Так или иначе, в середине октября он получил лист учета кадров и практически готов был подавать заявку. Для нее осталось совсем малость: справка о сдаче кандидатских экзаменов (выдают в отделе аспирантуры, напишут всего за два дня, ну в крайнем случае, за четыре; то есть визита три), диплом (заверить у нотариуса), выписка из протокола о заседании кафедры (добыта на третий раз: бодались из-за письма от Прошки к Софье, но Андрею удалось добиться разрешения не вносить его в источники), четыре фотографии (У Андрея осталось три, пришлось сниматься заново, чтоб были одинаковые) и набор почтовых карточек. Карточки Андрей купил с первого раза. Значит, в жизни все же существует что-то светлое!

В помещении ученого совета аспирантов принимала тоже троица — ученый секретарь и два специалиста. Мойры? Хариты? Нет, античность сегодня на ум Филиппенко не шла. В голову почему-то пришел Сталин, он сравнил дам с судебной тройкой.

Придирчивым взглядом охранницы трудной дороги в науку всмотрелись в бумаги Андрея. Прошла минута, вторая…

— Пишите здесь: «прошу принять к защите», — начала бубнить одна из теток, дав Андрею чистую бумажку. Тот возликовал. Часть пути пройдена! Хоть тут с первого раза!

Но, как оказалось, радовался он преждевременно.

— А где текст диссертации? — услышал аспирант суровый голос.

Руки стали ватными, внезапно опустились, не закончив текста заявления.

Замотавшись, Андрей забыл принести с собой самый главный документ!

Что тут говорить! Его мгновенно выставили вон, не слушая ни оправданий, ни заверений, ни обещаний. Приходить велели послепослезавтра. Самым гадким стало то, что заседание ученого совета, рассмотреться на котором аспирант так сильно жаждал, было на носу: подав сегодня заявление, он успел бы, но теперь придется ждать до следующего. Месяц лишнего ожидания до того момента, как он, наконец, сможет покинуть затянувшееся состояние, вылезет из надоевшей куколки, выбросит старую оболочку, освободится и полноценным мотыльком запорхает среди сладко благоухающих цветов научного познания.

Получив очередной удар от злой судьбы, Андрей побрел по коридору к выходу на улицу. Да что ж это такое? Кажется, весь мир только и думает о том, как помешать ему стать обладателем заветных трех буковок «к. и. н.». Хотелось двух вещей: все бросить, убежать, залезть под одеяло и вообще забыть про диссертацию — с одной стороны. С другой: взять в кулак все силы, уничтожить гадких бюрократов, им назло стать сразу доктором, а уж потом, уж потом…

— Андрей! — окликнул кто-то.

Аспирант очнулся от фантазий и увидел своего товарища Ивана, странно запыхавшегося и растрепанного.

— Привет, — сказал Андрей.

— Ты как, идешь? — спросил товарищ.

— Я? Куда иду?

— О, господи! — Иван, который, видимо, хотел бежать куда-то дальше, но тяжело вздохнул, решив потратить две минуты на приятеля. — В реальность возвращаться собираешься? Ну ты, блин, прямо с этой диссертацией…

— Да я б и рад вернуться. Не дают, — вздохнул Андрей. — На волю не пускают. Держат в коконе… А ты куда спешишь?

— Ну, куда, на митинг! — выпалил Иван с заметным раздражением. — Ты б хоть объявления читал, что ли! Весь универ ими обвешан!

— Уж извини! Что за митинг?

— У консульства Америки. Чтоб это… убирались…

— Из Ирака?

— Какой, к черту, Ирак!

— Из Афганистана?

— Не смешно!

— Ну толком объясни! Я не в курсе новостей!

Иван утер намокший лоб, пригладил волосы.

— Короче, выступаем за разрыв дипотношений с англосаксами, которые убили Петра Первого.

— Опя-ять! — протянул Андрей.

— Позволь, Андрей, с тобой не согласиться. На мой взгляд, государя однозначно в Европе подменили. Я догадался об этом еще до того, как появилось знаменитое письмо от Прошки к Софье. Большинство считает так же. Там, у входа, уже тысяча человек собралось, не меньше. — Иван глянул на часы. — Не опоздать бы. Вот-вот отправляемся. Ну, в общем…

— В общем, я не иду, — за него докончил фразу Филиппенко.

— Правильно, витай в научных эмпиреях! Родина тебя не интересует!

— Мы расходимся во мнениях по поводу того, что нужно Родине. Ну, а что до науки, то, по-моему, аспирант и должен заниматься наукой, а не скрываться от военкомата три года в аспирантуре под предлогом изучения истории.

Ваня с возмущением охнул.

— Работая этим самым… супервайзером… над этими… промоутерами! — едко закончил Андрей.

— Моя должность называется теперь «надсмотрщик над продвигателями»! Попрошу запомнить! — снова возмутился новоявленный славянофил. — Понятно?

— До свидания, — ответил Филиппенко, развернулся и пошел к другому выходу, туда, где не было толпы.

Потом, уже придя домой, он подумал, что напрасно так по-хамски обошелся со старым другом. Если посмотреть на события широко, не как ученый, а просто как человек, то Иван по-своему прав. В его позиции была своя правда. Может быть, Петра и не воровали, но американцы с англичанами Андрею искренне не нравились.

— И еще, — сказала завуч, вручая Анне утром ключ от кабинета. — У меня к вам разговор. Присядьте здесь.

— А у меня к вам тоже разговор, — не растерялась молодая историчка.

Она села возле толстой Клавдии Михайловны, лицо которой, видимо, навечно приняло печать усталости.

— И что у вас такое?

— Первый раз я вам не говорила… Но на той неделе в класс опять вломился этот… из седьмого… матерился, не давал вести урок.

— Ах, Перцев! — сразу поняла завуч. — Мы от этого дерьма уж сколько лет избавиться не можем.

Случай тот был первым и последним, когда Анна Сарафанова слышала от завуча неприличное слово. Из соседней учительской в кабинет завуча вошла Ирина Павловна — учительница по ОБЖ. Услышав слово «дерьмо», она спросила:

— Что, опять Перцев?

Анна изложила ситуацию.

— А, с ним сражаться бесполезно! — ответила обэжистка. — Ну, терпеть уже недолго, пару лет. Девятый класс закончит — и гудбай!

— Если не сядет к тому времени, — заметила завуч.

— Сядет — нам же легче! — весело заявила Ирина Павловна и пошла по своим делам.

— Вот так и мучаемся, — подвела итог завуч. — Куда его девать-то? Школа обязана учить. Двойки у него по всем предметам. И что? Знает ведь, что на второй год его не оставим — мы ж не мазохисты — вот и творит, что хочет.

— А если родителей подключить?

— Подключишь их, как же! — выдавила Клавдия Михайловна саркастически. — Отец не просыхает, а мамаша уверена, что учителя только тем и занимаются, что обижают ее ненаглядное дитятко!

Завуч тяжело вздохнула: видимо, вспомнила особенно неприятный момент своего общения с перцевскими родителями, а затем сменила тему разговора:

— В общем, дело у меня к вам такое, Анна Антоновна. Ну, во-первых: на вас жалуются. Ваши восьмиклассники раскручивают стулья в кабинете математики. А винтики уносят. Вот, вчера еще один стул пришлось выкинуть. А стоит он шестьсот рублей.

Учительница с беспокойством прикинула, оплате за какое количество уроков это равняется.

— В следующий раз придется вам за свой счет стулья покупать! — пригрозила завуч.

Анна обещала впредь следить за учениками, хотя понимала, что это невозможно. Про себя студентка прокляла того, кто догадался ставить в школах парты, подлежащие разборке голыми руками. Она вообще сомневалась в том, что в природе может существовать учитель, способный рассказывать материал, писать на доске и одновременно следить за тем, чем заняты пятьдесят непоседливых рук двадцати пяти непоседливых человек.

— Во-вторых, — сказала завуч, — что вы сейчас проходите?

У Анны было шесть восьмых классов, и все изучали одно и то же. Программа требовала изучать историю XIX века — и свою, и зарубежную, две четверти на то, две — на другое. Что касается порядка прохождения, то учитель выбирал его самостоятельно, и Анна приняла решение первым делом взяться за Европу.

— Революции 1848 года в Австрии, Германии и Франции, — ответила Сарафанова.