Пятый и шестой урок прошли несколько легче. Большинство ребят решили прогулять, так что на пятый урок пришли четыре человека, а на шестой — только двое.

Дождавшись конца уроков, Анна заперла кабинет, вышла в коридор и двинулась к учительской. Мальчишки с упоением кидали в стенки лизунов, которые сползали, оставляя, к возмущению завхоза, жирные следы на побелке. Дверь в кабинет английского языка была открыта настежь. Из него зачем-то выносили стулья, карты, доску. Посредине коридора красовалось объявление о том, какие результаты дал недавно сбор макулатуры: раньше Анна ошибалась, думая, что это пионерское занятие уже в прошлом. Судя по итогам, победил девятый «Б» — с большим отрывом.

— Тоже мне! — завистливо сказала незнакомая девчонка, вместе со своей подругой изучавшая объявление. — Да в девятом «Б», блин, учится Дашка Караваева! У нее мать в издательстве работает.

— Присядьте, — попросила завуч Анну, когда та пришла сдать ключ от кабинета.

«Неужели снова из-за стульев? — с ужасом подумала студентка. — Впрочем, на этой неделе их не так уж и ломали…»

— Вот, прочтите, — попросила Клавдия Михайловна.

Письмо из министерства просвещения сообщало: со следующего месяца история Российской империи объявлена нерусской, непатриотической, ошибочной, а значит, исключена из школьной программы.

— Подождите! Но выходит, что в восьмых истории теперь вообще не будет⁉

— Нет, не будет. Вам же легче.

— Нет, позвольте! Это бред какой-то! Я не понимаю, что творится!..

Завуч с равнодушием прослушала речь Анны о проблемах средней школы, изучения истории и странностях государственной политики после обнародования письма про Петра Первого. Ответом не удостоила.

— Что же мне теперь делать? — наконец спросила Сарафанова. — Уволиться?

— Зачем же увольняться? Будете вести Закон Божий.

— Что?.. Я же не священник!

— Где мы возьмем священника⁉ Приказано ввести такой предмет. Кого мне ставить? Может, физрука? Физрук не может вести больше трех предметов одновременно, на нем и так уже биология с географией! И вообще, Анна Антоновна, ну вы же образованная девушка! Изучите, расскажете. Делов-то! Слишком усердствовать не надо. Кто знает — есть ли Бог, нет ли… Вы скажите так: мол, кто-то верит, кто-то нет, все в чем-то правы, все в чем-то не правы. Молитву продиктуете под запись. Пускай выучат, заодно и память потренируют. Аки-паки, Иже-еси-на-небеси, во имя Отца, и Сына, и это самое… В общем, вы поняли. Это ж не сложно! Сумеете?

— Я не знаю…

— Мы, конечно, вас не держим. Раз хотите — увольняйтесь. Но что поделать, раз историю отменили? У седьмых вот, кстати, Закон Божий уже есть. Его Ирина Павловна ведет. Сходите, посмотрите, переймите опыт.

— Я схожу, — ответила студентка.

Она шла домой и думала, что все это случилось, потому что странное открытие совершила именно она, Анюта Сарафанова.

Один раз в сентябре, в начале года, Анне уже приходилось слушать, как ведет урок коллега Ирина Павловна. Дама была строгой, у нее никто не рыпался, не хрюкал, не мяукал, членов не кидал. Хотя, наверно, в шестом классе с этим легче. Дама долго объясняла, как вести тетрадь, рассказывала об археологии, язычниках-славянах, исторических источниках. Потом вдруг разразилась бурной речью насчет того, что сейчас все просто влюблены в Америку, но это страна бедная в культурном отношении, в то время как Россия — мощная, исконная и древняя. Насчет любви к Америке коллега, кажется, отстала лет на двадцать. Но больше всего Анну удивило, когда старшая учительница важно сообщила, что «варяги принесли на Русь понятие государства», и велела деткам записать это в тетради. Мало того что подобное утверждение полностью противоречило недавней речи о российской самобытности, оно являлось полным бредом с точки зрения науки, устаревшим и бессмысленным. С подобным же успехом можно было говорить на химии, что горение — это выделение флогистона, а на физике вдалбливать детям, будто бы электричество — это жидкость. Интересно знать, какие выводы ребята могут сделать из подобной информации, когда немного вырастут? Варяги, кстати, пришли с Запада.

На этот раз Сарафанова искренне надеялась, что все будет по-другому. И, конечно, не ошиблась. Мощная Ирина Павловна вломилась в класс, как «Боинг» в ВТЦ, и сходу заявила:

— Сначала мы займемся ОБЖ, поскольку в прошлый раз урока не было!

Ребята, видно, знали или догадывались о подобном повороте событий и быстренько вынули из сумок учебники по нужному предмету.

— Та-ак… Я вам задавала восемнадцатый параграф. Тема: взрывы. Хм… Гавриков! Определение взрыва!

Маленький мальчишка с затравленным взглядом принялся нервно листать учебник.

— Два! — опередила его училка. — Погорелов!

Парень на последней парте к тому времени уже успел найти в учебнике заветную страницу и замямлил:

— Взрыв это освобождение большого… ко… количества… энергии.

Ирина Павловна велела читать четче, а потом передала слово другому мальчугану, быстро оттрещавшему положенный абзац и даже забежавшему вперед на пару предложений — это ли, другое зачитать: какая разница! «Пятерка» нашла своего героя.

— Виды взрывов! — между тем провозгласила обэжистка. — Та-а-к… Шмелева! Ты Шмелева?

— Я Касаткина!

— Шмелева!

У Шмелевой не было учебника.

Спустя минут пятнадцать приступили к богословию. Учебников не было, так что все читали по тетрадям.

— Та-ак! Ангелы! Козлов! Определение!

Что ж, у обэжистки можно было поучиться. Детям она нравилась: зубрить не заставляла, думать — тоже и была чудесно предсказуема — как внешняя политика развитой современной страны.

— Касаткина! Так, быстро! Виды ангелов! Эй, слышишь? Ты — Касаткина?

— Да нет же, я Шмелева!

Возрождение исконной русской духовности двигалось семимильными шагами.

В середине октября, как раз к Покрову, начал сыпать первый снег. Брат Александра Петровича Филиппенко был на зоне — то есть, на работе, — а невестка ушла проведать дочь и внука. «Историк» — если только он пока что мог себя считать им, — второй месяц жил на селе и бесцельно тратил время возле старенького радиоприемника. Порой смотрел в окошко. Вид унылых снежных хлопьев навевал тоску и думы о глобальном.

Радио вещало о великих переменах. Кажется, по всей стране снимали памятники лжецарям Романовым (как при большевиках!); разорвали отношения с половиной стран Европы и с Америкой, с позором выдворив дипломатов; конторы, фирмы, заведения, рок-группы и продукты, названные иностранными словами, бойкотировали, если только те не переименовывались. Абрамович с отвращением продал «Челси». Петербург опять стал Петроградом — с оговоркой, что он назвал в честь святого Петра, а не английского шпиона.

Публика уже не сомневалась, что архив, а в нем и ценную находку сжег Александр Петрович. Заявлению о том, что документ хранится у него, почти никто не верил — ну, а если кто и верил, получалось не лучше: это доказывало, что Филиппенко подослан англосаксами. А также масонами, евреями и прочими, кто с ними заодно.

Он всегда считал себя оппозицией режиму. Но сейчас бывшие читатели стали врагами Филиппенко, ведь его поклонниками были те самые люди, кто всюду видит какой-то заговор. О том, что Александр выводил все языки из русского, похоже, уже забыли: так же, как в 20-е годы забыли, что меньшевики с эсерами когда-то тоже выступали за народ. Зато все прекрасно помнили: он объявил, что историю доромановской России сочинили злокозненные немцы. «Он отказывал той, подлинной Руси, Третьему Риму в праве на существование!» «Посмел сказать, что Нестора, Ивана Калиту и Смуту сочинил проклятый Миллер!» «Он хотел отнять у русского народа его корни!» Радиоприемник каждый день плевался чем-нибудь подобным. А ведь было время, когда людям нравилось читать творения Филиппенко. Они платили деньги за труды, где автор доказывал, что у них нет прошлого, нет предков, нет основы, нет чего-то своего, и, может, даже права на пространство от Камчатки до Днепра. Вы, русские, никто и ниоткуда, утверждал их бывший кумир и теперешний изгнанник. И им нравилось это читать! Он смело заявлял, что Библия придумана в XIV веке, что история Христа — всего лишь отражение судьбы какого-то неважного князька, что не было Святого Воскресения, а надежда на Спасение напрасна. И они читали! А теперь религию ввели в программу средней школы, всюду говорят о Византии, которую он, Филиппенко, вообще не предусматривал в своей новейшей версии истории: какое православие, ведь Христос был простым немцем?