяти годков еще не минуло!» – солдаты захрюкали от смеха. Дик сосредоточенно перебирал четки, панически боясь выдать себя. Уже за воротами заставы юноша перехватил удивленный взгляд Гиллалуна и с ужасом поймал себя на том, что вместо «Benedictus qui exspectat»[5] бормочет «Benedetto sia ‘l giorno, e ’l mese, e l’anno»[6]. Счастье, что невежды-стражники, должно быть, приняли знаменитый сонет к Лауре за новомодную ромоланскую молитву.

«…Вы можете считать себя совершенно свободным»…

Дик как наяву видел Ворона, произносящего эти слова. Небрежный жест: «Герцог Окделл может располагать собой, как ему заблагорассудится». Проще говоря – пусть идет хоть к Леворукому. А еще точнее – к Кантену Дораку, что одно и то же. Не вина этого мерзавца, что Большой Совет по делу измены герцога Окделла еще не созван. И за это нужно благодарить пятерых Людей Чести, павших во дворе Нохского аббатства!

Однако кардинал Левий писал, что не намерен отступаться от своего. Алва ответил ему – небрежно и нехотя, но ответил, – и его высокопреосвященство укрепился в надежде, что сумеет построить на этом фундамент будущих отношений. Магнус Ордена Милосердия уверял герцога Надорского, что не оставит попыток примирить эра с оруженосцем. Воистину он был посланцем милости, как и покойный епископ Оноре.

Ричард не смог бы объяснить толком, зачем он все-таки поехал в Талиг через Гальтару. Разве что ради того, чтобы оказать ответную услугу Левию. Дик обещал разобраться, чего хотят гоганы, и чувствовал, что должен выполнить обещанное. Пусть попытка кардинала оправдать его перед Вороном оказалась неудачной, но свои долги нужно платить.

Старогальтарская дорога вела его в столицу древней Анаксии как в загробный мир. Она была заброшена и забыта еще в начале нынешнего Круга. Правда, за шесть-семь хорн отсюда, возле вчерашней деревеньки, она еще как-то использовалась, поскольку местный пастух гонял по ней скот на луга, лежавшие немного на юго-запад; однако здесь, всего в получасе езды от ворот Гальтары, некогда великолепная Ви́а Анти́ка была погребена под слоем песка. Древние базальтовые плиты, об которые изредка ударялись копыта Соны, казались столь же мертвыми, как кости и пепел, похороненные в мраморных урнах по обочинам.

Они еще не успели достичь пределов древней столицы, а уже все, что попадалось на пути, казалось руинами. На таможне балагур-адуан уверял мнимых паломников, что в Гальтарской области все стареет не по дням, а по часам. «Стоит поставить забор – ан глядь, он уже весь и повалился!» — подмигивая Дику, вещал таможенник. — «Древняя нечисть не любит новья!».

И впрямь. Древность царствовала здесь повсюду и повсюду встречала почитание, замешанное на страхе. Не далее, как сегодня утром за околицей деревни взгляд Дика случайно зацепился за плошку с медом и молоком, выставленную возле руин какого-то языческого жертвенника. Послушник Гонорий Заяц едва не плюнул с досады. Здешние жители, все как на подбор, исподволь носили еду старым богам, которых молчаливо признавали властителями этих мест. Но даже у отца Канио язык не повернулся бы выбранить их за это. Дик и сам чувствовал, что в мертвых камнях и сухом воздухе Гальтары осталось что-то древнее, исконное, неведомое, глубоко чуждое людям и могущественное.

Ворота Гальтары появились внезапно. Впрочем, не ворота – от них уже ничего не осталось, а два полуразрушенных столба со стертыми надписями. Дик проехал мимо, искренне надеясь, что они не обрушатся ему на голову. Виа Антика между тем бежала вперед – по тому, что когда-то было улицей оживленного города. Замелькали руины древних домов: кое-где упавшие балки и разрушенные стены перегораживали путь, и тогда Дик придерживал Сону, позволяя мориске осторожно найти проход. Минут через пятнадцать окрестности изменились: руины отступили, открывая вид на обширную площадь, вымощенную такими же крепкими базальтовыми плитами, что и дорога. По четырем ее сторонам возвышались четыре круглые башни, окруженные широкими площадками.

Ричард тут же с замиранием сердца узнал ту, которая год назад явилась ему в Варастийской степи – северная, прекрасно сохранившаяся и стоявшая так же незыблемо, как надорские скалы.

Каким-то наитием Ричард сразу понял, что это не военное и не дозорное сооружение. Мощная, выбеленная временем, великолепная, несмотря на возраст, ротонда на самом деле была могилой. Гальтара и ее окрестности – это одно огромное кладбище! В детстве Дику приходилось читать, что во времена Золотой Анаксии хоронить покойников в столице запрещалось всем, кроме эориев Высоких домов. Северная башня с ее невидимым потайным входом многие века, должно быть, служила для его предков входом в загробный Лабиринт, и Ричард с содроганием спросил себя: уж не блуждала ли она по Варасте в поисках добычи – последнего из рода Надорэа? Вздрогнув, он отвел взгляд.

И тут же заметил, что Гиллалун указывает ему пальцем на что-то, расположенное прямо у него за спиной. Ричард порывисто обернулся и увидел огромную пологую лестницу, на которую, ежась, неотрывно пялился его телохранитель. Ричард повернул Сону к центру площади, внимательно рассматривая еще одно удивительное сооружение. Странно, что не оно первым бросилось ему в глаза. Прямо из базальтовых плит мостовой вырастало нечто вроде высокой ступенчатой пирамиды со срезанной верхушкой, увенчанной четырьмя заостренными стелами.

Видимо, это и был холм Абвениев, о котором повествовали старые книги. Надо сказать, что он мало походил на виденные Ричардом гравюры: вероятно, художники рисовали, руководствуясь не натурой, которой интересовались мало, а своим воображением.