Я щурюсь на яркий свет, а Брайс светится под лучами, будто он — Божье знамение. Его сияющее выражение лица пробуждает воспоминание, что сегодня утром я вышла без макияжа, без укладки, в мешковатой — надеюсь чистой, — футболке и без лифчика. Мой день начинается супер-особенно.

— Ты не изменилась, — говорит он.

— Благодарю.

Я смеюсь про себя, отмечая, что этот разговор не является стимулирующим крещендо (Примеч.: креще́ндо — музыкальный термин, обозначающий постепенное увеличение силы звука). Мы действительно в прошлом общались? Мы сидели вместе на работе и смеялись во время перерыва? Могли ли мы на самом деле общаться друг с другом, если сейчас с трудом складываем предложения?

Брайс все еще заставляет меня нервничать, а может, у меня все еще есть чувства к этому мужчине. Это возможно после того что он сделал? Я крепче сжимаю хрустящий пакет с пончиками и направляюсь к своей довольно неопрятной машине.

— Машина тебе подходит, — замечает Брайс, пока я ставлю кофе и пончики на крышу и ищу ключ.

Что он имеет в виду: немытую машину, невзрачный серебристый цвет или ему нравится марка «Тайота»?

Я роюсь в кармане шорт и нахожу ключ. Открываю дверь и ставлю пончики и кофе на сиденье. В кармане шорт за мое кольцо зацепилась какая-то нитка. Я использую это как предлог, чтобы отвести взгляд, и закручиваю ее на палец, пытаясь снять.

Но собственное кольцо напоминает, что у Брайса тоже должен быть такой же аксессуар. Я смотрю на его ладонь — золотой ободок украшает его палец.

— Ты теперь женат? — спрашиваю я, зная ответ.

— Да, — отвечает он.

Я снова отворачиваюсь, заглядывая в машину, чтобы убедиться, что кофе не пролился, и замечаю беспорядок на заднем сиденье. С тех пор как вышла на новую работу, у меня стало меньше времени на организацию, и я начала оставлять сменную одежду, бюстгальтеры и трусики в машине.

«Господи, не дай ему заглянуть внутрь, — умоляю я про себя и удваиваю свои молитвы: — Боже милостивый, я обещаю прийти в церковь в воскресенье, если Брайс не заглянет в мою машину».

Мои «бабушкины» трусы и другие неприличные вещи умудрились выпасть из сумки и стратегически расположиться в четком поле зрения задних окон. Хотела бы я иметь больше стрингов.

Совсем неожиданно Брайс наклоняется и, щурясь, смотрит в салон. Я тут же закрываю ему обзор, вдыхая запах мыла и… его собственный. Он все еще опьяняет.

— Чем ты сейчас занимаешься? — спрашиваю я, хотя не хочу слышать ответ.

— Все так же в клинике. Мистер и миссис Маклафлин скучают по тебе.

— Они хорошая старая пара, — говорю я, но сосредотачиваюсь на относительной близости его тела. Я напоминаю себе, что он сделал. — Мне надо идти.

— Я скучаю по тебе. — Брайс достает из кармана листок бумаги и ручку. — Напиши мне, — просит он, дрожащими руками записывая адрес электронной почты. Наклоняется, тепло обнимает меня, садится в свою машину и уезжает, так и не купив кофе.

Может быть, — просто может быть, — я напишу ему по электронной почте.

Тут вспыхивает мое самоуважение, наполняя меня заслуженным отвращением к его продолжающимся путям измен. Бумага в моей руке тяжела, как его предательство, и я понимаю, что никогда не свяжусь с ним. Я заслуживаю лучшего. Бумага хрустит, когда я комкаю ее и бросаю на землю.

#сделано.

***

Во время выпускного все места на трибунах заняты. Я вхожу в большой куполообразный павильон, но в толпе никого из своих не вижу. Этого и следовало ожидать — семьи более тысячи студентов с факультетов сельского хозяйства, здравоохранения и природных ресурсов образуют толпу. Мои ладони влажные, платье плотное, а ряды тел заставляют меня потеть, несмотря на дуновение вечернего бриза.

Я выравниваю кисточки, свисающие с моей квадратной академической шапочки. Я поправляю саму шляпу, но она снова медленно сползает на лоб. Жаль, что у меня нет булавок.

Я располагаюсь ближе к сцене. Президент университета, вице-президент, заведующие кафедрами и приглашенные ораторы — все они хотят сказать что-то важное. Приглашенные спикеры — два гея, которые управляют какой-то модной компанией, но живут на ферме. Интересно, насколько они актуальны.

Вверх-вниз, вверх-вниз, — моя дрожащая нога отказывается успокоиться. И тут наступает момент. Заведующие кафедрами начинают вызывать своих студентов. Я слушаю Таню, которая идет передо мной. Кайл уже получил диплом инженера, и его церемония закончилась в половине второго.

— Даниэль Росси.

Я встаю и переминаюсь, боясь споткнуться, хотя на мне удобные черные туфли. Путь от моего места занимает десятилетие, может быть, больше. Профессор Кауфман улыбается мне, его шляпа тоже слегка сдвинута, и мне становится лучше. Он пожимает мне руку, и я подхожу к другим преподавателям, которые делают то же самое. Я беру диплом и цепляюсь за картонный квадрат, как за спасительное лекарство. Наступаю на большой кусок ленты, отмечающий нужное место, и фотограф делает снимок.

Я не спотыкаюсь. Яркая вспышка оставляет искры в моих глазах, пока я следую обратно на свое место.

Несмотря на то, что диктор еще вызывает остальных студентов по алфавиту, церемония для меня закончена. И я обещала отцу выпить кофе, перед тем как встретиться с мамой, Бобом и бабушкой с дедушкой за ужином.

После того как прозвучала последняя фамилия и стихли аплодисменты, я расстегиваю мантию, снимаю шапочку и отправляюсь на поиски Антонио.

Я встречаюсь с отцом после церемонии в «Джава Джем». Добираюсь туда первой, хотя по дороге захожу в свою квартиру, чтобы оставить мантию. Через час мне еще встречаться с семьей за ужином.

Я делаю заказ для папы. Куда бы мы ни пошли, он всегда заказывает кофе. Когда мы идем в «Данкин Донат» — от пончиков никуда не деться, на ужине в закусочной, возможна пицца, в «Дружелюбном» — другие варианты. Пока его еда меняется в зависимости от места, кофе является единственным постоянным спутником отца. В его кофе всегда ни капли молока, ни сливок, ни сахара. Темный и горький, варево из промышленных кофеварок, нагретое и разогретое, с привкусом паленых зерен. Я одержима тривиальным кофе, и не могу отказаться от него. Горький кофе — часть дисфункциональной жизни отца, он не может от него освободиться. Я только что закончила колледж и должна быть сосредоточена на этом, но пока не пройдет этот час, мое время — это управление отцом.

— Хватит, — говорю я себе, и как раз вовремя.

Дверь открывается, и входит папа. На нем серый костюм с темно-синим галстуком. Костюм, должно быть, старый, но презентабельный. Надеюсь, это положительный знак. В конце концов, может быть, это будет легкий час.

В руке у папы сверток. Он присоединяется ко мне за маленьким столиком с двумя столешницами, где его ждет кофе и мой латте.

— Как поживает твоя мать? — спрашивает он. — Я не видел ни ее, ни кого-либо из членов семьи на церемонии.

Вот так в лоб! Никаких поздравлений.

— Толпа была довольно большая. Она в порядке. Я встречусь с ними позже, — отвечаю скупо, не хочу делиться новостями или деталями. В конце концов, у него есть запретный ордер против мамы, но он ведет себя так, будто между ними все в порядке.

Отец вертит ложку в кофе, а затем кладет ее на салфетку, оставляя коричневые пятна.

— Хорошая церемония. Ты — молодец. — И вручает мне подарок.

— Благодарю. — Не в силах ждать, я срываю оберточную бумагу. В коробке лежат часы, похожие на те, что носит он, но лучше. — Это так мило. Спасибо.

— Для твоей новой работы, — бурчит он, смотря в свой кофе.

— Я надену их в понедельник.

Я пододвигаю коробку к краю столика и аккуратно складываю смятую оберточную бумагу. Кладу ее под коробку, чтобы все было аккуратно и выровнено.

— Это твоя мама виновата в том, что я теряю дом. После выплат ей я не могу позволить себе ипотеку. Я люблю этот дом. Там выросли вы с Кэти, — жалуется он.

Не могу поверить, что он говорит такое сегодня, особенно после всех прошлых разговоров, когда я твердила ему, что ничего невозможно сделать. Было гораздо умнее продать дом и купить что-нибудь поменьше.