«Никакого плана расчленения России с последующей передачей ее кусков Пруссии, герцогству Варшавскому или Австрии у французского императора не было. Ни в 30-томной «Соггespondence de Naрolеоп 1-er», изданной в Париже в середине прошлого столетия, ни в каких-либо других сборниках нет ни одного документа, в котором было бы зафиксировано намерение французского императора «одарить» своих вассалов землями России»[501].
В имперскую эпоху истории России европейцы хотели от нее лишь одного: успокойся! сиди в своих лесах и не вторгайся в наши страны. В принципе несколькими веками ранее того же хотели русские князья от Орды. Но то один, то другой не выдерживали и просили ордынцев все же приехать и вмешаться на его стороне. Так было и с европейскими правителями в их отношениях с Петербургом. Они и зазывали «казаков», они же их боялись[502]. Как писал историк Николай Ульянов, — «У России не было реальных поводов для участия в наполеоновских войнах. Европейская драка ее не касалась, а у Наполеона не было причин завоевывать Россию. Веди она себя спокойно, занимайся собственными делами, никто бы ее пальцем не тронул»[503].
Есть еще один вариант снижения чужого суверенитета — это контроль над ее экономикой и ее ресурсами.
«Потому что уж больно богата и привлекательна была для этих захватчиков наша земля» [504].
Интересно, в каком веке и кто из европейских «захватчиков» восхищался богатством русской земли и ее жителей. В 1812 году «наша земля» вовсе не была богата. Вдобавок, Наполеон шел через бедные литовско-белорусские земли, по дорогам Смоленщины[505]. Москва к тому времени, хоть и «приросла Сибирью», но выкачивала оттуда лишь пушнину. Вряд ли французы или итальянцы занялись бы ее добычей в такой дали. Никаких открытых к тому времени залежей полезных ископаемых на западе Империи просто не было. И даже свинец для пуль приходилось завозить из Англии[506].
Сокровищница Кремля? Но Наполеон не мог быть уверен в том, что их не успеют вывезти.
Наверно, для «уничтожения страны» надо дойти до ее сердца, покорить ее политические и экономические центры. Но такого не было в замысле Наполеона. Нигде в его словах о планируемой кампании просто нет слова «Москва», зато есть множество упоминаний польских и литовских (белорусских) городов и рек.
Старый граф Воронцов, русский посол в Лондоне, за три недели до перехода Наполеона через Неман писал: «Вся Европа ждет с раскрытыми глазами событий, которые должны разыграться между Двиной, Днепром и Вислой»[507]. Тут очень четко и вполне в соответствии с наполеоновскими планами описан ожидаемый театр военных действий и, как видим, он находится очень далеко от Москвы или Петербурга. Это то, что называется «приграничное сражение», которое Наполеон желал сделать и генеральным.
22 июня Наполеон написал воззвание к великой армии:
«Солдаты, вторая польская война начата. Первая кончилась во Фридланде и Тильзите. В Тильзите Россия поклялась в вечном союзе с Францией и клялась вести войну с Англией. Она теперь нарушает свою клятву. Она не хочет дать никакого объяснения своего странного поведения, пока французские орлы не удалятся обратно через Рейн, оставляя на ее волю наших союзников. Рок влечет за собой Россию, ее судьбы должны совершиться. Считает ли она нас уже выродившимися? Разве мы уже не аустерлицкие солдаты? Она нас ставит перед выбором: бесчестье или война. Выбор не может вызвать сомнений. Итак, пойдем вперед, перейдем через Неман, внесем войну на ее территорию. Вторая польская война будет славной для французского оружия, как и первая. Но мир, который мы заключим, будет обеспечен и положит конец гибельному влиянию, которое Россия уже 50 лет оказывает на дела Европы»[508].
Даже в названии войны («вторая польская») показаны локальность ее театра и ее целей. Вряд ли с таким манифестом он собирался идти до Москвы. Вообще стоит помнить, что «Какого-либо строго оформленного стратегического или оперативного плана самого Наполеона не сохранилось. Вероятно, в письменном виде таковых и не существовало»[509].
Уже на пути к Неману в Дрездене Наполеон в мае 1812 г. изложил К. Меттерниху (министру иностранных дел союзной Австрии) свой операционный план:
«Я открою кампанию переходом через Неман. Закончу ее в Смоленске и Минске. Там я остановлюсь. Укреплю эти два пункта и займусь в Вильно, где будет моя главная квартира, организацией Литовского государства… Мы увидим, кто из нас двоих устанет первый: я — содержать свою армию за счет России или Александр — кормить мою армию за счет своей страны»[510].
28 июля уже в Витебске, «входя в императорскую квартиру, он снял саблю и, положив ее резким движением на карты, которыми были покрыты столы, вскричал: — Я останавливаюсь здесь! Я хочу здесь осмотреться, собрать тут армию, дать ей отдохнуть, хочу организовать Польшу. Кампания 1812 года кончена! Кампания 1813 года сделает остальное! С завоеванием Литвы цель войны была достигнута, а между тем война как будто только что началась. В действительности же была побеждена только местность, но не люди. Русская армия оставалась в целости»[511].
Но русская армия уклонилась от второго Аустерлица (В связи с чем Наполеон точно отметил в беседе с Балашовым:
«Чем вы хотите воодушевить ваши армии, или, скорее, каков уже теперь их дух? Я знаю, о чем они думали, идя на Аустерлицкую кампанию, они считали себя непобедимыми. Но теперь они наперед уверены, что они будут побеждены моими войсками»[512]).
Оттого Наполеон, без боя войдя в Вильно, остался там на целых 18 дней. Его стратегия явно рушилась. Следующая его остановка — в Витебске. Тут 28 июля Наполеон сомневался — не объявить ли ему об окончании кампании. Но в конце концов решил идти на Смоленск[513]. Эта его импровизация вызвала дружный протест его маршалов включая Бертье — начальника главного штаба[514], который уж точно знал, что военными планами императора такое углубление в Россию не было предусмотрено…
Решение идти на Смоленск было принято лишь в начале августа. А к Москве его утянула за собой русская армия своим отступлением от Смоленска.
Некоторые историки «считают, что задолго до войны Наполеон рассчитывал нанести «главный удар» по Москве. В подтверждение своей версии они приводят высказывание французского полководца о значении петербургского, киевского и московского стратегических направлений:
«Если я займу Петербург, я возьму Россию за голову, если я займу Киев, я возьму ее за ноги, если я овладею Москвой, я поражу ее в самое сердце». Эту крылатую фразу, обошедшую, кстати, не только учебники, но и многие солидные книги, Наполеон действительно произносил. Но весь вопрос в том, где и когда? Знакомство с первоисточником позволяет точно ответить на этот вопрос: в Смоленске 12 августа 1812 года. Такое определение он дал потому, что главные силы русской армии в тот момент отходили к Москве. Ни до, ни в начале войны Наполеон не помышлял о проникновении в глубь Российской Империи»[515].
