— Ну, сегодня можете продолжить. А со следующего занятия к России преступайте.
— Как к России? Это почему?
Начальница скривилась:
— Что тут непонятного? Ввиду последних фактов и разрыва отношений со странами Европы. В общем, сверху поступила директива: изучение западной истории отменить. Изучать только родную.
— Так ведь есть еще восточная. Китай, Япония. Восстание боксёров… — робко сообщила Анна.
Наверху об этом, видимо, не знали.
— Сказано: теперь только российскую! И, кстати. На историю теперь только один час, а не два в неделю.
— Так я и Россию не успею, — удивилась Сарафанова.
— Ну, вы все не изучайте. Только главное. Выбирайте патриотичное. Что в программе?
— Там реформы Александра Первого, потом война двенадцатого года, аракчеевщина, декабристы, Николай Первый, реакция, общественная мысль…
— Что за мысль?
— Ну, славянофилы, западники.
— Западников выкиньте. Восемьсот двенадцатый — давайте, а потом — к славянофилам. Все равно они всех этих декабристов не запомнят, — рассудила Клавдия Михайловна.
* * *
Расстроенная Анна успокаивала себя тем, что ей, по крайней мере, не придется перечитывать учебник по всеобщей истории. Сарафанова исправно задавала из него параграфы, но осилить хоть один из них так и не сумела. Первое время пыталась читать учебник перед уроками. Объем предлагаемых фактов был больше, чем спрашивал самый придирчивый преподаватель с истфака. Предлагалось помнить итальянских королей — всех до последнего, — английских политических ораторов и с десяток персонажей знаменитого индийского восстания сипаев. Для чего все это нужно, автор умолчал. Ребята порой спрашивали Анну, зачем им точно знать подробности восстания ткачей в какой-нибудь Силезии, а также дату битвы при Садове. Анна этого не знала. И не знал, наверное, никто. Работать без учебника было невозможно: подростки не воспринимали длинных лекций. Учебник, между тем, вываливал им гору всяких фактов, притворяясь, будто не навязывает чьих-то явных взглядов, а предлагает оценить материал самостоятельно. Но это было неправдой. Видимо, ленивый автор взял советское пособие и, не мудрствуя лукаво, выкинул оттуда все о классовой борьбе, о Ленине, о Марксе и отчитался, что его труд очищен от идеологии. Но подборка фактов оставалась советской: длинные и скучные параграфы о старой экономике с сухим перечнем цифр по выплавке металлов; информация о восстаниях — китайских, африканских, папуасских — с именами вождей, зато безо всяких данных о восточной жизни и религии; наконец, отделы по культуре представляли собой простой перечень имен писателей, художников и артистов.
«Все к лучшему, — подумала Анна. — И потом, Петра украли, это факт, это мое открытие! А значит, Европа действительно не заслуживает нашего внимания. Может быть, ребята легче будут понимать историю отечества, чем зарубежку? Может быть, если им не придется запоминать ихэтуаней и луддитов, если вместо Гладстона и Дизраэли будут Сперанский и Горчаков, успеваемость повысится?..»
Она вспомнила самую первую в ее учительской карьере контрольную работу, которую она провела у восьмиклассников. В нескольких тетрадях Анна прочла:«Наполеон был побежден австралийцами в битве при Липецке в 1814 году XVII века». Уф, такого читать больше не придется!
Анна будет героически бороться за гражданское сознание россиян — как и планировала! — а ведь это легче сделать именно на родном материале! Учительница с энтузиазмом начала готовиться к уроку, посвященному наполеоновскому нашествию. Учебник был тот же самый, по которому она сама зубрила в школе. Остроумные коллеги называли его между собой «свинцовой пустыней». В книге, предназначенной для девятиклассников, не было ни одной картинки. А занимались по нему теперь восьмые классы (в силу прогрессивной концентрической системы). Что такого? Кое-какие темы теперь изучали раньше не на год, а на два. Ведь учебник все равно был написан так, что его в состоянии усвоить разве что студенты или аспиранты, одержимые познанием. «Может, кто-то опасается, что дети увлекутся науками и будут читать книжки слишком много? Окулисты? Или вертебрологи?» — подумала Анна.
На уроке о войне тысяча восемьсот двенадцатого года одна из девочек читала книжку «Как стать стервой» (мальчики потом отобрали ее и кидались книжкой друг в друга), один из мальчиков кричал про французов: «Фашисты! Гитлерюги! Эсэровцы!» (Почему-то многие мальчишки часто упоминают фашистов и Гитлера, просто так, в качестве анекдотических персонажей; просто их ужасно это забавляет.) А Смирнов, «трудный ребенок», явившись в школу в третий раз за год, промучился минут пять над заданием выписать из книги даты с фактами и сказал:
— А давайте, Ан-Антоновна, я вам подарю корабль с парусами. И мы поплывем… И весь мир будет перед нами…
Анна, не сдержавшись, улыбнулась, хотя, может, следовало крепко рассердиться. Парень радостно добавил:
— Дети появятся.
— Да кому ты нужен, двоечник, детей с тобой рожать! — сказала философски девочка с другого ряда.
Кстати, карта наполеоновских войн, пережившая Вторую мировую и трагически погибшая недавно, в качестве учебного пособия отсутствовала. Учительница очень надеялась, что дети усвоят материал без карты. Тем более наличие этого пособия их порой возмущало не на шутку.
— Мы тут на истории или где⁈ — говорили они, когда учитель предлагал им изучить карту.
— А спрашивать о том, где находится Москва, вы права не имеете! Совсем другой предмет!
— Вы, что, знаете географию? Откуда? А почему ее не преподаете?
На следующем уроке, как и было велено, Сарафанова приступила к изучению Хомякова, Киреевского и Аксаковых. Вот тут-то начались большие трудности. Как только она произнесла слово «славянофилы», как народ гаденько захихикал.
— Что случилось? — спросила Анна. Ей не ответили. Только девочка, пришедшая на прошлый урок с «познавательной» книгой, весело завизжала, демонстрируя сегодня соседке новенькие трусики, которые осторожно достала из пакета.
Другой восьмой класс, услыхав «славянофилы», заржал в полный голос. Объяснений учителя о том, кто такие славянофилы, он слушать не желал. «Слышь! Славянофилы!» — повторяли и шепотом, и громко; смех никак не мог затихнуть.
Анна не могла понять его причину до тех пор, пока один из восьмиклассников, наверно, самый смелый, не спросил:
— Анна Антоновна! Славянофилы — это, что ли, вроде зоофилов?
От прямого называния слова, связанного с «этим», все схватились за животики и не могли успокоиться до звонка.
Смирившись с тем, что для подростков любое слово может нести эротический подтекст, учительница успокаивала себя тем, что ей, по крайней мере, не надо рассказывать про Японо-китайскую войну XIX века и Симоносекский мирный договор.
В восьмом «Г» Анна просто сообщила, что ученики должны конспектировать учебник. Назвала параграф, посвященный патриотически настроенным мыслителям. Полкласса, разумеется, привычно развлекались, тем не менее кое-кто конспект все-таки сделал. Со звонком на стол учительницы легли тетрадок десять. В них подробно говорилось, что славянофилы были важные помещики, ходившие в халатах и любившие рыбачить. Именно об этом было ⅚ страницы, посвященной авторами учебника данному философскому направлению.
Что творилось в следующем классе, Анна потом вспоминала долго. Славянофилы, как ни странно, были в этом не замешаны. Едва прозвенел звонок к началу урока, как влетевшие в класс мальчишки начали кидаться продолговатым розовым предметом. Учительницу пронзила неприличная и совершенно немыслимая догадка. Развращенное воображение и женская невостребованность подсказали ей, чем именно может являться этот предмет. Потом один из учеников, решив хулиганить на всю катушку, поймал предмет и поставил его перед собой на первую парту — во всей красе. Анна была права. Это был он. Он самый.
— Чей протез? — строго спросила учительница. — Твой, Андреев?
Андреев засмущался, остальной же класс лишь сильнее возбудился от столь смелого предположения Анны Антоновны. Спасла учительницу завуч. Клавдия Михайловна шла по коридору, услышала шум и заглянула в класс.
