Над головами чья-то неизвестная рука махнула желтой книжкой в мягкой обложке.

— Дайте мне! — раздался чей-то голос.

Пассажиры затолкались, загудели.

На подъезде к городу опять со всех сторон слышался шепот о великом диссиденте Филиппенко, его книге, надоевшей царской власти, глупом национализме, вдохновленном «официальными» историками, не продающейся нефти, подступающей нищете и необходимости уже вздохнуть свободно, навести в стране порядок.

Анна и Андрей, обнявшись, доехали до города.

Транспорт не ходил. Денег на такси, конечно, не было. Они пошли пешком, держась за руки и болтая о невразумительных заумностях и о жутчайших глупостях; одни на темной улице. Им принадлежал опустевший тротуар и весь район, весь город, вся страна, весь мир: не только от Антарктики до Арктики, но и от первобытных времен до нынешней секунды. Не скованные рамками сегодняшнего дня, свободные от времени и места, наблюдающие старое с позиции древнейшего и новое с позиции грядущего, вне моды — разве только это мода XVIII века! — Анна и Андрей были счастливыми людьми. И будущее им принадлежало — молодым, влюбленным, знающим о прошлом.

— Ты спас мир, — сказала Анна полтора часа спустя, когда молодые люди наконец пришли к ее дому.

— Скажешь тоже.

— Нет, правда! Ты спас мир! Страну, по крайней мере. Люди уже начали роптать на царизм. А теперь, прочтя твою «альтернативную» историю, — она усмехнулась, — устроят революцию. Ты думал, что хочешь защитить диссертацию, но результат оказался значительно важнее!

— Позволю вам напомнить, — ответил Филиппенко, — милая сударыня, что этот наш царизм, свержение которого теперь мне предлагается возглавить, создан вашими усилиями!

— Частично! Только поначалу!

— Тем не менее!

— Тогда, чтобы загладить ошибку и признать победу сил добра, я приглашаю спасителя к себе…

Пятнадцать минут спустя они были одни в пустой (родители уехали на дачу) двухкомнатной квартире на первом этаже пятиэтажки. Уходя, Сарафанова забыла закрыть окна, и холодный ночной ветер гулял по комнате, надувая парусами шторы. Света не было: неделю назад страна перешла на режим экономии электричества.

— А между прочим, — сообщила Анна, когда они с Андреем сидели на диване, — мне как-то раз приснился вещий сон о том, что я нахожусь в объятиях великого историка. Сначала я подумала, что сон предсказывал научную карьеру, но теперь, как оказалось…

— Хм… В объятиях великого историка? Конкретного?

— О, нет! Конечно, нет! Абстрактного, да, полностью абстрактного и чисто символического!

— Да? Считай, что я поверил. Ну, а что насчет карьеры? Ты уже уволилась из школы?

Анна села.

— Мне дают пятые классы. Если подобрать родителей с оргтехникой и делать к каждому уроку по страничке материала всем ребятам, к концу года будут полноценные учебники — и к черту все эти снотворные пособия, написанные через пень-колоду! А в книге Миронова я недавно отыскала замечательные факты по повседневной жизни XIXвека! Знаешь, что мне стало ясно? Школьники воспримут только то, что интересно самому учителю. Ну, в общем… Я хочу поработать в школе еще один год.

— Вот как…

— Ты, наверно, это не приветствуешь?

— Зачем же? С училками я еще не целовался…– С этими словами они прильнули друг к другу. — Я отвлеку тебя от мыслей об истории.

— Попробуй!

— Сделаем вот так. О чем ты сейчас думаешь?

— О древних египтянах! В смысле, что они носами целовались, а не ртами!

— Хм. А если так?

— Про Влада Цепеша, валашского царя XV века!

— Да ладно! Что уж сразу же про Влада-то? Ведь я не кусаюсь. Ну, а вот так?

— Про Помпадуршу!

— Как она бокалы заказала в форме своих грудей?

— Точно!

— Вот блин! Ну, ладно. А теперь о чем ты думаешь?

— Мне пришел на память эпизод из самого новейшего периода. Ты помнишь, Путин как-то раз в живот… хи-хи… мальчишку… хи-хи-хи… а журналисты…

— Анна! Прекрати сейчас же думать об истории! Так, все, меняю диспозицию!

— Ого! А знаешь, вот у императора Тиберия как раз имелись мальчики… М-м… которые… угу… ныряли вместе и с ним и это…. это самое… Андрей! О чем я говорила?

— Это что такое⁈ — прошептал Борис.

— Какой ужас! — воскликнула его спутница.

— Как это понимать? — возмутилась вторая.

— Глазам не верю!

— До чего мы докатились!

— Не думала, что этого доживу!

— Чертов царский режим!

— Тс-с! тише, девочки! Нам ни к чему раскрывать свои политические пристрастия раньше времени. Пойдемте отсюда! Не надо нам ничего!

— Как это не надо⁈

— А зачем мы сюда пришли⁈

— Мы идем на партийное заседание!

— А какое партийное заседание без ЭТОГО⁈

«Партийным заседанием» называлась сходка на квартире одной из новых Бориных знакомых, чьи родители уехали в санаторий. Партии как таковой не существовало, но приятелям Новгородцева нравилось использовать именно это слово для обозначения своей недовольной режимом компании: в нем звучало что-то ленинское, революционное, освещенное веками классовой борьбы. Теперь в объединившийся вокруг Бориса клуб входили не только одногруппники и однокурсники: историков в «партии» было меньшинство. В нее приходили не по специальности, а по зову души.

Что касается описанного разговора, то он происходил в продуктовом магазине. Вождь со своими последовательницами рассматривали алкогольный отдел. Любимые напитки подорожали в полтора раза по сравнению со вчерашней ценой. Инфляция, вызванная экономической катастрофой, превращалась из ползучей в галопирующую. Новые царские банкноты — «димочки», как их прозвали по аналогии со старыми российскими деньгами — с каждым днем стоили все меньше и меньше. После того, как в казну перестала поступать валюта, а стратегические запасы были растрачены на переиначивание и переименование всего и вся, печатный станок, похоже, не выключался ни днем, ни ночью, выпуская ничем не обеспеченные рубли.

Вместе с ценами росло и недовольство народа. В авангарде недовольных шли рассерженные молодые люди, такие, как Борис и его товарищи. Ни одно из заседаний подпольной группы борцов за справедливость не обходилось без выпивки. Теперь же, когда цена за бутылку сравнялась с месячной стипендией, впору было подниматься на баррикады.

— Сатрапы! — выкрикнула подруга.

— Довели народ! — присоединилась вторая.

Боря, как мог, успокаивал своих соратниц. К слову, они были не только соратницами, но и поклонницами: в качестве вождя подпольной партии Новгородцев, сам того не желая, похитил несколько женских сердец. К сожалению, ни одна из их обладательниц не могла сравниться с Анной, оставившей в душе неизгладимый след. По популярности среди партийных девушек Борис мог сравниться разве что с политзаключенным Филиппенко.

— Ну какое же заседание без выпивки⁈ — канючили девушки. — Мы, что, зря сюда пришли⁈

В итоге Новгородцев все-таки согласился купить им две бутылки самого дешевого — вернее, наименее дорогого — пива. «Надо снова попросить маму поставить квас, — подумал он, подсчитывая расходы по пути на „тайную квартиру“. — А потом послушаться папиного совета и преобразовать его в бражку. Пора переходить на натуральное хозяйство!»

На «тайной квартире» было не протолкнуться. Пахло пивом, табаком, сухарями и вяленой репой, пришедшей на смену жирной американской отраве из «чёртова яблока». Ввиду того, что электричества не было, и единственным источником света служили несколько карманных фонариков, собрание недовольных выглядело еще более многочисленным и устрашающим. Люди сидели на диване, на полу, на подоконнике. Желтая книга в мягкой обложке переходила из рук в руки. Боря уже прочитал ее. Партийцы не сомневались, что автор труда — самый знаменитый политзаключенный страны, борец с несправедливым царским режимом. Новгородцев соглашался — на словах. В то, что лжеисторик смог создать такой академичный, такой выверенный, такой фундированный источниками и подтвержденный исследованиями труд, он поверить, конечно же, не мог. Но на обложке стояло имя автора: «А. Филиппенко»!