«Бонапарт искренне желал мира, а в отношении России его намерения вообще не вызывают никаких сомнений. Его единственной и давней мечтой был русско-французский союз. В этих обстоятельствах были все условия для того, чтобы в Европе воцарился мир. Если такого не произошло, то в этом виноваты не столько объективные причины, сколько деятельность одного человека — Александра Первого… Увы, Наполеон не знал, с кем он имеет дело. Во главе России стоял человек, который поставил себе во главу угла одну задачу — удовлетворить свое чувство личной зависти и мстительности по отношению к Наполеону»[540].
В ноябре 1809 Александр писал своему польскому другу А. Чарторыйскому: «Если будет способ увидеться с Понятовским, то… войдя с ним в рассуждение о трудности восстановления Польши посредством Франции, о жестокой войне из сего имеющей неминуемо последовать и разорении всего края и о жестоких способах, которые Россия будет принуждена принять в свою защиту»[541]. Эта «защита» предполагалась на чужой земле жестокими средствами и — путем атаки: «Известно, что французских войск более 60 тысяч не имеется в Германии и Голландии. Будучи внезапно атакованными, потеряв своих союзников, можно надеяться, что успех будет совершенен» (письмо 25 декабря)[542]. Причем атаке подлежал враг, заведомо малосильный, и потому неспособный к нападению на Россию: «Я надеюсь не на то, что смогу противостоять талантам Наполеона, а прежде всего на то, что у него будет мало сил»[543].
Понятовский, конечно, слова Александра сразу передал Наполеону. «Наполеон, вовремя предупрежденный, получил полтора года на подготовку своего «нашествия», по существу являвшегося актом необходимой самообороны. Россия воспользовалась отсрочкой гораздо хуже»[544].
Наполеон и так видел, что «начиная с 1810 года русские войска понемногу подтягиваются к границам. В бумагах многих государственных и военных деятелей прослеживается одна идея начать превентивную войну и раздавить «очаг заразы» — герцогство Варшавское, поднять против Наполеона Германию и уничтожить французскую империю, покончив тем самым с революционной бациллой в Европе»[545].
«Начиная с 1810 г. в высших слоях российского руководства появляются планы превентивной войны против Французской Империи. Вот как излагал в феврале 1811 г. подобный план генерал Беннигсен в проекте, адресованном Александру I:
«Не лучше ли ей (России) предупредить своих неприятелей наступательной войной… Наиболее полезно овладеть Варшавою кажется мне, что власть Наполеона никогда менее не была опасна для России (sic!), как в сие время, в которое он ведет несчастную войну в Гишпании и озабочен охранением большого пространства берегов…»[546].
Такие же мысли высказывали в своих заметках Багратион и его начальник штаба Сен-При, Барклай де Толли и Александр Вюртембергский.
31 января 1811 г. Александр писал Чарторыйскому:
«Наполеон старается вызвать Россию на разрыв с ним, в надежде, что я сделаю ошибку и открою наступление. При существующих обстоятельствах это действительно была бы ошибка, и я решил ее не делать. Но все положение вещей изменится, если поляки захотят соединиться со мной. Усиленный 50 000 человек, которыми я им был бы обязан, а также 50 000 пруссаков, которые тогда без риска могут к нам примкнуть, я мог бы без кровопролития добраться тогда до Одера»[547].
25 февраля 1811 года в инструкции своему посланнику при австрийском дворе Г. О. Штакельбергу Александр I подчеркнул, что Россия «непременно должна» овладеть Польшей, и только за то, чтобы Австрия не мешала этому, предложил ей Валахию и Молдавию[548].
«Любой объективный историк, изучающий политические и военные события этого гигантского противостояния, не сможет уйти от того обстоятельства, что в русском штабе в 1810–1811 гг. постоянно обсуждались планы нападения на герцогство Варшавское с дальнейшим привлечением на свою сторону Пруссии и возбуждением и поддержкой националистических движений в Германии с конечной целью полного разгрома наполеоновской Империи. Невозможно уйти от того факта, что русские войска сконцентрировались на границах почти на год раньше Великой Армии, а характер дислокации русских корпусов не допускает никакого двоякого толкования — армия Александра готовилась к наступательным операциям. Русские полки стояли, буквально уткнувшись носом в пограничные рубежи, что было бы совершенно немыслимо, если бы они готовились к действиям в рамках стратегической обороны, пусть даже активной»[549].
К осени 1811 г. царь договорился о совместном выступлении с Пруссией так, чтобы русские войска «старались бы дойти до Вислы раньше, чем неприятель утвердится на ней»[550]. Но 24 февраля 1812 в 5 часов утра был подписан тайный договор о союзе Наполеона и Пруссии[551]. Планы царя повисли в воздухе….
И все же в апреле 1812-го царь писал Барклаю:
«Важные обстоятельства требуют зрелого рассмотрения того, что мы должны предпринять. Посылаю Вам союзный договор Австрии с Наполеоном. Если наши войска сделают шаг за границу, то война неизбежна. При приезде моем в Вильну окончательно определим дальнейшие действия. Между тем примите меры к тому чтобы все было готово, и если мы решимся начать войну, чтобы не встретилось остановки»[552]. О том, что Барклай был готов перейти границу, свидетельствуют его приказы, отданные по армии для поднятия морального духа войск на случай открытия военных действий, а также задержка выплаты жалования (за границей выдавалось по Особому положению), а оно было выплачено лишь после 22 мая 1812 г., когда появилась ясность, каким образом армия будет действовать»[553].
В том же апреле Наполеон пояснял маршалу Даву, что тот не должен переходить Вислу. Наполеон считал значимыми границы Польши, но не Пруссии. Он пояснял, что если русские захватят Мемель (Клайпеду) столицу Прусского королевства в 1807–1808 году, но не пересекут Неман (сегодня именно Неман разделяет Россию и Литву; правда на этот раз Россия находится на левом, западном берегу этой реки), Даву должен послать парламентера и выяснить, является ли этот акт объявлением войны. Если же это будет «простым военным маневром» без перехода Немана, необходимо сохранять спокойствие[554].
А посему «можно оставить без комментариев всем известное миролюбие российского монарха (при наличии заранее разработанных превентивных планов военных действий)»[555].
Так что «Спор о том, кто был виновником войны 1812 года, является совершенно праздным. Виноваты были те самые объективные условия, которые в 1809 году предупредили войну»[556]. Речь идет об отказе Пруссии и Польши поддержать новый поход армии Александра в Европу. «Вторжение в Польшу не состоялось лишь потому, что Пруссия, ранее согласившаяся поддержать Россию, в последний момент отказалась»[557].
